Память и любовь

— Мы говорили с тетей о детях. О прошлом и будущем, — Цзинь Лин изо всех сил старается не смотреть на Лань Сычжуя. Мнет в руках рукав ханьфу и хмурится. Это привычка. Это его способ бороться со смущением, страхом и болью. Лань Сычжуй слушает, как приличный мальчик. Как Лань, которым он является. На то, как он сидит, идеально выпрямив спину и сложив ладони на коленях, почти противно смотреть. Цзинь Лин думает мимоходом: «И вот такой вы желали сделать Вей Усянь? Загнать ее в рамки, сковать по рукам и ногам и превратить в красивую куклу?» От этих мыслей его окатывает жаркая, стыдливая волна вины, но он остается на месте. Остается неподвижным. — Тетя рассказывала мне об отце и матери. И мы говорили о ней… О Цзян Ли. Она сказала, что он напоминает ей меня, — Сглатывая вязкую слюну. — Что она может увидеть в нем меня ребенка, каким я был когда-то. Но ведь мы оба знаем, кого на самом деле она представляет на месте Цзян Ли? — Не громко, как он привык. Но приглушенно от боли и смертельно резко. Цзинь Лин, наконец, поднимает глаза. Он уже взрослый. Он — Глава Ордена. Он не может продолжать бегать от того, чего боится. И он не хочет. Слишком устал сомневаться и тосковать по людям, все еще остающимся живыми. Лицо Лань Сычжуя — открытое, мягкое, доброе — кажется сейчас ему маской. Гипсовой маской, скрывающей за собой все чувства этого человека. Только брови его сведены к переносице чуть заметно. И в глазах его тоскливые сожаления смешиваются с неуверенностью и грустью. — Цзинь Лин, — Шепчет он. Его глаза точно такие же, как у его матери, и это больно. — Зачем ты мне это говоришь? — Вей Усянь — твоя мать! — Выкрикивает он, теряя сдержанность. Поворачивается всем телом, напряженный, едва ли не готовый драться. Руки сами собой сжимаются в кулаки. — Она твоя мать! И когда она нуждалась в тебе больше всего, тебя не было рядом! И она должна была скорбеть в одиночестве! И все еще!.. Все еще ты сбегаешь! Не можешь смотреть ей в глаза! Не можешь находиться рядом, будто тебе видеть ее противно! Когда это ты!.. Это ты виноват в том, как тяжело ей было! В том, что ей пришлось оплакивать и мужа и сына, при том, что ты был жив! Почему? — Цзинь Лин дрожит. Эта дрожь пробивает все его тело. И голос срывается, разносясь по всему павильону. Над зеркальной гладью Юньменских озер. Но свидетели его срыва лишь они двое. И это не страшно. Жулань все еще доверяет Сычжую хотя бы в этом. — А-Лин, — Мягко говорит молодой Лань. И замирает. Молчит. Прежде чем… — Ты не понимаешь… — Не понимаю? — Переспрашивая. Пока ярость скручивается в груди и грозит вырваться из-под контроля. И Сычжуй вскидывается, смотрит испуганно, будто только сейчас понимая, что именно он сказал. — Ты действительно говоришь это мне? — Так тихо, что губы едва шевелятся. И… — Вей Усянь убила моего отца. За нее умерла моя мать. Я остался сиротой потому, что она была слишком самоуверенна и пошла против всего мира! И ты… Ты смеешь говорить, что я не понимаю? — Медленно вдыхая через нос. — Вей Усянь оставила меня без родителей! Из-за нее мой дядя десятилетиями гонялся за призраками и не мог найти покоя! Потому что он любил ее, а она предала его. Она оставила его ради Вэней! И умерла с Вэнями! Но мы!.. Мы были там! Рядом с ней! Когда она разваливалась на части! Когда она плакала ночами и напивалась до потери сознания от боли! Когда она запиралась от всего мира и умоляла оставить ее скорбеть и мучиться в одиночестве! А где был ты?! — А-Лин, я не это имел в виду, — Лань Сычжуй покачал головой. — Прости, это было грубо. Я никогда не имел в виду, что твоя жизнь менее сложная. Но госпожа Вей… Это слишком сложно, чтобы объяснить. Ханьгуан-цзюнь был моим отцом. Он вырастил меня. Когда госпожа Вей ушла после его смерти, отказываясь и дальше называться его женой… Когда она говорила о том, что не уверена, любил ли отец ее… Как я мог выбирать между ней и им? Между ней и своим Орденом?.. — Все дело в том, что тебе не нужно было выбирать, — Жулань чувствует себя стариком. Ему кажется, что он намного-намного старше и мудрее. Он понимает, что имеет в виду его друг, и от этого только хуже. Сложнее и вместе с тем легче злиться. — Тебе никогда не нужно было выбирать между ними. Потому что она твоя мать. Она никогда не поставила бы тебя перед подобным выбором. Ты сам поставил его перед собой. — А что я мог делать? — Отчаяние выглядывает из-под идеальной маски. Оно окрашивает серебряные глаза более темными графитными оттенками. — Что я мог тогда сделать, А-Лин? Я вернулся домой на похороны отца. Чтобы узнать, что она ушла, как уходила всегда. Что она просто собрала свои вещи и исчезла из моей жизни, когда обещала, что этого никогда не случится. Что я мог сделать, когда она говорила, что отец не любил ее, в то время как я вынужден был годы смотреть на его тоску по мертвой женщине? — Ты мог быть рядом, — Тихо и весомо. Цзинь Лин вздыхает, потирая лицо рукой и отворачиваясь. Он смотрит на яркую зелень своей второй родины. И вспоминает крошечный домик в окружении горечавок и тоскливо-усталые глаза женщины, дарящей ему нежные и любящие объятия даже в своем горе. — Ты мог быть рядом с ней. Ты мог сказать ей, что Лань Ванцзы любил ее. А потом повторить еще сотню тысяч раз, чтобы она поверила. Ты мог сидеть с ней вечерами на крыльце и смотреть на горечавки. Или собирать в озере лотосы. Ты мог приносить ей ленты для волос и делать ей прически. Улыбаться, чтобы она улыбнулась в ответ. Ты мог… Ты мог сказать ей, что хотя бы ты остался. Остался у нее, — Проглатывая слезы. — Ты мог сказать, что любишь ее. Что она — твоя мама. Что она всегда будет твоей мамой. — Госпожа Вей и так знает это. — Тогда ты идиот! — Взмахивая в ярости руками. Лани — странные люди. Ханьгуан-цзюнь был худшим из них. Но его сын… Недалеко ушел от своего отца. — Вей Усянь не Лань! Она не учила с пеленок ваши чертовы правила! Она не знала, как жить в вашем Ордене! Дурацкие ленты и этикет никогда не имели для нее значения! Она выросла в Юньмене! И люди здесь привыкли к словам! Мы говорим о своих чувствах! О том, что нас тревожит!.. Мы не читаем мысли! Ты никогда не понимал ее, также, как ты никогда не понимал меня! Потому что люди разные, а ты не считал нужным узнать, как живем мы! Я ненавижу вас, Ланей, за это! Каждый обязан следовать вашим правилам, но вы сами не пытаетесь узнать ничего о жизни других людей! Девиз Юньмен Цзян — «Стремись достичь невозможного»! Но знаешь ли ты, что это значит? — Цзинь Лин любит Сычжуя. А-Юаня. Но у него больше нет сил терпеть это. Это пренебрежение. Это высокомерие. Он просто хочет, чтобы этот человек хотя бы раз посмотрел на него. На него, а не на образ, созданный с учетом их гребаного ланьского мировоззрения! — Это значит, что мы всегда стремимся вперед. Что нет ничего невозможного и запретного. Что мы можем быть кем угодно. Можем достичь чего угодно! Вчерашний ученик может стать Главой Ордена! Глава Ордена может уйти и стать странствующим заклинателем! Это значит, что можно купаться в озерах, когда мы хотим. И ходить на охоту! Это значит, что мы будем своими руками ловить рыбу и готовить ее. И сами будем строить новые дома и чинить прорехи в старых крышах! Все это — мы, Лань Сычжуй! Мы — такие! Мы — свободные! Никто из нас не выживет в резной клетке! Никто не сможет просто смириться с тем, что нам чего-то нельзя! Вы живете с правилами, но мы живем с духом свободы! И вы почти сломали Вей Усянь. Вы ранили ее своим пренебрежением, своим равнодушием, своим молчанием так сильно, что ей потребовалось больше десяти лет на то, чтобы исцелиться! Вы ранили ее так сильно, что она начала сомневаться в самом важном, что у нее было — любви своей семьи! И в тот момент… В тот момент, когда ей это было нужнее всего… Тебя не было. Тебя не было, потому что ты погрузился в сомнения и отрицание! Потому что ты не готов был просто быть рядом с ней! Просто… Просто говорить ей, что она чего-то стоит. Почему?.. Почему тебя не было с ней? — Почему тебя не было со мной? Повисает в воздухе невысказанное. Они оба чувствуют это. И Сычжуй отводит в сторону глаза, потому что у него нет на это ответа. Цзинь Лин закрывает глаза. Теплый, душный ветер Юньменя тревожит его волосы. Он вдыхает полные легкие знакомых запахов. Озерной воды, зелени и цветов. Пряностей и влажной древесины. Он может понять Лань Сычжуя. Это так больно… Выбирать между своими ранами и любовью. Когда-то он ненавидел Вей Усянь за все ей совершенное, но узнав ее ближе… У него не осталось выхода кроме как полюбить эту удивительную женщину. Признать ее не только своей тетей, но и… Потому что это было правильно. Потому что она того стоила. Кроме этого? Цзинь Лин был племянником Цзинь Гуаньяо. Человека, который организовал убийство его отца, его матери, его тети, его дедушки… Его двоюродного брата Жусуна… Его названного дяди Не Минцзюэ. Человека, который буквально вырастил его. Который дул на его разбитые коленки, рассказывал ему сказки и крепко обнимал его, даря необходимую поддержку… Который подарил ему Фею… Этот выбор болезненный и полный ненависти к себе и другим. Он оставляет на языке привкус пепла и ненависти, а в душе кровоточащую рану. Но его необходимо сделать. Раз и навсегда. Жулань выбрал. И с тех пор делал все, чтобы никогда не разочароваться в своем выборе. Возможно, именно это заставило его повзрослеть. Возможно, именно это позволило ему понять свою тетю. Потому что легче поверить в то, что обещавший тебе весь мир человек не любит тебя… Чем в то, что несмотря на всю любовь, ему плевать на твою боль, плевать на твои обиды и сомнения… На твое одиночество и твою тоску. Цзинь Жулань ненавидит Лань Ванцзы за то, что он сделал. Когда-то он боялся этого человека, но… Он не смеет говорить, что Лань Ванцзы обидел Вей Усянь специально. И все же незнание не снимает с него ответственности. Его тетя заслужила всего счастья мира, а не отчаянных сомнений и горя, заставивших ее прогонять от себя даже семью. В те моменты, когда много лет назад смотрела на него Вей Усянь темными, внимательными глазами с бледного лица… Когда смеялась сломленным, ядовитым смехом… Он видел в ней дядю. Цзян Ваньинь так же болел, похоронив сестер и зятя. Также ненавидел весь мир и себя больше всего. Его вера в семью была разбита. Его старшая сестра повернулась против него, защищая Вэней и оставив родной Орден, а вторая… Так глупо, так бессмысленно погибла на поле боя, получив предназначавшийся не ей удар. Несмотря ни на что, Вей Усянь и Цзян Ваньинь были сестрой и братом. И Жулань видел это. Каждое мгновение видел. В том, как гнала от себя уставшая заклинательница всех, кто желал ей помочь, боясь снова обжечься… В том, как смеялась пьяно и зло, щуря глаза и поджимая губы. Ваньинь остался на пепелище своего мира с новорожденным племянником и миром совершенствования, желающим его падения. Вей Усянь осталась один на один с мертвецами, как ходящими среди них, так и с ушедшими, потому что вслед за ней пошел только Вэнь Нин. Это ли была не худшая участь? Поэтому и пошел он впервые с дядей. Потому что было неправильно — так душераздирающе неправильно — оставить кого-то, кто был его кровью, кто был его семьей, в одиночестве переживать свое горе и заживлять раны. Потому что было неправильно закрыть глаза на Вей Усянь, которая всегда видела его поверх титула и денег — поверх образов матери и отца, в которых иногда терялся его дядя — и помогала если не делом, то словом. Цзинь Жулань вздыхает. — Сычжуй, — Горло шкребет. Этот разговор откладывался слишком долго. Он откладывался много-много лет. Но сейчас, когда Вей Усянь нашла в себе силы выйти из уединения, вернуться к миру и попытаться… Попытаться жить… Эгоистично и глупо, Цзинь Лин желает немного счастья и для себя. — Вей Усянь… Она позволяет тебе так много. Она любит тебя, как сына. Всегда любила. И даже погрузившись в горе, когда она стала вдовой, когда вынуждена была уйти из места, которое хотела, но не могла назвать своим домом… Она не злилась на тебя. Она не злилась на то, что ты ушел. На то, что не приближаешься к ней после смерти Ханьгуан-цзюня… Вей Усянь — твоя мать, и она всегда понимала твою боль и твою любовь. Твою любовь к ним обоим. Он смотрит на Лань Юаня. Смотрит и видит мальчика, которого встретил много лет назад на ночной охоте, но не человека, который из него вырос. Не наследника Лань… В глубине души он думает, что может понять чужое смятение. Оба его родителя — люди с великой силой, способные подчинить себе весь мир, если бы имели на то желание. А еще… Любящие друг друга яростно и пылко. Видеть их… Сломленными, раненными и страдающими — тяжело и неправильно. И страшно. Видеть их сражающимися между собой и полными сомнений, тоски и отчаяния — в тысячу раз хуже. Когда-то Лань Сычжуй вынужден был смотреть, как его отец едва цеплялся за жизнь, после смерти Старейшины Илина. Как он тосковал годы и годы, так и не сумев забыть свою единственную любовь. Нет ничего странного в том, что он боялся смотреть на то, как с его матерью происходит тоже самое. Просто… Дело было не только в этом. На то, чтобы понять потребовалось время. Это чуткая Вей Усянь смогла все уловить сразу. Лань Сычжуй потерял отца, и он, стыдясь этого и ненавидя себя, не мог не винить в этом свою мать. Глупо и бессмысленно. Он винил ее в том, что она не могла прижиться среди Ланей. Он винил ее в том, что ее боль причиняла боль его отцу… Он винил ее в том, что его отец умер, его дядя был в уединении, а его дедушка в трауре. Потому что именно она принесла смуту в тихую жизнь Облачных Глубин. Еще больше он винил ее за то, что она сомневалась в любви Лань Ванцзы и ушла из места, которое было их общим домом, ушла от Ланей, выбрав быть вольной и одинокой Вей Усянь, Старейшиной Илина, а не величественной и отягощенной долгом и правилами госпожи Лань. Жуланю сложно представить, как сильно Лань Юань презирал себя за это. — Но я больше не могу, Сычжуй, — Цзинь Лин облизывает языком губы. А потом смотрит снова в эти знакомые, в эти родные серые глаза. Лань Сычжуй когда-то был его лучшим другом, неужели так ужасно, что он скучает? Что он тоскует и скорбит? — Я не могу, — Повторяет, вкладывая больше силы. — Я ждал. Я надеялся, что это решится само. Но проблема остается. Она остается, и ничто кроме разговора между вами не сможет ее решить. Я не могу и не хочу больше разрываться на части. Я не хочу выбирать между тобой и… тетей. Я люблю тебя, Сычжуй, но тетя Вей… Она… Она моя семья. Она тоже от крови Юньменя… Она сестра дяди Цзяна, с которой тот вырос и которую любит… И я люблю ее, Сычжуй. Каждый день, что я проводил рядом с ней, я узнавал ее лучше и находил больше причин любить ее. Даже когда она только пила вино и скорбела в тишине своего дома… Даже когда она кричала, чтобы ее оставили в одиночестве. Она моя семья, Сычжуй. Также, как она твоя семья. Также, как ты всегда будешь моей семьей… Но я устал, — Пытаясь отыскать понимание в чужих глазах. Присаживаясь рядом, чтобы протянуть руку… Чтобы осторожно накрыть ладонью чужие пальцы, сжимающие светлые ланьские мантии до боли. Чтобы держаться за другого человека в попытках… Заставить понять. — Я устал, Сычжуй. Я много лет пытался что-то исправить. Пытался любить вас и закрывать глаза на ваши ссоры. Но это не работает. Сычжуй… Ты не просто прячешься от проблем. Ты причиняешь боль тете Вей. Ты причиняешь боль своей матери, которая любит тебя больше, чем кого-либо еще в целом мире. Больше, чем меня, чем дядю Цзяня… Больше, чем Ханьгуан-цзюня… Ты причиняешь боль себе… Потому что да, тетя Вей ошиблась, да она обидела тебя, когда сказала что не знает, любил ли ее твой отец… Да, тебе страшно и стыдно вновь посмотреть ей в глаза, после всех этих лет… Но никакая обида не стоит того, чтобы терзать друг друга десятилетиями. Никая вина… А еще, ты причиняешь боль мне, — Мягко оглаживая чужие костяшки подушечками больших пальцев, и смотря на руки. Лучше смотреть на них, чем в чужие глаза. — Ты причиняешь боль мне, Сычжуй, потому что я люблю вас, но ты заставляешь меня выбирать, кого из вас я люблю больше. И это оставляет меня истекать кровью каждый раз, когда мне приходится делать этот выбор. — А-Лин… — Голос Лань Юаня хриплый и полный боли. Когда Цзинь Жулань все же поднимает глаза, его лицо усталое и грустное, а уголки губ опущены, пока он смотрит мягкими глазами, полными призраков прошлого. — Я не… Это никогда не должно было касаться тебя. — Это также не должно было зайти так далеко, чтобы причинить боль тете Вей или тебе, — Жестко. — Вы должны поговорить, Сычжуй. Вы должны решить все между собой. Иначе… Думаю, с меня хватит. Цзинь Лину приходится делать вид, что это не больно, когда солнце танцует на его щеках, слепит глаза, почти выбивая слезы… Когда запахи речной воды и цветов забиваются ему в нос, чужие голоса звенят над водой с ярким смехом и довольством… А А-Юань смотрит на него широко распахнутыми, раненными глазами.