Истории, рассказанные в кафе "Надери"

Учителя Фархада в начальной школе звали Махмуд Самат. Он был совсем молодой, сразу после института, и по-настоящему любил своё дело. Он никогда не поднимал руку на учеников. Никогда. Тем не менее, дикое племя из тридцати шальных балбесов безоговорочно признавало его своим вождем. Господин Самат был строг и требователен. «Человека нельзя жалеть, даже пока он маленький! С него надо требовать, надо, чтобы он отвечал за свои поступки! Иначе это не человек, а котенок или хомячок!» Но господин Самат был и справедлив, и необыкновенно добросердечен к тем, кому не улыбалась жизнь. А таких в классе было много. Круглый сирота Амир. Бектур, сын холодного сапожника, вечно пьяного и буйного. Нагулянный Муртаза. Да и сам Фархад, который потерял двух братьев и дом в страшном пожаре, когда ему было десять лет. Нет, его семье повезло, они бедовали не так долго. И все же мальчишке пришлось узнать на своей шкуре, что такое голод и тяжелый труд. Оказалось, что Фархад писал рассказы и стихи. Писал неплохо. Наивно, конечно, иногда не совсем правильными, угловатыми фразами. Что ожидать от мальчишки? Самого обычного дворового мальчишки, пусть и старательного, и начитанного? Иногда, правда, он взрывал в клочья все ожидания. Он выплакивал чернильными слезами тоску по погибшим братьям, вину за то, что не смог их спасти, обиду за отца и мать, которые унижались каждый день. ради него и ради его болезненной младшей сестренки. Тогда господину Самату становилось страшно. Не может ребенок так писать. Не должен. Никогда. Они с Фархадом были похожи. Настолько, что ребята в классе считали их родственниками. Смуглая кожа, каштановая проволока волос, резкий птичий профиль, крепкое сложение. И глаза. Небесные, дождевые, морские, пронизанные светом до самых глубин. Это Азар так сказала. Азар — красная звезда, Азар — боец, Азар — самородок. Откуда такой дар слова у фабричной работницы с тремя классами образования? Как она узнала, что есть красота, свет, счастье, если за свою жизнь видела лишь грязь, нищету и злобу? Это не земное, понял господин Самат. Это от Аллаха, решил он. Хоть и был светским материалистом. Влюбился он. Напрочь. Без оглядки. Её фото в рамке стояло у господина Самата на столе. Она на нём улыбалась. Губами, зубами, чёрными глазами в пол-лица, густыми бровями, ямочками на щеках. Даже косой до пояса, в руку толщиной, улыбалась. Даже небрежно накинутым платком. «Какая славная, » — подумал Фархад. — «Невеста, что ли? А может, сестра?» — Ты что это? Не понимаешь задачу? — Да вроде понимаю, муаллем. Сейчас решу. Подумать маленько надо. — Думай, — улыбнулся господин Самат. Он знал, что Фархад человек степенный, обстоятельный, размышляет неспешно. Более того, арифметика ему дается с трудом. Но пацан старался. Действительно старался. На вполне справедливую и заслуженную четверку. Не думалось Фархаду о задачке. Как известно, в шестом классе люди влюбляются внезапно, как по щелчку пальцев. Девочки — в киноактёров, кадетов и цыган. Мальчики — в фотокарточки загадочных незнакомок. После урока господин Самат попросил Фархада задержаться. — Я знаю, куда ты смотрел весь урок. Тебе любопытно, кто это? — Да нет… я не… не смотрел я… никуда. — Смотрел, не отпирайся. Это невеста моя, Азар Касимзаде. Правда, красавица? И умница, и трудяга, веселая, бойкая. А жизнь у неё горькая, как хина. Многое она пережила. Поэтому делает все, что может, чтобы наш народ, великий, сильный народ из этого болота вытащить. Она, понимаешь, человек! Большой человек, настоящий! Как бы я хотел о ней вам всем рассказать, да не могу. Если кто-то лишний услышит, будет беда. Фархад все понял. Такие разговоры он часто слышал от папы с мамой. Про несправедливость. Про то, как богатые и знатные обирают, презирают и мучают народ, который и создал их богатства тяжким трудом. Про забастовки на заводах и демонстрации с красными флагами. Про то, как в тюрьмах издеваются над теми, кого отчаяние выгнало на улицы с плакатами. Про Амира, Бектура, Муртазу. Про то, что им повезло — они ходят в школу. В отличие от миллионов других детей, обречённых на темноту. Про девочек, не старше Шахи или Марьям, которых родители продают замуж за отвратительных стариков, чтобы прокормить их младших братьев и сестёр. Про то, что папа сам работает на вора и кровопийцу, но деваться ему некуда. Политические, в общем, разговоры. Для кухни, не для школы. — Она… против правительства? Да? — шепотом спросил он. Господин Самат пристально посмотрел на Фархада, будто пытаясь разглядеть его насквозь, до самого дна глупо влюблённой подростковой души. «Почему я сомневаюсь? Это ведь наш Фархад Дамаванди. Он — скала. Не сболтнет и не выдаст. Никогда». Он кивнул. — Знаете, муаллем, она мне сразу очень понравилась. А теперь, наверно, ещё больше… — хриплым смущенным басом заметил он. Пропал человек. Совсем пропал, окончательно. Ничего в голове не осталось. Кроме Азар. — А ведь ты уже взрослый. И голос у тебя ломается. И про любовь задумался. Не ревнуешь хоть, братец? Они и вправду вдруг заговорили как два брата, два молодых парня. Одному всего двадцать шесть, другому уже почти тринадцать. — Не-а. Я за вас радуюсь. Настоящая радость пришла потом. Посреди уроков, весны и далекой несбыточной (да и не надо) любви. — Придется мне, друзья, завтра вас оставить на господина Резайи… Класс напрягся и загудел. — А никого лучше фрица на замену не нашлось? — недовольно пробормотал Фархад. Учителя пятого класса не зря прозвали именно так. Учить детей он не умел. Умел только вопить во всю свою луженую фашистскую глотку, махать розгами и копаться в портфелях. Он был из тех, кто ненавидит всех подряд. Бедных, деревенских, инородцев. А больше всего тех, кто думает не только о своей шкуре. Бабак всерьез утверждал, что господин Резайи «по правде немецкий шпиëн». — Тише, тише! Я ведь не сказал, почему меня завтра не будет. Тут такое дело. Женюсь я, ребята. Солнце ударило в окна и рассыпалось по классу фейерверком отблесков. Все стало хорошо. Потому что все хорошо у двух самых лучших взрослых после мамы и папы. Потому что чудесная, смелая, прекрасная Азар завтра будет счастлива. Потому что весна, весна, весна. И пусть Фриц завтра будет особенно лютовать, с чужим-то классом. Все равно его дело труба. Каждый день передают по радио, что русские бьют фашистов в пух и прах. Гитлер, в общем, капут. — Машалла! — По правде? — А она красивая? — Камаль, ты чего, ты ж её сам видал. Или наврал, а? — А танцы будут? — А у ней братья-сестры есть? А мамка не сильно суровая? А то моего папку бабуля здорово тиранит… — Ребята! Вас много, а я один! Обещаю, я вам потом расскажу. Когда встретимся на следующей неделе. Хорошо? Не рассказал. Началась подготовка к экзаменам. Трудная, муторная. Особенно для Фархада. Чтобы не пришлось платить за среднюю школу, ему нужно было сдать все с отличием. Даже арифметику. И он сдал. Чудом, молитвами, бессонными ночами вытянул эту несчастную пятерку. Господин Самат за это пожал ему руку. А руки у них были одинаковые. И размером, и силой, и неожиданной тонкостью пальцев. — Знаешь, в том, чтобы хорошо делать то, что само дается, что нравится — в этом большой заслуги нет. А вот если у тебя зубы сводит, голова пухнет, а ты все равно учишь, учишь на совесть — вот это достижение. Понимаешь, братец? Все равно было немного грустно. Потому что как ни крути, а с господином Саматом они расстаются. Нет, конечно, можно будет его навещать, видеться с ним, но все равно не так. Не то уже. — Фархад, ты уже знаешь, да? — Что, муаллем? — Уезжаю я. и скорее всего, насовсем. Вот и все. Они заговорили коротко и хмуро. — Куда? — В деревню. В горы. Триста километров от нас. — Зачем? — Школу там открывают. В сентябре наберут ребят. — Почему вы? — Я знаю? Так решили. Ты знаешь, кто. — Партия? — понизил голос Фархад. — Да. — А мы? — А что вы? Фархад, скажи мне, что — вы? Куда вы денетесь? Ты и ещё некоторые ребята пойдут в седьмой класс. Другие будут учиться в ремесленном или в медресе. В любом случае, вы умеете читать и писать, немного знаете историю, географию, математику. Если что, вы и сами сможете учиться, стоит просто взять в руки книгу. А там под сотню детей, и они впервые, понимаешь, впервые сядут за парту. Они первые в своей деревне, в своих семьях научатся грамоте! Нужен я им, вот так, позарез нужен, чтобы вырвать их из темноты этой проклятой, чтобы они тоже людьми росли! — голос у господина Самата загудел, как штормовой ветер. Глаза его потемнели. В них виднелась гроза. И между тучами — солнечный луч. Яркий, неумолимый. Ничем его не остановишь, не задавишь — все пронзит, через все пробьется. Только один вопрос и остался. — Вы с Азар ханум? Вместе? — А как же, она давно мечтала к делу приступить. Девчонками ведь нужно заниматься, а разве в деревне родители отдадут дочерей под присмотр незнакомому мужчине? Азар сможет научить их грамоте, ремеслу — она ведь и шить, и ткать умеет. Может рассказать им что-то, что сама прочитала. И вообще… жизни их научить. Чтобы умели отстоять своё. Чтобы знали, что тоже жить достойны и себя уважали. Она будет этим девочкам примером. А если думаешь, что не выдержит она — выдержит. Она ведь героиня, моя Азар. «Вы тоже герой, муаллем» — подумал Фархад. Вслух, правда, ничего не сказал. Чтобы не казалось, мол, подлизывается. Через три дня, в субботу утром, господин Самат уехал. Провожать его пришли все. Вся школа. И ученики, и другие учителя, и даже директор. Только Резайи, фриц проклятый, не явился. Ну и отлично, его ещё тут не хватало. Чуть в отдалении стояла шумная компания девушек в одинаковых, до серости выгоревших платках. Это были ткачихи с фабрики, подруги Азар. Сама Азар держала мужа за руку и прижималась к его плечу. Красивая она была. В сто, нет, в тысячу раз краше, чем на карточке. Вся в красном, только воротник нового платья — белый. Высокая, тонкая, прямая, как стрела, очень, наверно, сильная и по-хорошему гордая. Коса её, в синеву чёрная, тяжелая, переливалась на солнце, на щеках играл румянец, широко раскрытые глаза поблескивали — не тревожно, радостно. Вся она была радость, вся — искра, вся — свет. И Фархаду тоже стало светлее. Он провожал хороших людей, которые собирались делать хорошее дело. — Не грустишь, братец? Ведь свидимся еще. Обязательно свидимся. — Не-а. Чего грустить? Я за вас радуюсь, — улыбнулся Фархад. Но на душе у него было неспокойно. Щемило как-то под ложечкой. Будто все. Навсегда. Когда автобус отъехал и все разошлись, смотритель автостанции, увидев Фархада, с улыбкой заметил: — Вон как его люди уважают. Братца-то твоего. Вот тут он не выдержал. Прижался лбом к прохладному металлу фонарного столба и долго так стоял, чтобы никто не видел его позорно зареванного лица. Прошло два года. В мире кончилась война. Жить стало попроще. По крайней мере, семье Фархада. Магазин его папы процветал, они «поднялись» — переехали из полуподвала в отдельную просторную квартиру, смогли найти хорошего врача для Митры, да еще и оплатить его собственные занятия в литературной студии. Правда, о том, что не всем так хорошо живется, он никогда не забывал. А как забудешь? Если каждый день видишь на улице голодных и босых, темных и горьких? Таких, как Амир, Бектур, Муртаза. Какой была Азар. Каким мог стать он сам. Господин Самат писал редко, но подробно и тепло. У них с Азар родился сын. В школу и на частные уроки приходила вся деревня — от семилетних малышей до стариков. Иногда учителям исподтишка гадил местный мулла — вредный крикливый тип, вроде фрица Резайи, но за его исключением, все жители в округе их уважали и любили. Кстати, фрица из школы выгнали с позором — его поймали на воровстве. Все шло как положено, по накатанной. А затем, в начале лета, пришла телеграмма. На имя самого Фархада. Впервые в жизни. Он сразу почувствовал, что случилась беда. Большая. Непоправимая. «ваш учитель Махмуд Самат скончался сыпного тифа 7 июня 1945 тчк мы сыном живы здоровы машалла тчк похороним здесь тчк Азар» Не свидятся они с господином Саматом. С муаллемом. С братцем. Все. Навсегда. Когда уже совсем взрослый, серьезный, многое переживший Фархад познакомился с молодой поэтессой, Ройей М., он почему-то сразу к ней потянулся. Она напоминала ему Шахи, милую Шахи, которую у него так нагло отобрали. И одновременно — что-то теплое, тонкое, из далекого прошлого. — Я тебя уже где-то видел… Ройя тряхнула тяжелой, в синеву черной косой и серебристо рассмеялась — губами, жемчужными зубами, огромными ясными глазами, густыми бровями, ямочками на щеках, даже повязанной небрежно, чуть криво косынкой. — Ой, не умеешь ты заигрывать. — Я серьезно. Мы с тобой знакомы. Я уверен. — Смешной! Откуда же? Тогда Фархад еще не догадался. Он понял позже, когда наступила развязка. Понял сразу и наотмашь. Арестантка Азар Гольдаре. Тридцать лет, из семьи рабочих, бывшая ткачиха на текстильной фабрике Аббаси. Вдова Ядди Гольдаре — и некоего молодого учителя, давно сгинувшего от сыпняка в глухой деревне. Красавица, умница, трудяга. Веселая, бойкая. Вся — радость, вся — искра, вся — свет. Боец-девчонка. Героиня. Мальчишечья недостижимая любовь с фотокарточки, случайно попавшей на глаза. Жена Махмуда Самата, муаллема, брата. Его детство. Его Азар. — Шахи, я расскажу тебе о ней. А ещё о её муже — моем первом учителе. Таких людей надо знать. И помнить. Всегда.