Богом забытое место

Десять лет. Десять лет пронеслись разноцветными калейдоскопическими пятнами. Десять лет оказались вырванными из моей жизни. Словно между точками «старта» и «финиша» ничего нет, кроме пустоты, наполненной пылью с горьким привкусом разочарований и бессмысленных блужданий в поисках себя. И вот я здесь, у «старта», так и не нашедший себя, потерявший всё и всех. Потерявший тебя. Я точно не тот, кем был, когда покидал это богом забытое место. Циничный мудак — явно не тот, кем хотел стать. А ты? Кто ты теперь? Раздаётся пронзительный металлический скрежет колёс о рельсы, вагон содрогается от слабого толчка, и поезд останавливается. Станция — «El Lugar Perdido». Моя. Станция потерянных друзей. «Los Amigos Perdidos». Станция потерянной любви. «El Amor Perdido». Станция потерянных любовников… потерявшихся. «Los Amantes Perdidos… se perdieron». Ноябрь. Я ненавижу этот месяц. Ненавижу за то, как варварски он врывается в мой разум мыслями о тебе, каждый раз разрывая зарубцевавшиеся раны. Все эти годы я бежал от воспоминаний. Но разве можно убежать от того, что живёт в твоей голове, того, что стало частью тебя? Разве можно убежать от себя? Я живу с отравленным сознанием. Это не яд, это рак рассудка, метастазами проникающий в каждую клетку тела. Вредоносный, токсичный, смертельный. Время. Расстояние. Другие люди. Я перепробовал всё. Слой за слоем накладывал свежие краски на полотно со старой картиной. Жизнь стала иной. Порой, пребывая в сладостном забвении, я был действительно счастлив. Но со временем даже новые краски сходили с холста, оголяя неприглядные пейзажи прошлого. И из художника я превратился в маляра, уже небрежно замазывающего зияющие дыры. Большими неаккуратными мазками я латал свою жизнь, лишая её глубины цветов, делая её монохромным пресным квадратом. Коробкой. Клеткой. Тюремной камерой-одиночкой. И вот я здесь. Десять лет спустя. Но я не ощущаю время. Почему-то больше не ощущаю. Мне кажется, я приезжал сюда на прошлое Рождество. Кажется, не прошло и года, когда я шагал по этой улице в последний раз. Светит солнце, но сегодня холоднее, чем в день нашего расставания. Хлёсткий ветер противно бьёт по щекам. Может, гонит прочь? Здесь всё осталось прежним: те же улицы и дома. Кажется, даже асфальт лежит тот же. Это я… Я изменился так сильно, что мы не узнаём друг друга, отторгаем как чужеродный объект. Небо, даже это голубое небо, с перьями облаков не стало другим. Десять лет назад я видел окна твоего дома в последний раз, на них висели плошки с красной геранью. Сейчас цветов нет. А стекло заменил пластик. Я думал, что почувствую хоть что-то, оказавшись так близко к тебе, — ненависть, волнение, трепет, боль. Ничего. Ты вырвала моё сердце. Десять лет тому назад. — Алекс? — Я поворачиваю голову и вижу призрака, уверенным шагом идущего ко мне. — Алекс, это ведь ты? — спрашивает призрак, с интересом рассматривая меня. — Простите, вы обознались, — отвечаю с явным нежеланием вступать в разговор, надеясь, что он пройдёт мимо. — Ты можешь отрастить бороду хоть до земли, но если ты наденешь куртку «Лейкерс» с восьмым номером и явишься сюда ещё через десять лет, я всё равно тебя узнаю, — смеётся он. — Старина, это же я — Нико. Неужто меня не узнать? — всё по-идиотски хихикает он. — Я бы предпочёл тебя и вовсе не знать. Улыбка вмиг сходит с его лица. Он смотрит на покрытый инеем выстриженный газон, я — на его огрузневшие веки. Оба молчим. Протяжный гудок поезда нарушает утреннюю тишину. — Она здесь больше не живёт, — переводит он взгляд на меня и морщится от солнца. Я невольно киваю, но ничего не отвечаю, да и ответить нечего. — Уехала семь лет назад, — продолжает он. — Последний раз я видел её на похоронах твоего отца. Ты не приехал. Мы думали, с тобой что-то случилось… Я отрицательно мотаю головой, не в силах отвести взгляд от висящего на яблоне скворечника, который мы мастерили с ней вместе. — Она сейчас в Барселоне. — Нико надрывно выдыхает. — Нашла там кого-то… Послушай, — говорит и вновь замолкает. — Я… — Опять тишина. Я хочу уйти, но отчего-то чувствую себя парализованным. Ветер гудит в проводах. А в воздухе пахнет осенней гнилью. — Я знаю, ты на меня зол. — Я зол на неё. К тебе у меня нет никаких эмоций. — Я… — чешет он затылок. — Я шёл на работу… Но… Может, пропустим по одной? У меня есть бутылка хорошего красного. — Случайно не десятилетней выдержки для «особого случая»? Тот год был знойным и засушливым, урожай винограда его деда оказался совсем скудным. Но старик Альварес пророчил, что вино получится превосходным, и мы обязательно разопьём его по какому-нибудь особому случаю. — Алекс, мне жаль, что… Ты же видишь, кем я стал, — разводит он руками, демонстрируя свой комбинезон с жёлтым логотипом местной заправки. — Стать кем-то предпочтительней, чем быть никем и тщетно пытаться возродиться из пепла. Мы чёртовы люди. Чёртовы люди, а не эта долбаная птица. Второй шанс — это иллюзия. Опять молчим. А когда-то я называл тебя «лучшим другом», когда-то мы сидели за одной партой, и сеньора Касарес грозилась нас рассадить за вечные разговоры. — Ты ещё пишешь? — спрашивает он. Я отрицательно мотаю головой, а перед лицом вдруг начинают кружиться крупные хлопья пепла десятилетней давности. И за дымчатой стеной сухого дождя я вижу её улыбку, её надменную улыбку. Сотни сожжённых страниц растворились в промозглом ноябрьском воздухе, разлетелись по ветру и усыпали мой порог серой плёнкой едкой желчи. Во мне не осталось больше слов, лишь яд, которым я решил отравлять не бумагу, а собственные мысли. — Алекс, — с какой-то опаской произносит он, заглядывая мне в глаза, — почему ты не приехал на похороны? Я молчу. Он не поймёт. Он полагает, я не показывался в этих краях из-за них. Он считает, что тот год стал для меня точкой нового отсчёта времени. Да, наверное, в какой-то степени, это так. В тот день я прозрел. В тот день я перестал оправдывать мерзавцев. В тот день я сам стал мерзавцем. — Мне нужен повод ненавидеть себя, — всё же отвечаю. — Знаешь, я, пожалуй, пойду. Был рад тебя увидеть. Правда, — хлопаю его по плечу и направляюсь к станции. — Алекс! — секунды погодя окликает он. Я останавливаюсь и с жадностью вдыхаю холодный воздух. — Куда ты? — спрашивает он, не знаю зачем. Как и не знаю собственного направления. Я не знаю, не знаю «куда я». Но в первый раз за долгое время неизвестность кажется мне не проклятием, а блаженным покоем.