Midnight Sun / Солнце Полуночи

ПОСВЯЩЕНИЕ

Эта книга посвящается всем читателям, которые на протяжении последних пятнадцати лет являются счастливейшей частью моей жизни. Когда мы встретились впервые, многие из вас были еще юными подростками с яркими, прекрасными глазами, полными мечтаний о будущем. Я надеюсь, что за прошедшие годы все вы обрели то, о чём мечтали, и реальность оказалась даже лучше, чем вы надеялись. ВНОВЬ ПОДОШЛО ТО ВРЕМЯ ДНЯ, КОГДА Я БОЛЬШЕ ВСЕГО МЕЧТАЛ О ЛИШЁННОЙ ВОЗМОЖНОСТИ СПАТЬ. Средняя школа. Или, быть может, чистилище было более верным словом? Если и существует способ искупления моим грехам, то посещение школы должно в некоторой степени учитываться в окончательный подсчёт. Скука была не нечто, к чему я сумел привыкнуть; каждый последующий день казался ещё более невозможно однообразным, чем предыдущий. Пожалуй, это даже можно считать моей личной формой сна — если определять сон, как некое инертное состояние между периодами активности. Я уставился на трещины, пробегающие по штукатурке в дальнем углу кафетерия, воображая в нём узоры, которых там не было. Это был один из способов, помогающий мне приглушить голоса, журчащие словно речной поток у меня в голове. Несколько сотен таких голосов я игнорировал от скуки. Когда речь заходила о человеческом разуме, то ничто уже не могло меня удивить, всё это я слышал уже прежде, и даже больше. Сегодня, все мысли были поглощены повседневной тривиальной драмой — новое пополнения к маленькому студенческому коллективу. Какой малости хватило, чтобы взбудоражить их. Я видел, как новое лицо повторяется в мысли за мыслью с каждого возможного ракурса — мелькая то у одного, то у другого. Всего лишь обыкновенная человеческая девчонка. Волнение, вызванное её прибытием, было утомительно предсказуемо — подобную реакцию можно было добиться, посветив блестящей игрушкой перед сворой ребятишек ясельного возраста. Половина самцов — сущие бараны — уже воображали себя без ума влюблёнными в неё, лишь потому, что она была чем-то новым для обозревания. Я ещё старательней пытался заглушить их. Только четыре голоса я блокировал скорее из вежливости, чем из неприязни: голоса моей семьи, двух братьев и двух сестёр, которые настолько привыкли к отсутствию уединения в моём присутствии, что это заботило их реже всего. Я делал, что мог. Старался не слушать, если это было в моих силах. Но как бы я ни старался, всё же… я знал. Розали, как обычно, думала о себе — в некотором смысле её разум был похож на застоявшийся пруд, таивший в себе несколько сюрпризов. Она поймала взглядом свой профиль в отражении чьих-то очков и принялась жевать мысль о собственном совершенстве. Ни у одной больше цвет волос не был настолько близок к истинному золоту, ни у одной больше фигура не была настолько идеальной, как песочные часы, ни у одной больше лицо не было настолько безупречным, симметричным овалом. Она сравнивала себя не с присутствующими здесь людьми; подобное сопоставление было бы смехотворным и абсурдным. Она думала о других подобных нам, но и среди них не находилось ей равных. Обычное беззаботное выражение лица Эмметта, сегодня кривилась от досады. Даже сейчас, он провёл огромной рукой сквозь свои чёрные, как эбеновое дерево кудрям, скручивая волосы в кулаке. Всё ещё злился из-за борцовского поединка, который он проиграл Джасперу прошлой ночью. Потребуется всё его весьма ограниченное терпение, чтобы с достоинством дотянуть до конца учебного дня и организовать матч-реванш. Выслушивая мысли Эмметта, никогда не вызывало во мне чувство, будто я вторгся без приглашения, поскольку он никогда не думал ни о чём таком, чего не сказал бы вслух или не привел бы в действие. Возможно, я лишь чувствую себя виноватым, читая мысли других, ибо знал: есть вещи, в которые они не захотели бы посвящать меня. И если разум Розали был застоявшимся прудом, то разум Эмметта был похож на гладь озера без теней, прозрачное словно стекло. А Джаспер... страдал. Я подавил вздох. «Эдвард» — мысленно позвала меня по имени Элис и сразу же завладела моим вниманием. Это было все равно, как если бы окликнули моё имя вслух. Я был рад, что за последние несколько десятилетий моё имя вышло из моды — в прошлом это здорово досаждало; всякий раз, стоило кому-нибудь подумать о каком-нибудь Эдварде, и моя голова оборачивалась машинально. Теперь же я не повернул головы. Мы с Элис были хороши в таких приватных беседах. На них редко кто мог нас подловить. Я по-прежнему не сводил глаз с линий на штукатурке. «Как он держится?» — спросила она меня. Я нахмурился, лишь легкое изменение в изгибе моего рта. Ничего такого, что могло выдать нас перед остальными. Я вполне мог хмуриться от скуки. Джаспер сидел неподвижно слишком долго. Он не совершал свойственные людям «тики», какие приходилась делать всем нам, постоянно быть в движении, чтобы не выделяться. К примеру, Эмметт — теребящий свои волосы, Розали — скрещивающая ноги сначала одну одним образом, затем другую, Элис — постукивающая носком туфли по линолеуму, или я — двигающий своей головой, дабы рассмотреть разные узоры на стене. Джаспер же выглядел парализованным, его поджарая фигура оставалась прямой, словно кол проглотил, даже его медовые волосы, казалось, невосприимчивы к дуновению воздуха, исходящего из вентиляции. Сейчас мысленный тон Элис звучал тревожено, и я видел в её разуме, что она наблюдает за Джаспером периферийным зрением. «Есть причины опасаться?» — Она исследовала ближайшее будущее, бегло просматривая сквозь видения монотонности в поисках источника, стоящим за моей хмуростью. Но даже пока она эта делала, она не забывала подложить крошечный кулачок под свой острый подбородок и регулярно моргать. Она откинула с глаз прядь своих коротких, зазубренных чёрных волос. Я медленно повернул голову влево, будто рассматривая кирпичи на стене, вздохнул, а затем снова повернул вправо, обратно к трещинам в потолке. Остальные допустили бы, что я играю в человека. Только Элис знала, что я покачал головой. Она расслабилась: «Дай мне знать, если станет слишком скверно». Я ответил лишь движением глаз — поднял взгляд вверх к потолку и обратно вниз. «Спасибо, что делаешь это». Я был рад, что не мог ответить ей вслух. Что бы я сказал? «Мне только в радость?» Едва ли. Мне не доставляло наслаждения настраиваться на внутренние терзания Джаспера. Так уж ли, правда, необходимо ставить подобные опыты? Не будет ли более безопасным путём просто признать, что он возможно никогда не сможет справляться со своей жаждой так, как могут остальные из нас, и не раздвигать свои границы? Зачем заигрывать с бедствием? После нашей последней охотничьей вылазки прошло две недели. Для остальных из нас это являлся не безмерно трудным промежутком времени. Порой немного некомфортно — если человек подходил слишком близко, или если ветер подул не с той стороны. Но люди редко подходили слишком близко. Их инстинкты подсказывали им то, что их сознательный разум никогда не сможет постичь: мы — опасность, которую следует избегать. А прямо сейчас Джаспер был крайне опасен. Такое случалось нечасто, но время от времени я поражался забвению окружающих нас людей. Мы все так привыкли к этому, и всегда ожидали от них подобного, но порой их невнимательность казалось более вопиющей, чем обычно. Никто из них не замечал нас здесь, бездельничавших за обшарпанным столом кафетерия, хотя засада тигров, растянувшихся на наших местах, была бы менее смертоносной, нежели мы сами. Всё, что они видели, лишь пятеро странно выглядящих людей, достаточно приближёнными к роду человеческому, чтобы сойти за них. Трудно было представить, как они до сих пор выживали с такими невероятно притупленными чувствами. В этот момент невысокая девчушка задержалась в конце ближайшего к нам столика, остановившись дабы поговорить с подругой. Она откинула свои короткие песочные волосы, прочёсывая пальцами сквозь них. Нагнетаемый обогревателями воздух тут же донёс её запах в нашу сторону. Я уже привык к тому, что этот запах заставлял меня чувствовать — сухая боль в горле, тянущая пустота в желудке, непроизвольное напряжение мышц, избыточный поток яда во рту. Всё это было вполне нормально, и обычно легко игнорировалось. Но сейчас стало труднее, более сильно ощущались реакции, они удвоились, пока мне приходилось внимательно наблюдать за Джаспером. Джаспер дал волю своему воображению. Он явственно представил это — представил, как встаёт со своего места рядом с Элис и собирается встать рядом с невысокой девчушкой. Подумал, как склоняется вниз и ближе к ней, словно он собирается шепнуть ей на ухо, и позволяет своим губам коснуться изгиба её шеи. Представил, как горячий поток её пульса под слабым барьером её кожи будет ощущаться под его ртом… Я пнул его стул. Он встретился со мной взглядом, в его чёрных глазах на секунду мелькнуло возмущение, и он опустил их. Я слышал, как в его голове борется стыд и мятежность. — Извини, — пробормотал Джаспер. Я лишь пожал плечами. — Ты не собирался ничего делать, — прошептала ему Элис, смягчая его унижение. — Я бы это видела. Я подавил хмурое выражение, которое выдало бы её ложь. Мы должны держаться вместе, Элис и я. Нелегко — слышать голоса или видеть видения будущего — быть уродцами среди тех, кто и так, по сути уже уродцы. Мы берегли секреты друг друга. — Немного помогает, если думать о них, как о людях, — предложила Элис, её высокий, мелодичный голос мчался слишком быстро, чтобы человеческие уши, могли разобрать, если даже кто и окажется поблизости. — Её зовут Уитни. У неё есть крошечная сестрёнка, которую она обожает. Её мать пригласила Эсми на ту вечеринку в саду, помнишь? — Я знаю, кто она, — коротко ответил Джаспер. Он отвернулся и уставился в одно из маленьких окошек, расположенных прямо под самым карнизом по периметру комнаты. Его тон положил конец предполагаемому разговору. Сегодня ночью ему придётся выйти на охоту. Нелепо идти на подобный риск, в попытке испытать его силы, и развить выносливость. Джаспер должен просто принять свои ограниченные возможности и действовать в соответствии с ними. Его старые привычки не соответствовали нашему образу жизни, он не должен стремиться выделяться таким образом. Элис молча вздохнула и встала, взяв с собой поднос с едой — её бутафорические предметы для поддерживания спектакля, если так можно выразиться — и ушла, оставив его одного. Она знала, когда с него уже хватала её поддержки. Не смотря на то, что Розали и Эмметт были более откровенны в своих отношениях, именно Элис и Джаспер знали каждую потребность друг друга так же хорошо, как и свои собственные. Будто они тоже могли читать мысли — но только друг друга. «Эдвард» Рефлекторная реакция. Я обернулся на звук собственного имени, словно меня позвали, хотя это был не зов, просто мысль. На полсекунды мои глаза встретились с парой больших шоколадно-карих человеческих глаз на бледном лице в форме сердца. Я узнал это лицо, хотя до этого момента лично сам никогда не видел. Сегодня оно было главным образом в каждой человеческой голове. Новая ученица, Изабелла Свон. Дочь местного шефа полиции, переехавшая сюда жить из-за какой-то новой ситуации с опекой. Белла. Она поправляла каждого, кто называл её полным именем. Я скучающе отвернулся. Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, что она не та, кто подумала моё имя. «Конечно, она уже запала на Калленами», — услышал я продолжение первой мысли. Теперь я узнал «голос». Джессика Стэнли — давненько она не надоедала мне своей внутренней болтовней. Каким же облегчением это стало, когда она преодолела свою неуместную зацикленность. Было почти невозможно отделаться от её непрестанных и нелепых грёз наяву. Я желал, в то время, чтобы я мог объяснить ей, что именно произойдёт, если мои губы, а за одно и зубы позади них, окажутся в непосредственной близости от неё. Подобное заставило бы замолчать те досаждающие фантазии. Мысль о её реакции почти заставила меня улыбнуться. «Напрасно она размечталась, — продолжала Джессика. — По правде говоря её и хорошенькой не назовешь. Даже не знаю, с чего вдруг Эрик так на неё пялится... И Майк». Она мысленно дрогнула, произнося последнее имя. Предмет её нового помешательства, всеобще популярный Майк Ньютон, совершенно не обращал на нее внимания. Судя по всему к новенькой, он был не так равнодушен. Ещё одно дитё, потянувшийся к блестящей игрушке. Это придало язвительный оттенок мыслям Джессики, хотя внешне она выглядела вполне доброжелательно к новоприбывшей, рассказывая ей общеизвестные сведения о моей семье. Должно быть, новая студентка спросила о нас. «Сегодня на меня тоже смотрел каждый — самодовольно подумала Джессика. — У нас с Беллой совпадают два предмета — чем не удача? Держу пари, Майк захочет спросить у меня что она...» Я попытался преградить бессмысленную болтовню из своей головы, прежде чем мелочность и тривиальность свела меня с ума. — Джессика Стэнли вываливает перед новенькой Свон, всё «грязное бельё» клана Калленов — пробормотал я Эмметту, дабы отвлечься. Он усмехнулся себе под нос. «Надеюсь, старается вовсю», — подумал он. — Скорее лишена воображения, если честно. Лишь малейший намек на скандальность. И ни капли ужаса. Я даже немного разочарован. «А новенькая? Она тоже разочарована сплетнями?» Я прислушался, дабы услышать, что эта новенькая Белла думает о рассказе Джессики. Что она видела, когда смотрела на странную с меловитой кожей семейку, которую повсеместно избегают? Знать её реакцию было моей обязанностью. За неимением лучшего слова я действовал, как наблюдатель для своей семьи. Чтобы защитить нас. Если у кого-нибудь когда и возникали подозрения, я мог предоставить нам своевременное предупреждение и легкий путь к отступлению. Порой такое случалось — какой-нибудь человек с богатым воображением видел в нас героев книги или фильма. И, как правило, ошибались, но лучше было перебраться на новое место, нежели рисковать пристальному изучению. Редко, чрезвычайно редко чья-нибудь догадка оказывалась верна. Но мы не давали им шанса проверить свою гипотезу. Мы просто исчезли, став не более чем пугающим воспоминанием. Но подобное не случалось уже несколько десятилетий. Я не услышал ровным счётом ничего, хотя и прислушивался к тому, что происходило рядом с тем местом, где продолжал изливаться легкомысленный внутренний монолог Джессики. Будто рядом с ней никто больше не сидел. Как странно. Неужели девушка пересела? Но это казалось маловероятным, поскольку Джессика всё ещё тараторила, обращаясь к ней. Чувствуя выбившиеся равновесия, я поднял взгляд. Мой добавочный «слух» — не было нечто, что прежде нуждалось мне в проверках. И снова мой взгляд встретился с этими широко раскрытыми карими глазами. Она сидела там же, где и прежде, и смотрела на нас — вполне естественно, полагаю, поскольку Джессика по-прежнему потчевала её местными сплетнями о Калленах. И думать при этом о нас тоже было бы вполне естественно. Но я не слышал ни малейшего шёпота. Тёплый, манящий румянец проступил на её щеках, и она потупилась, быть подальше от неловкой оплошности, когда её застигли за разглядыванием незнакомца. Хорошо, что Джаспер по-прежнему смотрел в окно. Даже представлять не хотелось, что этот легкий приток крови мог сделать с его самообладанием. Эмоции так отчётливо читались на её лице, как если бы они были выписаны на нем словами: удивление, пока она неосознанно впитывала признаки тонких различий между её видом и моим; любопытство, пока она слушала рассказ Джессики; и что-то ещё… Очарование? Это будет не в первый раз. Мы были прекрасны для них, нашей предполагаемой добыче. Затем, наконец, смущение. И все же, несмотря на всю отчетливость отражения мыслей в её необычных глазах — необычных из-за их глубины — я слышал лишь тишину с того места, где она сидела. Одну лишь… тишину. Я ощутил мимолетное беспокойство. Ни с чем подобным я ещё никогда не сталкивался. Со мной что-то не так? Но я чувствовал себя в точности как всегда. Обеспокоенный, я прислушался усердней. Все голоса, которые я прежде блокировал, внезапно с криком вторглись в мою голову. «… знать бы, какая музыка ей нравится… может, про мой новый диск упомянуть…» — думал Майк Ньютон, на расстоянии двух столиков от меня — сфокусировавшись на Белле Свон. ««Только гляньте, как он пялиться на неё. Будто недостаточно, что половина девчонок школы ждут, стоит ему только…» — Мысли Эрика Йорка были едкими и тоже вращались вокруг девушки. «… аж тошно. Можно подумать, она знаменитость или типо того… Даже Эдвард Каллен уставился.… — Лорен Мэллори настигла такая ревность, что её лицо, по всем законам, полагалось уже стать темно-нефритового цвета… — Да ещё Джессика, кичится новой лучшей подругой. Вот умора…» — Язвительность продолжала извергаться из мыслей девушки. «… спорим, об этом её спрашивают все подряд. Но поболтать мне с ней хочется. Что бы такого придумать пооригинальней?» — размышляла Эшли Доулинг. «… может, она будет со мной на испанском…» — надеялась Джун Ричардсон. «… На вечер осталось тонны дел! Тригонометрия, да ещё тест по английскому. Надеюсь, мама…» — Анджела Вебер, тихая девушка, в мыслях которой царила удивительное добродушие, была единственной за столиком, кого не захватила одержимость этой Беллой. Я слышал их всех, слышал каждую несущественную мелочь, о которой они думали, едва она проносилась сквозь их разум. Но совсем ничего от новой студентки с такими обманчиво общительными глазами. И, разумеется, я слышал, что говорила девушка, когда обращалась к Джессике. Мне не требовалось умение читать мысли, чтобы услышать её приглушенный, чистый голос в дальнем конце длинного помещения. — Кто тот парень с рыжевато-каштановыми волосами? — услышал я её вопрос, украдкой бросив на меня ещё один взгляд краешком глаза, лишь чтобы увидев, что я по-прежнему смотрю на неё, поспешно отвести глаза. Если у меня и было время надеяться, что услышанный звук её голоса поможет мне уловить тембр её мыслей, то меня немедленно постигло разочарование. Обычно мысли людей доходили до них со схожей тональностью что и их физические голоса. Но этот тихий, застенчивый голос был мне незнаком, он не соответствовал ни одной из сотен мыслей, носящихся вокруг комнаты, в этом я был уверен. Совершенно новый. «Ну, удачи тебе, идиотка!» — подумала Джессика, прежде чем ответить на вопрос девушки. — Это Эдвард. Он, конечно же, великолепен, но не трать своё время зря. Он не ходит на свидания. Видимо, ни одна из здешних девушек для него недостаточно хороша собой, — тихо фыркнула она. Я отвернулся, пряча свою улыбку. Джессика и её одноклассницы понятия не имели, как им повезло, что ни одна из них особо не привлекает меня. Сквозь этот мимолётный юмор я ощутил странный порыв, не вполне понятный мне. Он имел некое отношение к зловредному оттенку в мыслях Джессики, о которой новенькая даже не подозревала.… Я почувствовал странное желание встать между ними, загородить Беллу Свон от мрачных порождений разума Джессики. Какое странное ощущение. Пытаясь выяснить мотивы, стоящие за этим порывом, я стал изучать новенькую ещё разок, только теперь уже глазами Джессики. Мой пристальный взгляд привлёк слишком много внимания. Возможно, всё дело было в давно погребённом глубоко внутри инстинкте защищать — сильный ради слабого. Почему-то эта девушка выглядела более хрупкой, чем её новые одноклассницы. Её кожа была такой тонкой, почти прозрачной, что с трудом верилось в сколько-нибудь достаточную надежность этой защиты от внешнего мира. Я видел, как ритмично пульсирует кровь в её жилах под этой чистой, бледной оболочкой.… Но сосредотачивать на этом внимание мне не следовало. Я хорошо приспособился к той жизни, что избрал, но сейчас жажда меня мучала так же, как и Джаспера, и нет никакого смысла приглашать искушение. Между её бровями пролегла едва заметная складочка, о которой она, казалось, не подозревала. Но насколько неимоверна была досада! Я с легкостью видел, каких усилий ей стоит там сидеть и поддерживать разговор с незнакомцами, находиться в центре внимания. Чувствовал её робость по тому, как она держала свои хрупкие на вид плечи, слегка ссутулившись, словно ожидая, что в любую минуту могут резко осадить. И всё же я мог лишь видеть, лишь чувствовать, лишь вообразить. Не было ничего, кроме тишины исходящей от весьма заурядной человеческой девушки. Я ничего не слышал. Почему? — Идём? — пробормотала Розали, прерывая мою сосредоточенность. С чувством облегчения, я отвернул свои мысли прочь от этой девушки. Мне не хотелось и дальше продолжать погружаться в свой провал — неудача была для меня редкостью, и даже более раздражающей, чем это казалось необычным. Не хотелось пробуждать в себе интерес к её скрытым мыслям лишь потому, что они были скрыты. Без сомнения, когда я разгадаю их — а я совершенно точно найду способ это сделать — они окажутся такими же мелочными и тривиальными, как и у любого другого человека. И даже нестоящих тех усилий, которые я затрачу, чтобы достичь их. — Так что, новенькая уже боится нас? — спросил Эмметт, всё ещё ожидая моего ответа на свой более ранний вопрос. Я пожал плечами. Он не был настолько заинтересован, чтобы настаивать на подробные сведения. Мы встали из-за стола, и вышли из кафетерия. Эмметт, Розали и Джаспер притворялись выпускниками; они разошлись по своим классам. Я же играл более молодую роль, нежели они. И направился на урок биологии младшего уровня, готовя свой разум к скуке. Было сомнительно, что мистер Беннер, мужчина, чьи умственные способности при всём желании нельзя назвать больше чем средние, сумеет извлечь из своей лекции нечто такое, что удивит кого-то, имеющего две научные степени по медицине. В классе я устроился на своём стуле и позволил своим книгам — опять же бутафорские предметы; они не содержали в себе ничего ранее неизвестного мне — рассыпаться по столу. Я был единственным студентом, которому достался стол весь целиком. Люди не были достаточно умны, дабы знать, что они боятся меня, но их врожденных инстинктов выживания было достаточно, чтобы держаться подальше. Комната медленно заполнялась, остальными кто один за другим возвращались с обеда. Я откинулся на спинку стула и стал ждать, пока пройдёт время. И вновь я желал, о лишенной возможности спать. Поскольку я думал о новенькой, её имя сразу вторглось в моё внимание, когда Анджела Вебер проводила её через дверь. «Похоже, Белла такая же застенчивая, как и я. Готова поспорить, сегодня ей и правда пришлось тяжко. Хотелось бы сказать ей что-нибудь… но, это, наверное, прозвучит глупо». «Да!» — подумал Майк Ньютон, повернувшись на своём месте, при виде вошедших девушек. По-прежнему, с того места, где стояла Белла Свон, не доносилось ничего. Там, где её мыслям следовало бы изводить и нервировать меня, зияла пустое пространство. А что, если все мысли исчезнут? Что, если это лишь первый симптом какой-нибудь разновидности умственного упадка? Я часто желал, избежать этой какофонии. И стать нормальным — насколько это возможно для меня. Но теперь я ощутил панику при этой мысли. Кем я стану без того, что я могу делать? О подобном никогда не слыхал. Надо выяснить, доводилось ли Карлайлу. Девушка прошла по проходу возле меня, направившись к учительскому столу. Бедная девушка; место рядом со мной было единственным свободным. Машинально, я сгреб всё в сторону, освобождая то, что должно стать её стороной стола, сложив книги в стопку. Я сомневался, что она будет чувствовать себя здесь весьма комфортно. Ей предстоит долгий семестр — по крайней мере, в этом классе. С другой стороны, возможно, сидя рядом с ней, я смогу извлечь её мысли из тайника… не то, чтобы я раньше нуждался в близком соседстве. И не то, чтобы я рассчитываю найти что-либо стоящее услышанному. Белла Свон прошла в потоке нагретого воздуха, который дул в мою сторону из вентиляции. Её запах обрушился на меня как боевой таран, стал подобием взрыва гранаты. Не существовало образа достаточно насильственного, мощного и внезапного, чтобы охватить всю силу того, воздействия которой я подвергся в тот момент. В тот же миг я переменился. Во мне не осталось ничего близкого к человеку, которым я некогда был. От скудных клочков человеческого, которыми мне удавалось прикрываться все эти годы, не осталось и следа. Я стал хищником. Она — моей добычей. И в целом мире не было ничего, кроме этой истины. Не было комнаты, полной свидетелей — они уже стали сопутствующим ущербом в моём сознании. Тайна её мыслей оказалось забытой. Её мысли уже не значили ничего, ибо думать ей осталось недолго. Я был вампиром, а в ней струилась сладчайшая кровь из всех, какие только мне случалось обонять за более чем восьмидесяти лет. Даже представить себе не мог, что такой запах может существовать. Знай я, что может, давным-давно уже бросился на его поиски. Обыскал всю планету ради неё. Мне уже представился этот вкус.… Жажда опалила моё горло потоком огня. Во рту у меня пересохло и запершило, и даже прилив свежего яда никак не мог развеять эти ощущение. Желудок скрутило от голода, что являлось отголоском жажды. Мышцы сжались, готовясь к прыжку. Не прошло и целой секунды. Она по-прежнему совершала тот же шаг, что увёл её в подветренную сторону от меня. Когда её ступня коснулась земли, она скользнула глазами в мою сторону, движение которых она явно намеревалась сделать незаметно. Её взгляд встретился с моим, и я увидел своё отражение в зеркале её глаз. Потрясение от увиденного в них лица спасло ей жизнь на несколько мучительных мгновений. Сама она не упрощала ничего. Когда она осмысляла выражение моего лица, кровь вновь прилила к её щекам, придавая её коже самый лакомый цвет, который я когда-либо видел. Запах стоял густой дымкой в моём мозгу. Я едва мог думать сквозь неё. Мои инстинкты бушевали, пытаясь сбросить узы самоконтроля, становясь бессвязными. Теперь она шла быстрее, словно понимала необходимость бегства. Поспешность сделала её неуклюжей — она споткнулась и повалилась вперёд, едва не упав на девушку, сидящую передо мной. Уязвимая, слабая. Даже более чем обычно свойственно человеку. Я попытался сосредоточиться на лице, которое увидел в её глазах, на лице, в котором с отвращением узнал своё. Лицо чудовища, обитающего внутри меня — лицо, которое я загонял внутрь десятилетиями усилий и бескомпромиссной самодисциплины. С какой же легкостью он теперь вынырнул на поверхность! Запах вновь закружился вокруг меня, рассеивая мои мысли и едва не заставляя меня сорваться с места. Нет! Моя рука стиснулась под край стола, пока я пытался удержаться на стуле. Древесина не справлялось с этой задачей. Моя рука проломила поперечную планку под столом и вышла обратно с полной ладонью расколотых щепок, оставив форму моих пальцев высеченных на оставшейся древесине. Уничтожать улики. Так гласит фундаментальное правило. Я быстро разгладил края формы своими кончиками пальцев, не оставив ничего, кроме рваной дыры и кучу стружек на полу, которые я тут же раскидал ногой. Уничтожать улики. Сопутствующий ущерб... Я знал, что должно произойти сейчас. Девушке придётся подойти и сесть рядом со мной, а мне — её убить. Ни в чём не повинным свидетелям, находившимся в этом классе — восемнадцати другим детям и одному мужчине, нельзя было позволить уйти, увидев то, что они вскоре увидят. Меня передернуло при мысли о том, что мне надлежит сделать. Даже в самые худшие времена я никогда не совершал подобных зверств. Я никогда не убивал невинных, ни разу за восемьдесят лет. А теперь я планировал убой сразу двадцати из них. Лицо чудовища в моём отражении издевалась надо мной. Даже когда одна часть меня содрогалась от него, другая часть тем временем планировала, что будет дальше. Если я убью девчонку первой, то на неё у меня останется лишь пятнадцать или двадцать секунд, прежде чем люди в комнате отреагируют. Может, чуть дольше, если они не сразу поймут, что я делаю. Она не успеет закричать или почувствовать боль; жестоко её убивать я не стану. По крайне мере так много я смогу дать этой незнакомке с её ужасающе желанной кровью. А потом мне понадобиться помешать бегству остальных. Мне не придётся беспокоиться об окнах, слишком маленькие, и расположены слишком высоко, чтобы обеспечить побег для кого-либо. Останется лишь дверь — заблокируй её, и все они окажутся в ловушке. Будет медленнее и сложнее, пытаться прикончить их всех, пока они будут паниковать и карабкаться, мечась в хаосе. Ничего невозможно, но и шума будет гораздо больше. Времени с избытком хватит для крика и визга. Кто-нибудь наверняка услышит… и я буду вынужден убить ещё больше невинных в этот чёрный час. И кровь её остынет, пока я буду умерщвлять остальных. Запах терзал меня, забивал горло сухой ноющей болью.… Итак, сперва свидетели. В своей голове я наметил план. Я находился посередине комнаты, в самом конце рядя от передней части. Сначала я примусь за тех, кто справа. По моим оценкам, я смогу свернуть четыре или пять шей за секунду. Будет не шумно. Правая сторона будет счастливой стороной; они не увидят, как я приближаюсь. Двигаясь вдоль передней части, и дальше назад по левой стороне, мне потребуется самое большее пять секунд, чтобы покончить с каждой жизнью в этой комнате. Достаточно долго, чтобы Белла Свон мельком увидела, что её ждёт. Достаточно долго, чтобы она ощутила страх. Может, достаточно долго, если шок не заставит её оцепенеть на месте, чтобы издать крик. Один сдавленный крик, из-за которого никто не сбежится. Я сделал глубокий вдох, и все так же запах явился огнём, что мчался по моим пересохшим венам, выжигая из моей груди и поглощая все благие порывы, на какие я был ещё способен. Сейчас, она как раз оборачивалась. Еще пару секунд, и она сядет на расстоянии нескольких сантиметрах от меня. Чудовище у меня в голове возликовало. Кто-то с треском захлопнул папку слева от меня. Я не стал поднимать свой взор, чтобы взглянуть, кто из обречённых на смерть людей это сделал, но движение послало волну самого обычного, ничем не пахнущего воздуха, доносящегося до моего лица. На одну короткую секунду я обрёл способность мыслить ясно. В это драгоценное мгновение я увидел в своей голове два лица, стоящих бок о бок. Одно было моим, вернее, когда-то было: красноглазое чудовище, убивший стольких людей, что я сбился со счёта. Совершал рационализированные[1], оправданные убийства. Я был убийцей убийц, убивших других, менее могущественных чудовищ. Это был комплекс бога, я признаю — решать, кто заслуживает смертного приговора. Это был компромисс с самим собой. Я питался человеческой кровью, но лишь по самому расплывчатому определению. Мои жертвы в своём разнообразном мрачном времяпрепровождении едва ли демонстрировали больше человеческого, чем было свойственно мне. Другое лицо принадлежало Карлайлу. Между этими двумя лицами не наблюдалось никакого сходства. Они отличались, как яркий день и самая чёрная ночь. Не было никаких причин для существования подобия. Карлайл не приходился мне отцом в строго биологическом смысле. Мы не разделяли общих черт. Сходство в нашей окраске было результатом того, кем мы являемся; любой вампир мертвенно бледен. Сходство в цвете наших глаз уже другое дело — отражение взаимного выбора. И всё же, несмотря на отсутствие оснований для сходства, я представлял, что за последние семьдесят с лишним лет, на протяжении которых я принимал его выбор и следовал по его стопам, моё лицо в некоторой степени стало отражать его лицо. Мои черты не изменились, но мне казалось, будто выражение на моём лице отчасти отмечено его мудростью, толику его сострадания можно проследить в изгибе моих губ, а намеки на его терпение явны на моем лбу. Все эти крошечные улучшения были потеряны в лице чудовища. Через несколько мгновений во мне не останется ничего, что отражало бы те годы, проведённые с моим создателем, моим наставником, моим отцом во всем глубочайшем значении этого слова. Мои глаза запылают красным, как у дьявола; всё сходство будет потеряно навеки. Все эти крошечные улучшения были потеряны в лице чудовища. Через несколько мгновений во мне не останется ничего, что отражало бы те годы, проведённые с моим создателем, моим наставником, моим отцом во всем глубочайшем значении этого слова. Мои глаза запылают красным, как у дьявола; всё сходство будет потеряно навеки. В моей голове добрые глаза Карлайла не осуждали меня. Я знал, что он простит меня за столь ужасный поступок. Поскольку он любил меня. Поскольку он считал, что я лучше, чем я есть. И он по-прежнему будет меня любить, даже если я сейчас докажу, что он ошибся. Белла Свон села на стул рядом со мной, её движения были скованными и неуклюжими — без сомнения, от страха — и запах её крови распустился вокруг меня неотвратимым облаком. Мне предстояло доказать, что отец ошибся на мой счёт. Страдания от этого факта ранило почти так же сильно, как и огонь в моём горле. Я отстранился от нее с брезгливостью — отвращением к чудовищу, жаждущему завладеть ею. Зачем ей понадобилось приезжать сюда? Почему она должна была существовать? Какое она имеет право разрушать тот маленький покой, что я обрел в этой своей нежизни? Зачем вообще появился на свет этот усугубляющий человек? Она меня погубит. Я отвернул от неё своё лицо, в то время как внезапная яростная, иррациональная ненависть захлестнула меня. Кто это создание? Почему я, почему сейчас? Почему я должен терять всё лишь потому, что она случайно выбрала этот маловероятный город для появления в нём? Зачем только она приехала сюда! Я не хочу быть чудовищем! Не хочу устраивать убийства в этой комнате, полной безобидных детей! Не хочу терять всё, что приобрел за время жизни, ценой самопожертвований и отрицаний! Я не стану. Она меня не заставить. Проблемой был запах, ужасающе притягательный запах её крови. Если бы существовал только какой-то способ противостоять… если бы только очередной порыв свежего воздуха мог прояснить в голове. Белла Свон тряхнула в мою сторону своими длинными густыми волосами цвета красного дерева. Она что, спятила? Она будто приглашала монстра на обед! Дразнила его. Сейчас нет ни малейшего дружеского бриза, способного унести от меня запах. Такими темпами я скоро сдамся. Нет, на спасательный бриз никакой надежды. Но ведь мне незачем было дышать. Я остановил поток воздуха, проходящий через мои легкие. Облегчение наступило мгновенно, но не полностью. В голове еще сохранились воспоминания об этом запахе, на кончике языка ощущался его вкус. Даже этому я не смогу долго сопротивляться. Каждой жизни в этой комнате грозила опасность, пока она и я находились в ней вместе. Я должен бежать. Я хотел сбежать, убраться подальше от исходящего от неё жара рядом со мной и от жжения породившую мучительную боль, но не был на сто процентов уверен, что, если я разомкну свои мышцы, дабы двигаться, хотя бы просто встать, я не сорвусь и не устрою уже спланированную бойню. Но, возможно, мне удастся продержаться еще час. Хватит ли одного часа, чтобы вернуть контроль и двигаться, ни на кого не нападая? Я засомневался, но потом заставил себя согласиться. Я сделаю так, что этого хватит. Вполне хватит времени, чтобы выбраться из этой комнаты, полной жертв, жертвы, которые, возможно, и не обязательно должны стать жертвами. Если я только смогу продержаться один короткий час. Но, возможно, мне удастся продержаться час. Хватит ли одного часа, чтобы вернуть контроль и двигаться свободно, без нападения? Я усомнился, но затем заставил себя подчиниться. Я сделаю так, что этого хватит. Времени вполне достаточно, чтобы выбраться из этой комнаты, полной жертв — жертв, которым, пожалей не обязательно становиться жертвами. Если я только сумею продержаться один краткий час. Неудобное это было ощущение — не дышать. Мой организм не нуждался в кислороде, но отсутствие дыхание шло вопреки моим инстинктам. В минуты стресса я полагался на обоняние больше, чем на другие органы чувств. Оно указывало путь на охоте, оно первым предупреждало в случае опасности. Я не часто сталкивался с нечто столь же опасным, как я сам, но инстинкт самосохранения был столь же сильным у моего вида, как и у среднестатистического человека. Неудобно, но терпимо. Более сносно, чем чуять её и не впиваться зубами сквозь эту нежную, тонкую, прозрачную кожу, чтобы добраться до горячей, влажной, пульсирующей… Час! Всего один час. Я не должен думать ни о запахе, ни о вкусе. Молчаливая девушка уложила свои волосы, теперь ставшие занавесом между нами, наклонившись вперед так, что они разметались по её папке. Видеть её лица я не мог и попытаться прочитать эмоции в её ясных, глубоких глазах. Неужели она пыталась спрятать от меня свои глаза? Из-за страха? Застенчивости? Чтобы сохранить свои тайны? Моё прежнее раздражение вызванное тем, что меня загнали в тупик её беззвучные мысли, казалось слабым и бледным по сравнению с той потребностью — и ненавистью — которые овладели мной сейчас. Ибо я ненавидел эту хрупкую девушку рядом со мной, ненавидел её со всем пылом, с которым я цеплялся за прежнего себя, за мою любовь к семье, за мои мечты стать кем-то лучше, чем я есть. Ненависть к ней, ненависть к чувствам, что она вызывала во мне — немного помогло. Да, раздражение, которое я чувствовал прежде, пусть и слабое, но оно тоже немного помогло. Я цеплялся за любую мысль, способную отвлечь меня и не дать вообразить, какой она окажется на вкус.… Ненависть и раздражение. Нетерпение. Неужели этот час никогда не пройдёт? А когда час истечёт… она выйдет из этой комнаты. И как тогда поступлю я? Если мне удастся взять под контроль чудовище, заставить его увидеть, что промедление стоит того… я мог бы представиться ей: «Здравствуй, меня зовут Эдвард Каллен. Могу я проводить тебя на следующий урок?» Она скажет «да». Такой поступок будет самым вежливым. Даже уже боясь меня, в чём я был уверен, она поступит, как велят условности, и пойдёт со мной. Будет достаточно просто увести её не в том направлении. В самое укромное местечко. Отрог леса, тянувшийся острым, похожим на палец выступом, касался заднего угла парковки. Я мог бы сказать ей, что забыл книгу в машине.… Заприметит ли кто-нибудь, что я был последней личностью, с которой её видели? Шёл дождь, как обычно. Две фигуры в темных дождевиках, уходящих не в том направлении, не вызовут лишнего любопытства и ничем не выдадут меня. За исключением того, что я оказался не единственным студентом, который осведомлён о ней сегодня — хотя ни одному не предоставляло такой обжигающей осведомлённости, как мне. Майк Ньютон, в частности, отзывался на каждое смещение её веса, стоило ей поёрзать на стуле — ей было неуютно, находиться так близко ко мне, подобна любому другому, как я и ожидал, прежде чем её запах уничтожил все мои благотворные заботы. Майк Ньютон заметит, если она покинет класс вместе со мной. Если я продержусь час, то смогу ли я продержаться все два? Я вздрогнул от боли вызванной жжением. Она пойдёт домой, в пустой дом. У шефа полиции Свона восьмичасовой рабочий день. Я знал его дом, как знал каждый дом в этом маленьком городке. Его дом приткнулся прямо у густого леса, без ближайших соседей. Даже если ей хватит времени закричать, чего ей не успеть, никто её не услышит. Такой способ разобраться с положением самый ответственный. Я обходился без человеческой крови более семи десятилетий. Если я затаю дыхание, то смогу продержаться два часа. А когда я застану её одну, не останутся никаких шансов, что пострадает кто-то ещё. «И нет причин торопиться с этим опытом», — согласился чудовище в моей голове. Не что иное, как софистика считать, что, спасая девятнадцати человек в этой комнате ценой усилий и терпения, я буду меньшим чудовищем, когда убью эту невинную девушку. Хотя я и ненавидел её, я был прекрасно осведомлён, что моя ненависть являлась несправедливой. Я знал, что на самом деле ненавижу самого себя. И я возненавижу нас обоих гораздо сильнее, когда она будет мертва. Так я продержался весь час — представляя лучшие способы убить её. Но старался не представлять фактическое действо. Для меня это могло оказаться слишком; я мог проиграть эту битву с самим собой и прикончить каждого, кто оказался в поле моего зрения. Поэтому я планировал стратегию и ничего больше. Один раз, ближе к самому концу, она украдкой взглянула на меня сквозь зыбкую завесу своих волос. Я снова почувствовал, как неоправданная ненависть разгорается во мне, едва я встретился с ней взглядом — увидел в её испуганных глазах отражение этой ненависти. Кровь окрасила её щёки прежде, чем она снова смогла спрятаться за волосами, и я был почти уничтожен. Но раздался звонок. И мы — Как бы клишированно это ни звучало — были спасены. Она — от смерти. А я — всего на краткое время, от участи кошмарного существа, внушающий мне самому страх и ненависть. Сейчас я должен пошевеливаться. Даже сосредоточив всё своё внимание на простейших действиях, я не сумел передвигаться так медленно, как следовало бы; я буквально рынулся из класса. Если бы кто-нибудь смотрел, то смог сразу заподозрить, что с моим уходом что-то не так. Но никто на меня не обратил внимания; мысли всех присутствующих по-прежнему вертелись вокруг девушки, которая была приговорена к смерти чуть позже, чем через час. Я спрятался в своей машине. Думать о необходимости прятаться, мне не нравилась. Как трусливо это звучало. Но сейчас это, несомненно, было так. И сейчас у меня не осталось достаточной дисциплины, чтобы находиться среди людей. Сосредоточив так много своих усилий на том, чтобы не убить одного из них, не оставило мне ресурсов противостоять остальным. Какое расточительство. Если я собрался уступить чудовищу, то с тем же успехом мог бы устроить стоящее того поражение. Я поставил компакт-диск, который обычно успокаивал меня, но сейчас он мало что для меня менял. Нет, если что и помогло больше, так это прохладный влажный воздух, проникавший вместе с легким дождем сквозь открытые окна моей машины. Хотя я с совершенной ясностью помнил запах крови Беллы Свон, вдыхать этот чистый воздух, было словно промывать внутренности своего тела от этой инфекции. Я снова был в здравом уме. Вновь мог мыслить. И вновь мог бороться. Я был способен бороться с тем, кем не желал быть. Мне не нужно идти к ней домой. Не нужно её убивать. Очевидно, я стал разумным, мыслящим созданием, и у меня есть выбор. Выбор есть всегда. Теперь я не чувствовал того же, что и в классе… но сейчас я находился далеко от неё. Мне незачем разочаровывать отца. Незачем вызывать у матери стресс, беспокойство… боль. Да, подобное ранило бы мою приёмную мать тоже. А она такая нежная, такая заботливая и любящая. Причинять страдания кому-то вроде Эсми было поистине непростительно. Возможно, если я буду избегать эту девушку очень, очень старательно, отпадёт необходимость менять свою жизнь. Всё в ней устроено так, как мне нравилось. Во имя чего я должен позволить какому-то усугубляющему и лакомому ничтожеству разрушить привычный уклад? Как иронично, что я хотел защитить эту человеческую девчонку от жалкой, беззубой угрозы, которую представляли ехидные мысли Джессики Стэнли. И это когда я сам был последней личностью, которая может когда-либо стать защитником Изабеллы Свон. Никогда она не нуждалась в защите от кого-то страшнее, чем от меня. Где же Элис? Вдруг задался вопросом я. Неужели она не увидела, как я убиваю девчонку Свон, всевозможными способами? Почему она не пришла мне на помощь — остановить меня или помочь замести следы, что угодно? Неужели она была настолько поглощена наблюдением за возможными неприятностями связанных с Джаспером, что упустила из виду гораздо более ужасающий сценарий? Или я сильнее, чем думаю? И на самом деле ничего бы не сделал этой девушке? Нет. Я знал, что это неправда. Элис, должно быть, всеми силами сосредоточилась на Джаспере. Я поискал в том направлении, где, как я знал, находиться моя сестра, в маленьком здание, используемом для занятий английского. Мне не потребовалось много времени, чтобы уловить её знакомый «голос». И я оказался прав. Каждая её мысль была обращена к Джасперу, она придирчиво наблюдала за каждым его маленьким решением с минутными рассмотрениями. Я пожелал, чтобы я мог спросить у нее совета, но в то же время, радовался, что она не узнала, на что я был способен. В своём теле я почувствовал новое жжение — меня сжигал стыд. Мне не хотелось, чтобы кто-либо из них узнал. Если я смогу избегать Беллу Свон, если умудрюсь не убить её — даже когда я думал об этом, чудовище скорчилось и заскрежетало зубами в разочаровании — тогда никому из них знать и незачем. Если я смогу держаться вдали от её запаха… По крайней мере, нет причин, по которым мне не следует пытаться. Сделать правильный выбор. Постараться быть тем, кем считал меня Карлайл. Последний час пребывания в школе почти истёк. Я решил привести свой новый план в исполнение немедленно. Всё лучше, чем сидеть здесь, на парковке, где она может пройти мимо меня и разрушить мою попытку. И снова я почувствовал несправедливую ненависть к этой девушке. Я ненавидел то, что она имеет подсознательную власть надо мной. Что она может заставить меня стать тем, кого я поношу. Быстрым шагом — малость слишком быстрым, но вокруг свидетелей не было — пересёк крошечный кампус в направлении административного корпуса. Там было пусто, если не считать секретарши, которая не заметила моего бесшумного вхождения. — Мисс Коуп? Женщина с неестественно рыжими волосами подняла взор и вздрогнула. Их всегда застигало врасплох, маленькие знаки, которых они не понимали, и не важно, сколько бы раз они уже ни видели одного из нас прежде. — Ой, — выдохнула она, немного взволнованно. И пригладила свою блузку. Глупая — подумала она про себя. — Слишком молод, он же тебе в сыновья годится». — Здравствуй, Эдвард. Что я могу сделать для тебя? — Её ресницы затрепетали за толстыми стёклами очков. Неловко. Но я умел быть обаятельным, когда мне того хотелось. Это было легко, так как я мог мгновенно узнать, как воспринимается любой мой тон или жест. Я подался вперед, встретив её пристальный взгляд, как если бы я заглядывал в самую глубь её тускло-карих глаз. Её мысли уже пришли в смятение. Будет проще простого. — Я хотел спросить, не поможете ли Вы мне с расписанием, — произнёс я мягким голосом, который приберегал для случаев, чтобы не пугать людей. Я услышал, как участилось биение её сердца. — Конечно, Эдвард. Чем я могу помочь? «Слишком молод, слишком молод», — повторяла она про себя как мантру. Ошибается, разумеется. Я был старше её дедушки. Но если судить по моим водительским правам она была совершенно права. — Я хотел поинтересоваться, могу ли я перейти с урока биологии на естественные науки для выпускного класса. Физику, к примеру? — У тебя проблемы с мистером Беннером, Эдвард? — Вовсе нет, просто я уже изучал этот материал.… — В той школе, с ускоренной программой обучения, куда вы все ходили на Аляске. Верно. Её тонкие губы поджались, пока она размышляла над этим: «Они все должны уже учиться в колледже. Я слышала, как учителя жалуются. Всегда высшие баллы 4.0s, никогда не колеблются с ответом, никогда не ошибаются в тестах, будто они нашли какой-то способ списывать на каждом предмете. Мистер Вернер предпочёл поверить, что кто-то жульничает на тригонометрии, чем смириться, что ученик умнее его. А я готова поспорить, что с ними занимается мать.…» — Вообще-то, Эдвард, физика сейчас в значительной степени заполнена. Мистер Беннер терпеть не может, когда в классе больше двадцати пяти учеников… — Я не доставлю никаких хлопот. «Конечно, нет. Только не идеальный во всех отношениях Каллен». — Я знаю это, Эдвард. Но как таковых мест там просто не хватит.... — В таком случае, могу я пропускать это занятие? Я мог бы использовать это время для самостоятельного обучения. — Пропускать биологию? — У неё невольно открылся рот. — «Это безумие. Неужели настолько сложно отсидеть предмет, который уже знаешь? Должно быть, всё-таки проблема с мистером Беннером». — Тогда у тебя не будет достаточно баллов для окончания школы. — Я наверстаю упущенное в следующем году. Может, тебе с начало стоит поговорить с родителями? Дверь за моей спиной открылась, но кто бы это ни был, обо мне он не думал, поэтому я проигнорировал прибытие и сосредоточился на Мисс Коуп. Я наклонился чуть ближе и пристально посмотрел ей в глаза, будто хотел заглянуть ещё глубже. Сработало бы лучше, будь мои глаза сегодня золотистыми, а не чёрными. Чернота пугала людей, как и следовало. Мой просчёт сказался на женщине. Она отпрянула, озадаченная конфликтом своих инстинктов. — Пожалуйста, Мисс Коуп, — прошептал я, мой голос звучал настолько плавно и убедительно, насколько это было возможно, и её мгновенное неприятие ослабло. — Нет ли другого предмета, на который я мог бы перевестись? Я уверен, что где-то должно быть свободное место? Шестой урок биологии не может быть единственным вариантом.… Я улыбнулся ей, стараясь не сверкнуть зубами так широко, чтобы не напугать её снова, лишь смягчить выражение лица. Её сердце забилось быстрее. «Слишком молод», — лихорадочно напомнила она себе. — Что ж, возможно, я смогу поговорить с Бобом, то есть с мистером Беннером. Посмотрим, что… Секунда — всё, что потребовалось, чтобы изменилось всё: атмосфера в комнате, цель моего прихода сюда, причина, по которой я склонился к рыжеволосой женщине.… То, что раньше выполнялось ради одной цели, теперь служило другой. Секунда — всё, что потребовалось Саманте Уэллз, чтобы войти в комнату, положить подписанную записку об опоздании в корзину у двери и снова шмыгнуть наружу, второпях оказаться подальше от школы. Внезапный порыв ветра, ворвавшийся сквозь открытую дверь, обрушился на меня, и я осознал, почему та первая особа, вошедшая в дверь, не отвлекла меня своими мыслями. Я обернулся, хотя мне незачем было удостоверяться. Я медленно обернулся, пытаясь контролировать восставшие против меня мышцы. Белла Свон стояла рядом с дверью, вжавшись спиной в стену, и комкая в руках листок бумажки. Её глаза раскрылись даже шире чем прежде, при виде моего свирепого, нечеловеческого взгляда. Запахом её крови пропиталась каждая частица воздуха в этой крошечной, душной комнате. У меня в горле вспыхнуло пламя. Из зеркала её глаз на меня вновь уставилось чудовище — маска исчадия зла. Моя рука зависла в воздухе над стойкой. Мне не понадобилось бы оглядываться назад, чтобы протянуть руку и ударить Мисс Коуп головой о поверхность стола, с силой достаточной, чтобы убить её. Две жизни, отнятые вместо двадцати. Отличная сделка. Чудовище с нетерпением и жадностью ожидало, когда я это сделаю. Но выбор есть всегда — он должен быть. Я прервал движение своих легких и зафиксировал лицо Карлайла перед своими глазами. Снова повернулся к Мисс Коуп и услышал её внутреннее удивление по поводу столь резкой перемены в моём выражении лица. Она отпрянула от меня, но её страх не сумел сформироваться в связные слова. Используя весь контроль, которым я овладел за десятилетия самоотречения, я сделал звучание своего голоса ровным и плавным. В моих легких оставалось ровно столько воздуха, чтобы заговорить еще разок, проносясь сквозь слова скороговоркой. — Ладно, неважно. Вижу, что это невозможно. Большое Вам спасибо за помощь. Я развернулся и кинулся прочь из комнаты, стараясь не ощущать теплокровного жара, исходящее от тела девчонки, пока я проходил на расстоянии в нескольких сантиметрах от неё. Не останавливался, пока не достиг своей машины, двигаясь слишком быстро всю дорогу до неё. Большинство людей уже разъехались, так что свидетелей нашлось немного. Я услышал, как второкурсник, Ди Джей Гарретт, заметил неладное, но не придал этому значения.… «А Каллен откуда тут взялся? Он словно из воздуха возник.… Ну вот, опять у меня разыгралось воображение. Мама вечно говорит…» Когда я скользнул в свой «Вольво», остальные уже ждали там. Я пытался контролировать своё дыхание, но хватал свежей воздух ртом, будто задыхался. — Эдвард? — спросила Элис с тревогой в голосе. Я лишь помотал ей головой. — Что ещё за хрень у тебя стряслась? — требовательно спросил Эмметт, отвлекшись на мгновение от того факта, что Джаспер не в настроении для его реванша. Вместо ответа я нетерпеливо перешёл на заднюю передачу. Мне нужно было убраться с этой парковки, прежде чем сюда вслед за мной не явилась Белла Свон. Мой личный демон, мучающий меня… Я резко развернул машину и прибавил скорость. До шестидесяти пяти километров я разогнался, ещё не успев выехать с парковки, до ста десяти — раньше, чем свернул за угол улицы. Без оглядки, я знал, что Эмметт, Розали и Джаспер повернувшись уставились на Элис. Она пожала плечами. Видеть минувшее она не могла, лишь то, что грядёт. Сейчас она заглядывала вперёд ради меня. Мы оба осмысляли то, что она увидела в своей голове, и мы оба изумились. — Ты уезжаешь? — прошептала она. Остальные тотчас же уставились на меня. — Разве? — огрызнулся я сквозь зубы. После чего она увидела, как моя решимость поколебалась, и иной выбор повернул моё будущее в более мрачное русло. — Ох... Белла Свон мертва. Мои глаза, пылающие багровым от свежей крови. Поиски, которые неизбежно последуют. Тщательный выбор времени, что мы будем выжидать, прежде чем представиться возможность безопасно для нас выбраться из Форкса и начать всё сначала… — Ох — повторила она. Картина становилась всё более конкретной. Я впервые увидел дом шефа Свона изнутри, увидел Беллу в маленькой кухне с желтыми шкафчиками, стоящую спиной ко мне, пока я следил за ней из тени, позволяя запаху тянуть меня к ней.… — Хватит! — застонал я, не в силах выносить этого больше. — Прости, — прошептала она. Чудовище возликовало. И видение в её голове снова сменились. Пустое ночное шоссе, деревья покрыты снегом вдоль него, проносились мимо со скоростью почти триста двадцать километров в час. — Я буду скучать по тебе, — призналась она. — Независимо на какой бы короткий срок ты ни уехал. Эмметт и Розали обменялись тревожными взглядами. Мы почти приблизились к повороту на длинную подъездную дорожку, ведущую к нашему дому. — Высади нас здесь, — проинструктировала Элис. — Сообщить Карлайлу ты должен сам. Я кивнул, и машина, взвизгнув тормозами, резко остановилась. Эмметт, Розали и Джаспер в молчании вышли из машины; они заставят Элис объясниться, когда я уеду. Элис коснулась моего плеча. — Ты поступишь правильно, — пробормотала она. На этот раз это было не на видение основанное утверждение — приказ. — Она единственная семья Чарли Свона. Это убьёт и его тоже. — Да, — ответил я, соглашаясь только с последней частью сказанного. Она выскользнула наружу, присоединившись к остальным, её брови тревожно сводились вместе. Они все растворились в лесу, скрывшись из виду, ещё до того, как я успел развернуть машину. Я знал, что видения в голове Элис будут мелькать от темного к яркому, как свет стробоскопа, пока я мчался обратно в Форкс разгоняясь до сто сорока. Сам не совсем уверенный, куда я еду. Попрощаться с отцом? Или в объятья чудовище внутри меня? А дорога тем временем улетала прочь из-под шин моей машины. [1] Рационализация (лат. rationalis — разумный, лат. ratio — разум) — механизм психологической защиты, при котором в мышлении используется только та часть воспринимаемой информации, и делаются только те выводы, благодаря которым собственное поведение предстаёт как хорошо контролируемое и не противоречащее объективным обстоятельствам. Иначе говоря, подбор (поиск) рационального объяснения для поведения или решений, имеющих иные, неосознаваемые причины.