I’m fine with you

If I breathe, it’s alright Some things don’t change

      В тишине на заднем дворе, задыхаясь в сигаретном дыму, можно было передохнуть во время бесконечного рабочего дня. Работа не была мучительной или отвратной, она была тяжёлой. С детьми, впрочем, никогда не бывает легко. Все они проходят ступени социализации, познают мир, формируют характер, чтобы в случае чего выразить протест или дать отпор миру. Но, если к обычным детям можно найти подход, то к тем, что попадали сюда, подобрать ключик было нелегко. В этом и была трудность такой работы. Десятки детей, которые ещё не успели найти первых друзей, первую любовь, ощутить боль предательства или испытать настоящее слёзное счастье, да и в целом построить свою жизнь, сейчас даже не могут надеяться на спасение. Они где-то между реальной жизнью и потусторонним миром. Не понимают, а может, и никогда не поймут, как попали туда и как вернуться обратно. Не узнают даже того, чем занимаются их сверстники. Потому что у тех свои развлечения, характерные только им. Но развлечения эти далеко не всегда весёлые, ведь кто-то погружается в мир ужасов, что заставляет их задыхаться и желать сбежать, только непонятно куда. Кому-то везёт больше, и он отправляется в страну розовых пони, облаков из сахарной ваты и молочных рек. Кто-то считает себя великим учёным, благодаря открытиям которого мир постоянно оказывается спасённым. Ну а остальные такие, как Юри... - Юнги! – громко раздаётся где-то сзади. – Лови нашу красотку, давай быстрее! – уставший мужчина только и успевает потушить сигарету и побежать в сторону железных ворот, чтобы снять непослушную девицу. Опять... Юри, что же ты делаешь, бедняжка?.. Больно ведь будет.       Побег происходит уже третий раз за неделю. Можно было бы привыкнуть и быть предусмотрительнее, однако беседы, проводимые с девушкой после каждой выходки, дают веру в лучшее. Ведь та всё понимает, соглашается и говорит, что приняла произошедшее, а потом не забывает добавить, что будет мечтать о новой жизни, где будет счастлива. Но в итоге это оказывается лишь хитрым приёмом, чтобы взрослые потеряли бдительность, позволив девушке натворить делов. После удачной ловли следует провести воспитательную беседу, а потом уже искать очередные способы борьбы с недугом или же не искать, если пациент раскаялся и осознал ошибку. Юри осознаёт ее всегда, и верят ей тоже всегда.       Обычно девушку передавали на беседу с другими врачами, но сегодня решили испытать удачу на Юнги. Сказали, мол, он помоложе, вон сколько раз ее с забора стаскивал, и она не особо сопротивлялась. Может, хоть с него толк будет. На самом деле, никто тут особо возиться не хотел. Погружаться в чужие ситуации тем более. Издержки профессии как раз заключались в понижении уровня эмпатии. Сложно бы пришлось смотреть на такие муки детей, будучи сильно впечатлительным и чувствительным. Поэтому со временем, слушая очередного пациента, никто сильно не заморачивался. Выписывал побольше препаратов, упоминал в карте «депрессия, обсессивно-компульсивное расстройство, биполярное расстройство» и клал в палату. Если пациент ведёт себя тихо, мало двигается, играет в спокойные игры, то идёт на поправку и считается хорошим. А те, кто ведёт себя особо буйно, приходят на очередной приём, получают ещё несколько слов к характеристике и парочку новых препаратов, чтобы спалось спокойнее.       О чем беседовать с девушкой даже не представлялось. Но попробовать всё же хотелось. Мин знал, что на прошлых беседах врачи даже не прикладывали усилий помочь, а лишь выслушивали очередную исповедь невинной девочки. И сейчас она такая беспомощная, замёрзшая, голодная сидела и смотрела на стол. Она уже не планировала выражать протест, точно так же не хотела ни плакать, ни кричать, ни давить на жалость. Тихо-тихо сидела. - Хочешь мне что-то рассказать? – этот вопрос следовало задать, даже зная, что ответа на него не будет. Она не хочет что-то скрыть или поиграть в обиженную. Она знает, что всё, что ты здесь скажешь, останется без внимания, а лишь воспримется как очередной бред сумасшедшего. – Ты считаешь, он был бы рад, если бы ты повторила его действия? Она наверняка знает, что нет, но всё равно скажет, что так будет лучше. - Так было бы лучше, мы были бы вместе. И мне не нужно было бы больше сидеть здесь, – она всё мямлила себе под нос, трогая край больничной рубашки. Её буквы так медленно слагались в слова, что говорило о том, как больно они вообще вылетают из груди. Самое простое – думать так и стремиться попасть туда. Кажется, что нет больше смысла, кроме как уйти.       Однажды Юнги считал так же, но прошлого больше не существует, судьба сама распоряжается как должно быть. - Ты сама это нарисовала? Очень красиво, уверен, многие бы оценили твой талант. Молодой человек на рисунке, держащий плюшевого медведя, нарисован простым мягким карандашом. Тут не все могли получить цветные карандаши, но даже серый никак не испортил портрет. Парень был изящным со своими острыми чертами лица, аккуратным носом и большими глазами. Было интересно, существовал ли он вообще или же это художница видела его таким. Любовь создаёт прекрасные вещи.       Услышав что-то про рисование, сопровождающееся шорохом бумаги, Юри оторвала взгляд от стола. Она смотрела на рисунок. Она не просто смотрела на его, она дарила ему всю свою любовь, переступая через разрывающую боль. Боль, которая не позволяла дышать, плакать и произносить слова. Не было способа, чтобы забыть и избавиться от неё. И самым верным решением казалось умереть. Но этого ей почему-то не давали.       В её глаза было страшно смотреть. Вы видели когда-нибудь человека, который потерял что-то настолько жизненно необходимое? Это что-то и было его смыслом жизни. Так вот представьте, как выглядит взгляд человека без этого смысла? Сказать, что он пустой, будет неправильно. Он чистый, в нём нет огня, нет воды, воздух давно в него не поступает, через этот взгляд можно увидеть то, что есть за спиной этого человека. Потому что навигатор больше не показывает путь. - Но он бы уже не оценил, – появляется первая долгожданная слеза в этом взгляде, который снова опускается вниз. Рисунки – это то, что может ей напоминать о нём? Тут нельзя иметь фотографии. Она плачет, потому что теперь правда признаёт, что его больше нет и он будет только на её рисунках и в памяти. Не думаю, что она ещё захочет разговаривать. То, что она начала плакать, уже является большим прогрессом. *** - Я считаю, её не надо сажать в изолятор. Ей стало лучше и она раскаялась, – мечется парень, пытаясь убедить коллег, что в поведении Юри действительно произошли сдвиги. - Неужели она и тебе уже мозги промыла, сколько раз она признавала свою вину? А сколько потом снова убегала? – мужчина даже не повёл носом на просьбы Юнги. – Эх, ты ещё совсем зелёный, не позволяй людям использовать себя, тем более детям и шизикам. Ты же хороший и умный мужик, что из себя строишь?       Продолжать разговор не было смысла. Девочку посадят в мягкую комнату, пропишут очередные успокоительные и через пару дней вызовут на очередной разговор, чтобы снова услышать, что та всё осознала. И этот замкнутый круг не сможет разомкнуть никто. Ни молодой врач, который ощутил на себе историю школьницы, ни её очередной побег и слёзы, ни тем более её родственники, которые, отдав дочь в больницу, потеряли всякую надежду на её выздоровление.       Очередная сигарета, дым заполняет лёгкие и помогает мозгу прийти во временное расслабление. Три года назад эта привычка показалась как никогда нужной, а потом уже не было смысла от неё избавляться. Не так просто каждый день наблюдать за сломанными судьбами детей, не так легко и сохранять надежду, что когда-то они станут такими, как все. ***       Тонкая тропинка, усыпанная хрустящей листвой, сквозь высокие густые деревья вела туда, где нельзя так просто найти выход. Это место было далеко от дома, оно скрыто от людей. Находящимся тут нельзя было узнавать об этой тропинке и о том, что за этими деревьями. Небольшой портфель, в котором бумага, карандаши, фломастеры и краски, а также скетчбук и графический планшет. Это те вещи, без которых нельзя было выйти на улицу. Ведь вдохновение могло появиться хоть где, даже в этой больнице среди больных и врачей, в этой тяжелой атмосфере, которую не исправляют ни редкие лучи солнца, ни праздничные дни.       В теле ощущалось волнение, это первый рабочий день, а опыта работы с больными у девушки никогда не было. Школьная работа требовала системы и соблюдения программы. Тут же требовали только приходить и чем-то занимать ребят. Было неважно чем, важно было создать видимость развивающих мероприятий. Но Сора любила преподавать творчество и литературу. Она любила рисовать так же сильно, как и читать. И порой её фантазия после чтения создавала удивительные изображения. Поэтому в данной ей свободе она ощущала только пользу, она была уверена, что сможет сделать свой небольшой вклад в выздоровление ребят. Поэтому, посмотрев на тёплое солнце и улыбнувшись самой себе, девушка ступила на порог здания. Давящая тишина, тусклый свет больничных ламп и редкие люди, эта больница не казалось обычной, в которую приходят на приёмы, обследования или сдачу анализов. Тут было пусто, не было жизни, а старый ремонт придавал больше атмосферы забытости. Хотелось остановиться и не идти дальше, потому что появилось ощущение, что ты тут чужой. Никакого света и позитива для создания атмосферы желания жить, которые, как думала Сора, были главными в лечении психических заболеваний, тут не было. Была лишь темнота и тишина, отчего было очень неуютно. Но голос слева разрубил эту напряжённую ситуацию. Он не был громким, неуместным или противным для такой глухой тишины. Он был аккуратным, вливающимся в тишину. Да так, что она уже не стала казаться такой невыносимой, а даже будто начала звучать какой-то беззвучной музыкой. - Простите, время посещения сегодня нет, – мужчина заметил девушку с одним лишь светлым рюкзаком. Она не выглядела, как родственница кого-то из больных. Потому что обычно те приходят не особо довольными, ведь дети, попавшие сюда, становятся для них тяжким грузом. – С какой целью вы пришли сюда? – мужчина спокойно ожидал ответа. - Я учитель, пришла проводить кружок, – она отличалась от людей здесь, была живой. Обычно новички все приходят такими, думая, что работа с детьми – это мило и весело, что быть врачом – это классно и интересно, до тех пор пока их не настигает реальность, вид боли, слёз и грязи, а потом те ломаются и становятся такими же, как все. - Хорошо, присядьте сюда, – мужчина указал на небольшое кресло со столиком и пыльными, никому не нужными журналами, – а я пойду соберу детей и узнаю, где будет проходить кружок, – он выглядел немного потрёпанным, как будто не знал, что сюда может прийти учитель для детей. Наверное, он просто устал и нервничал от работы. Лёгкий сигаретный запах мог выдать его способ справляться со стрессом от работы с помощью вредной привычки. Последний раз новшества тут происходили только по части ремонта, ну и пару раз за три года устроили праздники, приготовив «особые» блюда. А тут учитель, да ещё и кружок рисования. Удивительно, что такое могло произойти. Однако если эта милая учитель задержится тут надолго, то будет даже жаль, что такая хорошая идея провалилась.       Услышав распоряжение, девушка тихо прошла, чтобы сесть на маленькое скрипучее кресло. Эмоции по отношению к предстоящей работе было сложно осознать. Поэтому, чтобы успокоится, Суа достала прямоугольный скетчбук для зарисовок. В нём она рисовала внезапные идеи, выплескивала чувства. Рисование часто служило успокаивающим средством. Она была уверена, что чувства человека способны создать шедевр. Вот и сейчас не хотелось их упускать, как и терять свободное время ожидания. Где-то внутри хотелось начать рисовать эти стены мятного цвета, потёртый ламинат и скучную белую стойку регистрации. Были мысли, что этому помещению, где находятся дети, оторванные от родного дома, не хватает хотя бы немного жизни и света. И именно Суа могла бы создать на бумаге больницу, в которой излечивались дети. Штрихи и линии уже выстраивали очертания пустого помещения. Вот уже появилась та пустая стена мятного цвета. Только на ней больше не было этой пустоты, на её месте было озеро, трава и бабочки, а главное – солнце. Оно было специально таким, чтобы, несмотря на то, что это рисунок, всё равно пролить на всё свой свет. На стойке регистрации тоже хотелось бы прилепить несколько бабочек и цветов. Ведь эта больница – их дом, они живут тут. А жизнь не должна быть бесцветной и неживой.       Хотелось выплеснуть на лист ещё больше идей, но из-за голоса в стороне пришлось отложить блокнот прямо на запылившиеся журналы, лежащие на таком же маленьком, как диван, столике. - Простите, не узнал ваше имя... - Пак Сора, а вас как зовут? - Мин Юнги, приятно познакомиться, – мужчина замялся, будто забыв, зачем пришёл, - ребята вас ожидают, пойдёмте провожу, – он слегка улыбнулся и показал рукой в сторону. Девушка только и успела кивнуть и последовать за врачом. Выглядит немного испуганной, как будто не ожидала, что действительно пришла в больницу. Главное, чтобы не испугалась совсем и чтобы дети захотели заниматься. А то придётся ещё и её лечить от стресса.       Недолго пройдя вдоль коридора, Юнги, наконец, остановился у двери. Повернувшись к Сора, он открыл комнату, предлагая зайти. По его заинтересованному взгляду казалось, что там девушку ожидает какое-то чудовище или куча психически неуравновешенных детей. Однако детей 15 сидели на стульчиках, в руках у них были альбомы для рисования, и все они ожидали чего-то. Все они выглядели очень грустно и одиноко. Не было того детского сияния и радости. Они не хотели бегать, играть и сбивать все со своего пути. Просто смотрели вперёд на место с мольбертом. Эти дети были разными, но все очень красивыми и все с одинаковым взглядом. Больше их не хотелось бояться, хотелось лишь защитить и увидеть в глазах огоньки счастья.