Inside of every man there’s a monster, inside of every monster there’s a man

Рутина жителей Парижа уже много лет начиналась с перезвона колоколов Нотр-Дама. Колокола сопровождали их в течении всей жизни — они звонили на их крещение, звонили во время венчания и отпевания, и для горожан было невозможно представить собственное утро без гула с башен величественного собора. Собор был сердцем города, которое билось даже во время страшных времен чумы, тем самым поддерживая веру парижан в спасение их душ. Из года в год они проживали свои жизни, а Нотр-Дам так и оставался непоколебимо стоять на берегу острова Ситэ в самом центре тогда еще не самого большого города. Вот и сегодня, Париж медленно просыпался под колокольный звон: пекарь и мясник выставляли на прилавки свежий товар, начиналась возня на городских рынках, горожане спешили по своим делам, превращая тихие мощеные улочки в настоящий муравейник. Солнце выглядывало из-за туч, освещая одну из небольших площадей, где стоял цветастый передвижной кукольный театр, вокруг которого собирались соседские ребятишки, для них такое развлечение было в диковинку. Используя куклу в качестве «ассистента», цыган в пестрых одеждах обратился к юной аудитории, начиная свой рассказ. Слушая этот рассказ, молодой поэт не раз ловил горе-рассказчика на неточностях, тихо усмехался, но все же не перебивал — юноша был хорошо воспитан, несмотря на свое скромное, далеко не дворянское происхождение. В конце концов, любая история имела право на существование, пусть даже изложенная в более сказочной форме для юных слушателей. Так в истории появились ожившие каменные статуи, четкое разделение на добро и зло, песни и шутки, которые несомненно понравились детишкам. После представления Гренгуар (а именно так звали поэта) решился подойти к разукрашенной повозке, костяшками пальцев постучал по деревянной ставне и проговорил с легкой усмешкой в голосе: — Занимательный рассказ. Особенно те моменты, о которых Вы попросту не могли знать. Цыган тихо хмыкнул, убирая кукол в пестрый сундучок и ответил: — Надо же как-то занять детишек. Но неплохо вышло, а? Поэт снисходительно пожал плечами. Он не стал говорить о том, что какое-то время тесно общался с братом столь ненавистного цыганам судьи Фролло, а в последствии и с ним самим. Гренгуар имел честь несколько раз пересечься с судьей на городских улицах и даже не навлечь на себя гнев вспыльчивого мужчины, обсуждая с ним вопросы житейские, философские и даже затронуть дела давно минувших дней. Посему вернувшись домой и вдохновившись представлением на площади, поэт впервые за долгое время отступил от стихотворной формы, изложив на пергаменте историю жизни Клода Фролло так, как он видел ее не затуманенным ненавистью взглядом. Именно этот манускрипт и предстает на ваш суд.