Свадебный подарок

      — Ребёнок, пойдём пить чай, — говорит Сириус, и ему становится немного легче.       Когда он называет Гарри ребёнком, всё кажется нормальнее, правильнее, лучше. Он сам себе кажется нормальнее, правильнее, лучше.       Он купил домик в горах и сразу записал его на имя Гарри. Изменения в законодательстве теперь позволяют оспаривать завещания, так пускай дом сразу достаётся, кому нужно. Здесь две спальни, просторная светлая кухня, гостиная и небольшая терраса. А вид… Словами не описать, как здесь красиво. Особенно — весной и осенью.       В глуши хорошо, здесь душа отдыхает, сон становится крепче, спокойнее. От горного воздуха лёгким Сириуса легче, они больше не кровят и не болят. А, может быть, дело в маггловских лекарствах, которые достал Гарри? Сириус не знает, но каждое утро за завтраком послушно съедает одну-другую таблетку.       В глуши хорошо. Они гуляют два раза в день, по два часа, вдвоём. Пару миль медленным шагом. Гарри всегда чуть обгоняет, он молод, его шаг шире, его ноги здоровы, его суставы не болят из-за погоды, он легко поднимается по тропинкам, круто идущим вверх. Сириус смотрит ему в спину, в затылок и старается справиться с одышкой, когда тропинка становится совсем крутой. Ему не хочется, чтобы Гарри слышал, что ему тяжело. Ведь иначе в глазах мальчика появится то единственное выражение, которое Сириус ненавидит. Там появится жалость, неловкость, вина и страх. Ядрёная смесь, которая отдаляет их друг от друга. Гарри не знает, как помочь Сириусу, а Сириус не хочет, чтобы ему помогали. Сириус хочет идти с ним нога в ногу, не чувствуя усталости, Сириус не хочет жалости.       В глазах у Гарри отражаются склоны гор, тёмный лес и стальное, туманное небо. Сириус смотрит на этот мир через его глаза и не может насмотреться. В глазах Гарри всё ярче, в глазах Гарри мир не так страшен, не так ужасен, не так жесток. Наверное, это оттого, что в нём становится больше зелени.       Щёки у Гарри румяные от свежего воздуха и быстрого шага, холодные и плохо выбритые. Сириусу хочется прижиматься к ним губами и носом, целовать их. Хочется прикладывать к ним ладони и греть, колясь о Гаррину двухдневную щетину. Учить его бриться — не хочется. Ведь это делают отцы — делают для своих сыновей. А Гарри ему не сын, вовсе не сын.       Но Сириус учит его бриться и зовёт «сынок». Каждый раз, когда он произносит это слово, ему хочется скрестить пальцы у себя за спиной, словно он даёт некую клятву, не собираясь исполнять её и прося небеса не наказывать его за ложь.       Иногда во время прогулки Гарри берёт его под руку. Когда они сидят на камнях у маленькой горной речки, Гарри кладёт голову ему на плечо. Ну, как кладёт… прижимается виском и замирает так, задумавшись и молчаливо смотря куда-то вперёд. В такие моменты внутри у Сириуса разливается тепло, и какой бы ни был холодный ветер, он не тревожит Гарри, не вырывает его из мыслей, не обрывает это прикосновение.       В какой-то момент Сириус прекращает спать. Всё то спокойствие, которого он добивался годами, а особенно — в эти два послевоенных года, куда-то исчезает. Он томится, у него больше нет аппетита. Он не хочет читать, не хочет писать писем, не хочет аппартировать в гости. Он не хочет покидать их горную глушь, не хочет в Лондон, не хочет к Уизли. Он не хочет, чтобы Гарри уходил без него, но не отпускать его к друзьям Сириусу кажется жестоким. Нет, одно слово крёстного, и Гарри останется подле него, но лишать мальчика общения с дорогими людьми из-за своей гадкой прихоти Сириус не может.       — Там слишком шумно для меня, и Молли снова будет подыскивать мне невесту. Иди сам… И на обратном пути захвати для меня пирог, — говорит Сириус, стоя на пороге в пижаме и халате. Босые ноги стынут от сырой древесины.       Антиаппартационный барьер — двадцать футов от дома.       — Не скучай, я вернусь к обеду, — Гарри улыбается, делает шаг назад и исчезает с тихим хлопком.       Возвращается Гарри только к восьмичасовому ужину. Сириус притворяется, что лёг спать пораньше, не дождавшись его. Слышит, как открывается дверь его спальни, чувствует виноватый Гаррин взгляд у себя на спине, но делает вид, что крепко спит.

***

      Через месяц Гарри двадцать один, и Сириус даёт себе обещание. Он сделает первый шаг. Он задаст Гарри тот самый вопрос, который вертелся у него на языке уже сотню раз. Сириус больше не может ждать, не может терпеть эту дистанцию, не может жить в страхе и неизвестности.       За неделю до своего Дня Рождения Гарри приходит к крёстному с «серьёзным разговором». От слова «серьёзный» Сириуса бросает в жар, от слова «разговор» у него сбивается дыхание.       — Я должен тебе сказать кое-что важное, — Гарри серьёзен, он хмурится, и между его бровей залегает трогательная морщинка.       — Что бы это ни было, я приму и пойму это. Не бойся, Гарри, — Сириусу кажется, что он целую вечность не называл Гарри по имени.       Гарри медлит, почему-то краснеет, опускает взгляд. Сердце Сириуса начинает биться с бешеной силой, он уже слышит слова признания, уже представляет, что скажет в ответ. И вдруг…       — Я сделал предложение Джинни. И она согласилась… Это было на той неделе, на ужине в Норе… После матча с Гейдельбергскими гончими. Я решил продолжить традицию, и в этот раз более успешно, чем это было в 1953. Чистомётом* по голове меня не били…       Сириус слышит его слова приглушённо, словно они доносятся до него сквозь толщу воды. Гарри смеётся, в его глазах такое тепло, такое счастье, а его крёстный отчего-то не может найти силы выдавить из себя улыбку.       — Удивлён? — продолжает Гарри, из которого теперь потоком льются слова. Он наконец нашёл, кому выговориться, а потому от радости особо не обращает внимание на выражение лица крёстного. — А Уизли сказали, что совсем не удивились, что были уверены, что мы с Джинни обязательно поженимся.       — Удивлён. И… поздравляю, — спустя целую вечность Сириус наконец находит в себе силы улыбнуться. — Хороший выбор.       Он делает быстрый шаг в сторону Гарри, притягивает его к себе, обнимает за плечи, носом утыкается ему куда-то в пышную, отросшую за лето гриву. Он успевает вовремя, прежде чем в его глаза начинают жечь горькие слёзы. И на что он, старый дурак, только надеялся?

***

      От радостного пиликанья оркестра тошно. Пёстрая толпа галдит и действует на нервы. А Джиневра, рыжая, невысокая, с подтянутой, немного мальчишеской фигуркой и остреньким носиком, удивительно похожа на Лили Эванс. Не то чтобы Сириус раньше этого не замечал, просто теперь это сильнее бросается в глаза. Теперь немного широковатые плечи скрыты под пышными рукавами свадебного платья. Пышная юбка с небольшим шлейфом подметает деревянный настил шатра, но на подол наложены особые пылеотталкивающие чары. Ткань остаётся белоснежно чистой.       Гарри невероятно красив. Он отказался от традиционного свадебного наряда в пользу классического фрака. Только вот галстук-бабочка отвратительного серого цвета. Сириусу тошно смотреть на неё.       — Иди-ка сюда, ребёнок. Я исправлю эту мерзость.       Один взмах палочки, и вот вместо серой бабочки ворот рубашки украшает классический тёмно-зелёный галстук. А в нём — аккуратная серебряная брошка в виде веточки ландыша.** Семь цветочков-жемчужин сияют на тёмном шёлке так, что глаз не отвести.       — Спасибо, — шепчет Гарри, смешно втягивая голову в плечи, чтобы рассмотреть брошку на галстуке повнимательнее.       — Идём, это мы должны ждать невесту, а не невеста нас…       Сириус не смотрит Гарри в глаза, ведь это не ему, крёстному жениха, положено лить слёзы на свадьбе. Только если совсем немного и не сейчас.       Он в последний раз вздыхает утренней прохладой прежде, чем зайти в церемониальный шатёр, где уже полно гостей.       Церемония проходит на удивление быстро, и Сириус даже не успевает искусать себе губы в кровь до того, как жених целует невесту и магический ритуал объявляют заключённым.

***

      Сириус сидит по левую руку от Гермионы, и эта компания ему приятнее многих. Девочка не задаёт лишних вопросов, только хмурится, замечая, как Блэк налегает на огневиски вместо шампанского.       Когда Сириус поднимается на ноги, чтобы сказать тост, его уже немного пошатывает. Однако, к его собственному удивлению, язык его не заплетается. Он говорит несколько общих, красноречивых фраз, а затем добавляет:       — Ты должен знать, что дом, — он едва не говорит «наш», но вовремя одёргивает себя, — в горах… Тот, что я купил в том году… Он записан на твоё имя. Он по праву принадлежит тебе, а потому принадлежит и твоей жене. И я был бы рад, если бы вы жили там после свадьбы. Мне как раз пора возвращаться в Лондон… к делам. Будьте там счастливы.       Слова Блэка производят настоящий фурор среди гостей. Такой щедрый подарок! Сам он не может объяснить себе, почему вдруг решил распрощаться с этим домом. Наверное, потому что понимает — он больше не сможет вернуться туда, слишком тяжело будет оказаться одному там, где живёт столько воспоминаний.       Сириус не смотрит на Гарри. Он салютует бокалом Джинни, на лице которой написано несказанное счастье. Она — деревенская девчушка, ей не хочется жить в квартирке в шумном Лондоне, а строить семейную жизнь здесь — в Норе у родителей — идея не из лучших.       — Мистер Блэк, всё в порядке? — спрашивает у него Гермиона, когда он, уже рухнув на стул, опрокидывает в себя остатки огневиски.       Сириус долго смотрит в её добрые, карие глаза, затем косится на Рональда, беседующего о чём-то с Гарри (наверное, спрашивающего, откуда взялся этот домик в горах, о котором они с Сириусом до этого момента не обмолвились ни словом). Младшему сыну Артура сейчас нет никакого дела до своей девушки. Будь Сириус моложе, он бы с удовольствием пригласил Гермиону полюбоваться закатом и прогуляться подальше от шатров, куда-то в сторону мельницы.       — Конечно в порядке, милая. Конечно, в порядке.       Сириус выходит на свежий воздух один. Для заката ещё слишком рано. Стальное, с редкой синевой небо красиво, но любоваться им он не может. Сириус идёт вперёд, не разбирая дороги. Куда — он выяснит потом, ведь сейчас самое главное — уйти прочь от Норы и от назойливой оркестровой музыки.       — Мистер Блэк! Сириус! — окликает его звонкий голос Гермионы на полпути к мельнице. Ему кажется, что в нём звучат слёзы.       — Что-то случилось?       Он мгновенно выхватывает палочку. Военные привычки не исчезают за пару лет.       — Нет-нет, ничего… Я просто хотела спросить у вас… Спросить про… — Гермиона останавливается в паре шагов от него, подол её платья сырой от утренней росы, которая ещё не успела высохнуть. — Про ландыши… Ландыш является символом любви, чистоты, грусти и потери. Я узнала это…       — … В книге? Да, может быть, — Сириус не даёт ей продолжить эту мысль. — Я не силён в символике цветов. Больше по рунам…       Несколько секунд она, запыхавшаяся, сердитая и недоверчивая, смотрит ему в глаза, а затем выражение её лица всё же смягчается. Она понимает его без слов, и вот уже делает шаг назад, собираясь вернуться к остальным, как…       — Составишь мне компанию? Говорят, на мельнице живёт какой-то забавный призрак, что распевает песенки и травит старые байки. До торта успеем вернуться…       Гермиона молчаливо кивает.       Она идёт чуть впереди, придерживая платье обеими руками. Сириус смотрит ей в спину, в каштановый, причёсанный затылок и старается справиться с одышкой, когда тропа совсем исчезает в траве и приходится притаптывать её с каждым шагом.       Солнце греет ему спину, печёт голову, а весёлая музыка звучит всё тише и тише.