Голубые одуванчики

Когда Валера видит его впервые, он думает, что это пиздец. Неплохой такой, огромный п и з д е ц. Когда Валера его видит во второй раз — как вы думаете? — ничего не меняется. Он рыжий, с большими-большими глазами и взглядом избитой псины. Тяжёлым взглядом, таким, под который попадать не хочется. И сам он выглядит несчастным, осиротевшим и сломленным. И Валере хочется сломить его до конца. Чтобы не смотрел так. Чтобы не существовал. Это неправильно. Это ненормально. Это так восхитительно-желаемо, что хоть голодным волком вой на луну. А Валера не волк, знаете. / Он не рыжий. Оттенок более русый, чем рыжий, но это даже не важно. Его ладони широкие и мозолистые, наверняка работал по дому много (не то, что Валера). А ещё он бесит. Раздражает до подкорки сознания, до белых пятен перед глазами и застилающей сознания злости. А его взгляд, боже, вы смотрели ему когда-то в глаза? Это же самоубийство. А Валера не самоубийца, знаете. И всё равно Артём бесит. Потому что нельзя быть таким правильным. Таким занудным. Таким, чёрт-возьми-серьёзно, сексуальным. Ненависть граничит с похотью — в а у. Он нереально сексуальный. Ему хочется дарить неземное наслаждение, упиваться его телом и целовать-вылизывать-кусать. Это звучит фанатично, и Валера , наверное, спятил. По крайней мере, это объясняет дрочку два раза в день с именем Артём на губах. Савченко надеется, что объясняет. И Валера не гей — это факт. Валере хочется просто его трахнуть. Нормальное такое желание, обычное. А ещё, чёрт возьми, как хочется, чтобы хоть один из этих тяжёлых, непонятных взглядов был наполнен похотью и соблазном. Конечно, это только желание. Конечно, Валера не будет так делать. У Артема губы сухие, искусанные и тонкие. И целоваться он не умеет, никогда не целовался. Артём прижимается всем телом, дрожит, цепляется за чужие плечи и тихо постанывает в поцелуй. Руками обхватывает шею, перебирает пальцами белые волосы, целует-целует-целует. Б о ж е. Это так сладко. Так трепетно. Так правильно. Валера говорит: — Малыш, ты этого хочешь. И Артём кивает головой. — Я могу тебе подрочить. И Артём едва ли не скулит, упирается стояком в бедро Валеры, дышит сбивчиво и тяжело. А Валере в кайф — это он довёл своего почти по духу брата до такого. И Савченко никогда не признается, что будет дрочить на этот момент ещё не раз. — Ты ведь не против, детка? — Артём фыркает, хмурится — явно злится на пустые разговоры, а Валера по-другому не может. Не хочет. Играть с Артемом — горячо, возбуждающе и непозволительно хорошо. — Боже, просто сделай уже хоть что-то, — выдыхает в шею, целуя бьющуюся жилку, а у Валеры звёзды перед глазами, и мечты сбываются в эту секунду. Он обхватывает чужое возбуждение рукой, спускает пониже штаны, а второй рукой прижимает к себе, создавая максимальный контакт тел. На Валере чёртова футболка и она кажется невероятно грубой и ненужной, но снимать Иванову её не хочется. Вернее, хочется, но так будет лучше. Артём жмется сильнее, толкается бедрами в чужую — слишком медленную! — руку, стонет в чужие губы и пальцами зарывается в такие же чужие волосы. Чужие-чужие-чужие. Но Валера не кажется чужим. Валера — свой. Р о д н о й. И когда оргазм накатывает, бьёт набатом по всему телу, за дверью раздается возня, а после мама-Валеры говорит: — Мальчики? И Валера в последний момент затыкает рот Артёму, чтобы их не было слышно.