Школа им.Оллара

      В уши словно положили вату. Как когда ему было семь и он заболел, и матушка капала на вату что-то пахучее и оставляла это на ночь прямо в ухе, и когда Айри шептала в это ухо, он не мог разобрать половину слов. «Бой» походило на «пой», «год» на «кот». Айри хохотала и путала его нарочно.       Голос эра Алвы, обычно звучный, как будто он выходит из школы и сразу же идёт петь на сцену, потому что зачем ещё ему такой голос, – голос эра Алвы звучал теперь приглушенно и будто издалека. Дикон закрыл глаза, едва уронил последнее своё «расскажите»: голова и так ныла всё утро, а тут стало совсем невыносимо – словно во лбу что-то набухло, прямо внутри, и теперь пульсировало и росло с каждым толчком.       – …последствия бессонных ночей. Выпейте.       Голос стал ближе, и Дикон, кое-как разлепив глаза, увидел прямо перед своим носом ладонь с белой круглой таблеткой посередине. Дикон мотнул головой.       – Дайте угадаю: эрэа Мирабелла не одобряет гнусную химию? Не переживайте, это атропанол, его делают из экстракта белокаменника лекарственного. Абсолютно никаких синтетических соединений. Пейте.       В памяти что-то заворочалось – какой там настой давала ему матушка от головы? Что-то лекарственное там было, но что… Может, это и был белокаменник, хотя звучит не очень знакомо. Выдохнув, Дикон взял таблетку и сунул в рот. Стакан с водой материализовался перед носом так же оперативно.       – Спасибо, – пробормотал Дикон.       – Не за что.       Стало тихо, потом эр Алва заговорил снова – неторопливо, так, что каждое его слово воспаленный мозг Дикона успевал ловить, рассматривать и класть куда-то внутрь, на белый лист, не видимый глазу:       – Как я уже сказал, Эгмонт Окделл в тот год получил пост губернатора, и это было своего рода событие. Он был достаточно молод для этой должности и не получил бы её, если бы губернаторская должность не стала выборной за несколько лет до этого. Демократические веяния и их последствия.       На белом листе получалось нечто дикое – буквы разных размеров, чёрные, красные, наклонные и прямые. Дикон так и сидел, закрыв глаза, и видел одно только это полотно и красную каёмку вокруг – там, где свет ламп пробивался под веки.       – Справедливости ради – вашего отца действительно любили в Надоре, Ричард. Простые люди, скажем так. Для отдельных районов он делал полезные вещи, не интересовался собственным обогащением. Любили – но не настолько, чтобы он выиграл выборы в возрасте двадцати девяти лет, посвятив политическим кругам всего пару лет перед этим.       На полотне возник вопросительный знак, и Дикон пробормотал:       – Но… как тогда он выиграл?       – С помощью тех, кто был заинтересован иметь на посте губернатора удобного человека. Харизматичного, честного, привлекательного. И, конечно, такого, который сыграет как по нотам то, что уже было запланировано в том или ином виде. Скажу заранее – с вашим отцом они ошиблись. Недооценили его упрямство. Но подождите пока, вернёмся к этому позже. В конце истории вам проще будет понять, почему начало выглядит именно так.       Дикон нахмурился, ощутив ещё один болезненный толчок где-то внутри головы, но спорить не стал. То, что он слышал, ему не нравилось, и на полотне появлялись невнятные штрихи, словно это он сам чертил на полях тетрадки – линия, линия, мешанина линий.       – О взглядах Эгмонта Окделла вы, полагаю, осведомлены. Он хотел в сущности неплохих вещей поначалу – экономического и культурного благополучия Надора. Больше музеев, меньше ночных клубов, больше денег на больницы, меньше на новые торговые центры. Подавалось это уже тогда под острым соусом эсператизма – сохраним души, будем за милосердие, откажемся от грешной тяги к безудержному услаждению разума. Кому-то это нравилось, кому-то – нет. При должном везении из вашего отца мог получиться не самый плохой губернатор – если бы он начал прислушиваться к тем, к кому ему прислушиваться полагалось, по задумке инициаторов. Так он смог бы и играть на чужие интересы, и заниматься чем-то полезным, но подвёл характер.       – Что вы имеете в виду?       – Эгмонту Окделлу не хватало здорового цинизма и осознания своих реальных возможностей, зато с избытком хватало упрямства и гордости. Слушать советчиков, убеждающих, что исправлять мир бесполезно, нужно только подстраиваться, он не хотел, как и не хотел пускать дела на самотёк. Представьте капитана корабля, юноша. Не самого крепкого корабля. Там дыра, тут дыра. Да и капитан недавно был юнгой. И вот у нас не самые сильные волны, а капитан самолично носится туда-сюда и заделывает дыры, оставив без присмотра штурвал.       – Он… Что он делал не так? Почему вы так говорите, словно заботиться обо всём – это плохо?       – Смог бы директор Дорак вести все уроки самостоятельно? А ещё мыть полы, готовить завтраки и обеды на тысячу маленьких голодных чудовищ, выдавать книги в библиотеке и сидеть на охране?       Дикон представил директора, высокого, вечно с чашкой шадди наперевес, бегающим по этажам – швабра подмышкой, в кармане рация охранника, на груди – фартук, как у буфетчицы. Фыркнул едва слышно – и эр Алва неожиданно подхватил, хмыкнул тоже.       – Представили? Отлично. У вашего отца была именно такая проблема. Он не умел и не желал делегировать…       – Что?       – Разделять ответственность. Давать задания. Контролировать выполнение. Наказывать тех, кто вместо этого ковырял в носу или делал ровно противоположное. Словом, вскоре происходящее его разочаровало, как разочаровали и бывшие идейные сторонники, и побудившие его вообще выступать на выборах. Полагаю, в ту пору влияние на него «Ожидающих» значительно усилилось: людям в целом проще искать причины неудач в окружающем мире, чем в себе. Ах, да, «Ожидающие». То направление эсператизма, Ричард, в котором вы росли до, выходит, пяти лет, официально признано деструктивным культом.       – Я знаю, – кивнул Дикон. – Я прочитал.       В статье были чёрно-белые картинки – люди в просторных одеждах, крупные эсперы поверх рубашек и платьев. Фотографии были самые обычные, но люди под статьёй отчего-то ужасно ругались. «Как так можно», «вы посмотрите на этих детей». Дикон смотрел и не понимал, о чём они. Дети стояли перед ликами святых, держали в руках молитвенники, играли на улице, обнимали за ноги огромного весёлого священника – его Дикон не помнил, как и этих детей, зато узнал на одном из снимков молодую мать.       – Если вы прочитали: чем, напомните, отличается культ от простого следования традициям веры? – или ему показалось, или в голове эра Алвы мелькнула насмешка.       Дикон открыл рот – и закрыл, закусив губу.       – Культ… Это что-то плохое.       – Это несомненно. А кроме того? Окделл, не знаете – так и говорите. Если вы хотите услышать от меня историю, моя забота – сделать так, чтобы вы хотя бы понимали, о чём я говорю.       – Я… – щёки обожгло румянцем, но Дикон честно выдавил: – Не знаю.       – Мало кто в вашем возрасте знает. Культ всегда создается не просто так. У него есть лидер, и лидер получает всё то, что теряют последователи. Кроме того, он получает возможность удовлетворить свою потребность сиять и использовать власть. У культа строгие правила, нарушать которые нельзя под угрозой изгнания или какой-то ещё альтернативной кары. Культ выглядит для новых участников как большая дружная семья, оказывает поддержку, и людям с проблемами очень легко обмануться. Представьте вашего отца. Молодая жена, четверо детей, проблемы с новой должностью. Как, думаете, он себя ощущал?       Дикон открыл глаза и выпрямился. Головная боль утекла, на языке осталась лёгкая горчинка, нёбо самую малость онемело. Это было странно, но не пугало.       – Он… – Дикон честно попытался представить, но выходило всё как-то хорошо: утром отец прощался с ними всеми, потом работал, и все были ему рады, а вечером он возвращался, и всё снова было хорошо.       Эр Алва кивнул, словно прочёл эти его мысли.       – Вам наверняка кажется, что всё было хорошо. В таком случае я скажу, а вы сомневайтесь и подвергайте тщательному осмотру всё, что услышите. Ваш отец был замучен. Четверо детей – это много, их нужно кормить, им нужно уделять время. Недовольство жены тоже не делает жизнь проще…       – Матушка была всегда за него! – сорвалось с языка.       – Не перебивайте. Так вот – в положении Эгмонта Окделла лучше всего было бы осмотреться и понять, что он занят тем, что ему не по плечу, но он предпочел осмотреться и найти поддержку у друзей по вере. У культов есть ядро, а есть периферия – там живут все, кто не втянут в культ активно, но уже разделяет его ценности и интересы, уже соблюдают правила. «Разогреваются», скажем так. Вашего отца с его проблемами встретили раскрытыми объятиями и немедленно приставили к делу.       «К какому», хотел спросить Дикон, но голова уже кипела. Он вообще не мог вспомнить, что эр Алва сказал после своего «не перебивайте», хотя, кажется, только что это услышал. Дикон зажмурился, открыл глаза снова, усиленно потёр их ладонями. Как же… Много всего.       Эр Алва если и понял, что он всё прослушал, то не подал виду.       – Говоря проще, юноша, хитрые люди номер один хотели сделать вашего отца губернатором-куколкой на веревочке, но не получилось, – но заговорил он проще, и Дикон немного выдохнул. – Хитрые люди номер два встретили его в «Ожидающих» и захотели использовать куколку в других целях. Откуда в истории Дриксен? Что вы читали ночью?       – Они… Они привели армию. Чтобы Надор мог защищаться.       – Не совсем верно. И это было позже. Откуда у Дриксен вообще намерение распахнуть рот и откусить чужое? При чём тут «Ожидающие»? Напомню вам, что основная религия в Дриксен – любимый вами эсператизм.       – Эта… этот культ… Оттуда? – ткнул Дикон наугад, но эр Алва несколько раз хлопнул в ладоши.       – Браво. Это не мелкий безобидный культ, это довольно крупная сеть, и основная ячейка её находится именно в Дриксен. А Дриксен не первый Круг мечтает отъесть северные области Талига. Бергмарк они уже съели, чем обе стороны остались вполне довольны, и Надор – как то печенье, которое ближе всего на блюдце. Зачем тянуться дальше и прикладывать усилия?       Дикон рассеянно кивнул, и эр Алва вдруг поднялся на ноги и полез за чем-то в шкаф. Рассказ прервался, и несколько секунд звенящей тишины показались Дикону лучшим, что он слышал в жизни.       Потом на столе появилась чашка. Белая, с рисунком шпаги и какой-то витиеватой подписью. Внутрь посыпались чайные листья, прямо так, без пакетика, следом – щедрая горсть сахара, следом – кипяток.       – Давайте честно, Окделл. Что последнее из моих слов вы запомнили?       – Про печенье, – честно ответил Дикон и отвёл взгляд, почувствовав себя последним дураком. – Но я понял, что это про Надор и Дриксен!       – Ясно.       В кипяток просыпалось еще немного сахара, загремела ложечка, и горячая чашка придвинулась к Дикону ближе. Он, помедлив, взялся за крупную ручку, переставил чашку на колени. Наверное, этого делать не стоило. Эр Алва уселся на стул и как ни в чем не бывало продолжил:       – Опустим детали. Дриксен использовали «Ожидающих», чтобы помочь вашему отцу принять серию неправильных решений. Он заменил некоторых людей на местах, стал проповедовать активнее и, что действительно удивляет меня, нашёл новых сторонников. Харизма всё-таки много значит для людской массы. Словом, он стал действовать жестче и по-своему красивее. Стали звучать вещи, противоестественные для верного Талигу человека, но не в открытую – в кулуарах, что говорится. Этот бред про времена Золотой Анаксии, про равенство всех со всеми, про избегание зла. Главным злом не прямо, но вполне доходчиво оказывался Талиг – вернее, Франциск Оллар и все, кто был у власти после.       Дикон подул на чай и рискнул отпить. Оказалось сладко и даже не очень горячо. Помнить, что они по-прежнему говорят об отце, а не о каком-то человеке, не имеющем к Дикону никакого отношения, было почему-то сложно. Он то представлял отца – перед журналистами, или на коленях перед ликами, молящегося о благополучии страны, то не мог представить, словно никогда не видел человека, о котором говорит эр Алва.       – Заяви Эгмонт Окделл нечто подобное публично, он лишился бы должности минутой позже того, как это попало бы в новости, – продолжал эр Алва. – Но эти разговоры касались ушей действительно верных людей. По большей части. Основные свидетельства собирались уже после… Итога. Тогда же Талиг молчал и позволял вашему отцу развлекаться на его усмотрение, открывать храмы, стадионы, озеленять парки, закрывать сомнительные учреждения. За ним, конечно, присматривали: слишком уж он активно вытворял кошки знают что. Его бы вскоре убрали, так или иначе, но до «вскоре» он не дотерпел. Друзья из «Ожидающих» предложили ему прекрасное – отказаться от Талига, вступить в выгодные отношения с Дриксен. Пусть Надор станет автономным, пусть выберет в качестве источника ресурса не ту страну, которая погрязла в грехах и нечистотах, а ту, которая хороша. Вы должны были видеть знаменитое «Да будет весна»?       Дикон кивнул не сразу. Теперь он вроде бы понимал всё, что слышал, но как-то с опозданием. Словно он читал сложный параграф учебника, и нужно было перечитывать три, четыре раза, чтобы различить важное. Но «Да будет весна» он помнил. Этот ролик был в самой первой статье, которую он открыл.       Стены знакомого Дикону храма, отец на возвышении, теплая улыбка сменяется рваными, пугающими движениями рта. Он никогда не видел, чтобы отец разговаривал вот так – как будто обезумел.       – Помните, о чем заявил там ваш отец?       – Что… Что должна быть весна, – горло отчего-то перехватило, в глазах стало жарко. Дикон удивленно коснулся пальцами уголка правого глаза. Да что с ним? Упрямо сглотнул, договорил: – Что Надор должен зацвести, и почву увлажнят дожди, но не ядовитые, а плодородные. Что не взойдет то, что не посеяно, а сеяние – труд, и к нему должно быть готовым. Я… Я знаю эту речь. Её мне рассказывали много раз. А там… Там много было людей, на том видео.       – «Ожидающие» во всем их великолепии. Не только ближний круг. Сторонники, дальние сторонники, не определившиеся. И эту речь можно было бы принять за бред сумасшедшего, если бы не та её часть, где фигурировали «сеятели из лучших земель». Нашей разведке в Дриксен пришлось поднапрячься, но старались они не зря. Удалось выяснить, что первые отряды дриксов какое-то время назад отправились в Талиг. Тайно, конечно. И куда делись после пересечения границы, тоже довольно-таки загадочного, было неизвестно.       Эр Алва замолчал. Дикон отчётливо ощущал, как глаза начинает жечь сильнее, и точно знал, что услышит следующим.       Не ошибся.       – В момент, когда информация спорно, но подтвердилась, судьба вашего отца была ясна наперёд, – говорить эр Алва стал тише и словно мягче, хотя быть этого, конечно, не могло. Дикон сжал зубы, разглядывая подрагивающие руки. – Сама болтовня в храме могла сойти ему с рук – отстранение от должности, запрет занимать позиции на госслужбе до конца жизни, заключение, возможно. Но подтвержденная данными разведки болтовня – увы. Это государственное преступление. Не мысль, а деяние.       – Если… – голос сорвался, но Дикон заставил себя собраться и поднять взгляд. – Если всё было решено, зачем тогда болота? Зачем вы губили там людей?!       – Дриксы. Насколько удалось выяснить, скрывались они как раз за Ренквахой. Местность, куда никто не сунется по доброй воле. Дипломатический скандал выгоднее открытого – за сохранность репутации Дриксен на международной арене мы могли выторговать немало. Это вам, вероятно, понять сложно, поэтому просто поверьте, а сомневаться начнёте лет через пять, когда наберётесь опыта. Застать дриксов врасплох, окружить и взять малой кровью было удобнее, чем вводить в Надор армию. Меня послали проложить путь и произвести разведку.       – «Вороны», – прошептал Дикон.       – «Вороны», – подтвердил эр Алва.       Его острый взгляд упирался в лоб, как будто огромная холодная спица, но деться было некуда – если только выйти совсем, прочь, но ведь Дикон сам попросил рассказать. Эр помолчал и решил сократить историю.       – Мы прошли, – сказал он. – Отметили проходимые тропы. Потеряли одного человека. Обнаружили дриксов. Меньше, чем через сутки, их должны были выловить. В сущности, задача «Воронов» была выполнена, но сложилось иначе – мы увидели Эгмонта Окделла. Вы должны были прочитать: за сутки до развязки истории он пропал.       Дикон смог только кивнуть, ссутулив плечи.       Теперь он видел всё так, словно стоял там – среди голых деревьев, по колено в воде. В тренерской пахло чаем, старыми мячами и железом, а казалось – водой.       – Арестовать его должны были сразу после того, как будут обезоружены дриксы. Исчез с радаров он очень не вовремя. Мы нашли его случайно – в кругу последователей, прогуливающимся недалеко от болот.       – Это был ход, – выдавил Дикон раздражённо и сердито провёл по глазам рукавом, – а не прогулка. Святое шествие перед… Важным делом.       – Для нас это не имело значения, – сказал эр Алва. – Я доложил, что мы обнаружили Окделла, и получил приказ арестовать его, как только с дриксами будет закончено. В этот момент Окделл с последователями скрылись внутри храма. Заброшенного, наполовину разрушенного.       – Там раньше была деревня, – Дикон сам не знал, зачем влезает после каждой фразы. Проще было дослушать, встать и уйти наконец, но он не мог. – До того, как болота стали расти. Храм – единственное, что уцелело в б-борьбе с-со временем.       Может, он просто не хотел слушать концовку. Голова не болела, напротив, была лёгкая и холодная, но сосредоточиться хоть на чём-то было невозможно. На губах остались крупинки сахара с края чашки, и Дикон нервно слизал их, разгрыз бездумно.       – Мы должны были произвести арест, – негромко уронил эр Алва. – Как можно тише. Но не вышло. Через пару часов началась стрельба – со стороны дриксов. Верующие всполошились. Медлить с арестом смысла больше не было – шум начался не с нашей стороны.       – Быстрее, – попросил Дикон. – Там… там же немного осталось.       – Это зависит от того, насколько детальный рассказ вы хотите. Если коротко – мы арестовали Эгмонта Окделла, но его последователи решили оказать сопротивление.       – И вы их всех убили.       – Создатель с вами.       – Там было шестнадцать верующих, и они все были убиты! – сорвался Дикон. Стул скрежетнул ножками, когда он вскочил. Полетела на пол случайно сметённая чашка. – Эсператия запрещает самоубийство, они не могли сделать это сами!       – По-вашему, Ричард, зачем эти люди взяли с собой лезвия? Их нашли у каждого. В потайных карманах, в ботинках, в косах у женщин. Тогда мы, правда, ещё не знали об этом.       – Чтобы защищаться от таких, как вы!       – Интересная версия, – не стал спорить эр Алва, хотя ему явно, Дикон точно видел, хотелось сказать что-то другое. Конечно, он считает Дикона идиотом. И всех последователей отца. И самого отца. – Тем не менее, самых беспокойных из последователей связали, всех вместе – заперли в храме. Мы допустили ошибку: обыскали их не слишком тщательно. Это были гражданские люди, и они не были под арестом. Это имело фатальные последствия: через полчаса все эти люди были мертвы.       И снова будто наяву – кровь на полу, бледные лица, серое солнце льётся сквозь дырявую кое-где крышу. Осыпающиеся витражи, запах пыли и тёплой крови. Это, конечно, не было самоубийство, это была смерть во имя… Во имя чего?       Он пытался понять и не понимал.       Эсператия запрещала это. Однозначно, твёрдо, всем. Почему же они тогда… Или эр Алва не просто так велел: «Сомневайтесь»? Он лжёт? Лжёт осознанно, насмехается, пытается проверить, окажется ли Дикон доверчивым дурачком?       – Ваш отец тоже не понимал, – сказал вдруг эр Алва, и Дикон только теперь понял, что дрожит не эта маленькая комнатка, а он сам – он, Дикон, это его трясёт, будто он стоит в одной рубашке на промозглом ветру. Алва смотрел внимательно, сощуренными синими глазами. – Он оплакал каждого из них и о каждом помолился.       Дикон понял, что больше не в состоянии слушать, и попросил, не видя ничего перед собой:       – Х-хватит. Давайте… к концу.       – Эгмонт Окделл, находясь под арестом, напал на человека при исполнении и получил пулю в лоб, – просто закончил эр Алва.       – А…       – От меня.       Дикон устало рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях. Это было кошмарно, невыносимо, а самое ужасное – непонятно. Он должен был понимать своего отца. У них ведь одна кровь, он ведь сын своего отца, это Алва может не понимать, а он, Дикон…       – Зачем, – прошептал он, не отнимая рук от мокрого лица, – зачем он напал?       – Мы уже не узнаем, – сказал Алва, поднимаясь, чтобы плотно прикрыть дверь, скрывая грохот звонка. – Но предположу, что у него не было возможности использовать лезвие.       Валентин и Джастин так и не вернулись.