Школа им.Оллара

      – Да держи ты ровно! – взвыл Берто, когда тяжелая дверь опасно покачнулась.       – Иди ты, я держу ровно!       – Не держишь ты ровно, всё шатается, будто ты старикашка с трясущимися руками!       Берто, не выдержав, обернулся, опасно взмахнув в воздухе шуруповёртом в нескольких сантиметрах от лба Колиньяра и заставив зрителей синхронно издать испуганно-восхищенное «ох». Колиньяр побледнел, но сделать ничего не мог – ни пнуть Берто, ни толкнуть. Руки были заняты дверью, ноги – тем, чтобы ровно стоять на полу, а не шататься самому. Свободен был только язык, и им Колиньяр не преминул воспользоваться:       – Ты придурок, что ли?!       Инженер по зданию, седой и, судя по невозмутимому выражению лица, видавший всё, покровительственно положил Рокэ на плечо руку в грубой перчатке.       – Вы идите, идите. Я тут присмотрю, чтобы порядок. Оно и правильно, чтоб детишки сами учились чинить всё, что ломают. Я это эру Дораку уж десять лет говорю, а он всё – незаконно, прокуратура, декларация там какая-то…       Рокэ догадывался, что не какая-то, а международная о правах детей, и при желании ребенка с шуруповертом, несомненно, можно было назвать нарушением какого-нибудь тамошнего положения, но говорить ничего не стал, ограничился благодарным кивком. Зажав под мышкой стопку атласов, глянул на часы и цокнул языком на зрителей:       – Аттракцион закончен. Три минуты до физкультуры, брысь.       Расходиться дети явно не желали – разумеется, приключения куска дерева интересовали их сильнее, чем построение по росту и норматив по отжиманиям, или что там делают сейчас на уроках, но Рокэ выразительно приподнял руку с часами, и постепенно дети расползлись.       Загремел звонок, вместе с ним – бодренький зеленый шуруповерт в руках Берто. Полюбовавшись зрелищем, Рокэ уже вознамерился отправиться наконец-то в тренерскую и налить шадди, но почувствовал чужой взгляд затылком и, оглянувшись в класс, обнаружил, что со своих мест так никуда и не делись Окделл и Придд.       – У нас норматив по кроссу сегодня, – вежливо доложил Валентин, не дожидаясь вопроса. – Занятие на улице. У меня имеются сейчас определенные ограничения, я не хожу на улицу. – Он посмотрел на Окделла, словно решая, имеет ли право говорить и за него, и аккуратно закончил: – У Ричарда также имеются противопоказания.       – И чем вы намерены заниматься? – протянул Рокэ. Взгляд зацепился за Окделла опять, словно Окделл был выпирающим откуда-то гвоздём, за который хочешь-не хочешь, а будешь цепляться рукавом каждый раз, как проходишь мимо.       – Обычно мы занимаемся самоподготовкой, – сказал Валентин. И, когда Рокэ ответил не сразу, разъяснил, как для дураков: – Делаем домашнюю работу или просто…       – Я понял, – прервал его Рокэ. – Звуки шуроповёрта вам необходимы в целях развития стрессоустойчивости или вы согласитесь сменить место пребывания на более комфортное?       Шуроповёрт взвизгнул снова, но тут же замолк. Послышался стук металла по полу и возглас Колиньяра:       – Да ты криворукий, что ли?!       – Полагаю, – рассудил Валентин, не дрогнув лицом, – смена места пребывания – это хорошая идея.       – В таком случае – идемте, – кивнул Рокэ. – Ричард, вы тоже.       Окделл глянул исподлобья, но Рокэ вышел прочь раньше, чем он успел что-то возразить. И раньше, чем Рокэ отметил, что прежде этого юношу по имени не называл и не то чтобы собирался.       Это, конечно, не было чем-то из ряда вон. Он звал по имени Берто, Арно и Валентина, и уж конечно – Джастина. Почему, собственно, он вообще обращался к Окделлу по фамилии?       – Эр Алва? – подал голос Валентин, и Рокэ сообразил, что они уже дошли до спортзала и стоят перед его дверью.       Малым залом сегодня никто не интересовался. На первом уроке тут резвились какие-то младшеклассники, и окна теперь были нараспашку, а в углу на лавке восседала жуткого вида тряпичная кукла с пугающей улыбкой, вышитой красными нитками. В противоположном углу одиноко валялся желтый носок, около стопки матов – невнятный комок слизи. Рокэ поставил мысленную галочку на будущее – поговорить с физкультурником, который, видимо, за своими подопечными вообще не следит.       – Подержите, – Рокэ передал стопку атласов Валентину.       Захлопнул окна, сгреб с лавки уродливую куклу, отметив с отвращением, что пальцы коснулись чего-то липкого. Леворукий. Проклятые дети. Рокэ остановился над комком слизи, тронул его носком ботинка. Эта дрянь распространялась по школе хуже чумы. Даже среди его младших находились дурни, притаскивающие эту пакость на занятия. Отвлечешься от них – и у них уже в одной руке оружие, в другой – эти цветные сопли.       Внутренне вздохнув, Рокэ выудил из кармана ключ и протянул Окделлу, не глядя на него.       – Открывайте. Стол в вашем распоряжении, самоподготавливайтесь на здоровье. Окделл, не спите.       Окделл наконец догадался протянуть руку и взять ключ, и Рокэ легонько подтолкнул его в спину, а сам наклонился соскрести с пола закатную дрянь. Дрянь была желтая, с блёстками, и напоминала расчлененного слизня. Кое-как собрав это в ладонь, Рокэ дошел до мусорки в ближайшем туалете и перевернул руку ладонью вниз. Туда же отправилась и кошмарная кукла, утонув в мусорном мешке почти целиком, только розовый бант остался торчать.       – Дракон, пожирающий сокровища, – вздохнули за спиной, и Рокэ, подняв голову, увидел в висящем над раковинами зеркале, невесть откуда взявшегося Джастина. Тот скорбно покачал головой. – Любое дитя этой школы за эту склизкую мерзость душу бы продало, а вы – в мусорку.       – И вам доброе утро. Прогуливаете урок?       Зашумела вода.       – Ага, – не стал таиться Джастин. – Разница программ, знаете ли. В том учреждении строгого режима, где мне посчастливилось отсидеть два года, ушли далеко вперёд. У эрэа Рокслей мне скучно.       – Скука – болезнь праздности. Могли бы готовиться к экзаменам.       – Алва, не занудствуйте. Покуда в сердце быстро льётся кровь, всё в мире нам и радость, и отрада!* Не слышали?       – Умойтесь, Джастин. Вы в явном бреду.       Ополоснув руки, Рокэ стряхнул лишние капли в раковину, не забыв брызнуть и в лицо подрагивающему от смеха Джастину, закрыл кран и вышел.       В зале царила тишина, в тренерской – тоже. Заглянув туда, Рокэ нашел обоих мальчишек устроившимися за столом. Валентин терзал вниманием учебник истории, Окделл играл в гляделки со стеной.       – Алва, – крикнул Джастин, – я поотжимаюсь, раз уж вы тут?       – Не переусердствуйте, – посоветовал Рокэ, оглядываясь. – Вы и так торчите тут безвылазно по вечерам.       – Ваши четыре тысячи – это не плюнуть и растереть, знаете ли, – заметил Джастин, разминая плечи перед началом и едва заметно морщась. Рюкзак уже валялся у стены, как перевернутый на спину жук.       – Вы их, знаете ли, заслужили.       – Лучше б вы розги использовали, – фыркнул Джастин. – Возни меньше, да и вам не надо пасти всяких накосячивших дураков.       – И упомянутые вами дураки так и не научатся нести ответственность. Корпус ровнее держите и руки сгибайте до конца.       Оставив Джастина отрабатывать долг, Рокэ ещё раз скользнул взглядом по мальчишкам и понял, что ему, в сущности, делать тут нечего. Каким-то непостижимым образом дети захватили его тренерскую – с его полного согласия и с его же предложения, и его зал, еще более непостижимым было то, что ощущалось всё это ненормально правильным. Уместным.       Это избыток сна так влияет на сентиментальность? Хмыкнув собственным мыслям, Рокэ распахнул дверцу небольшого шкафа, вытащил чайник, со вчерашнего дня ещё полный, и воткнул в розетку. Чайник тихо заворчал, светя в стену красным глазом.       – Эр Алва, – вдруг ударилось в спину. Окделл, отчего-то зардевшись, протягивал ему телефон. – Я… Возьмите.       Рокэ не стал торопиться, скрестил руки на груди, опираясь плечом на шкаф.       – Выяснили всё, что вас волновало?       Окделл, помедлив, отозвался:       – Нет.       – Дальше выяснять не хотите?       – Хочу.       – Значит, выясняйте.       Пальцы сжались вокруг корпуса телефона крепче, но руку Окделл опустил. Не для того, конечно, чтобы сдаться.       – Я… Не могу. Там… – он облизнул губы, уткнулся взглядом в пол и совсем тихо, словно это была какая-то военная тайна, прошептал: – У вас там всякое. Это… Этого вообще не должно быть, и я не могу, я уже…       Из загадочного лепета Рокэ не понял ничего, но покрасневшие уши мальчишки натолкнули на мысль. О, если только она выбрала именно эту ночь, чтобы… Он шагнул вперед, вынимая телефон из чужих рук, разблокировал экран, скользнул взглядом по последнему заголовку: «Жертвы Ренквахи: они умерли ради нас».       Он ничем, конечно, себя не выдал. Закаменевшее сердце – в груди, не снаружи, а задержавшийся на пару секунд выдох никто бы не расслышал. Рокэ закрыл страницу, помедлил, вспоминая, о чём вообще думал, когда только взял телефон в руки. Ах да. «Всякое». Окно мессенджера вспыхнуло, любезно демонстрируя список диалогов. Рокэ открыл последний. «Дражайшая Катари».       Дражайшая Катари, которую одолевает иногда потрясающее в сущности своей желание делиться снимками той степени интимности, когда это, конечно, при желании можно показывать детям, но не слишком впечатлительным.       – Всё с вами ясно, юноша. Что ж, могу вас успокоить – вам удалось узреть не худшие ножки этого мира.       – Эр Алва!       Рокэ удивленно приподнял брови. Окделл, оказывается, умел кричать.       – Это… Это непристойно! Вы… Это замужняя женщина, а вы… Сами живете во грехе и укрепляете в нём ближнего!       Валентин застыл, наполовину перевернув страницу, и едва заметно повернул голову. Вмешиваться он не спешил, как и Рокэ не спешил останавливать Окделла. Коль уж он соизволил явить миру праведный гнев и перестать напоминать блаженного мертвеца – пусть являет.       Эта его вспышка отчего-то не раздражала и не утомляла. Может, отчасти забавляла. Может, вызывала интерес.       – Вы удивитесь, Ричард, когда поймёте, насколько не подходит для этого мира концепция противопоставления грешного и не грешного. Впрочем, определённый максимализм свойственен юношам вашего возраста.       – Вы говорите так много слов, – выпалил Окделл, – чтобы запутать самого себя. Люди постоянно это делают. Прячут свои грехи, свои тёмные мысли в собственную болтовню. Это как заметать мусор под ковёр. Вроде бы чисто, но грязь никуда не делась.       – Не берите на себя слишком много, – протянул Рокэ, выждав секунду. – Забота о чистоте чужих ковров – дело неблагодарное, поверьте.       – Вы эгоист, – пыл Окделла немного утих, но не исчез без следа, а будто перегорел. Переплавился. В тяжеловесную, несдвигаемую уверенность. Окделл смотрел прямо на Рокэ и до изумительного напоминал Эгмонта, хотя сам не мог догадаться, насколько. – Это проще всего – думать только о себе и отвечать только за себя. Но если все люди мира выберут жить так…       – То наконец-то научатся уважать желания других. Или хотя бы осознавать, что у других они имеются, как у всех приличных эгоистов.       – Позвольте возразить.       Окделл вздрогнул, словно успел позабыть, что они тут не одни. Валентин отложил книгу на стол, сел вполоборота и задумчиво разглядывал плюющийся паром чайник. Рокэ протянул руку и щелкнул по кнопке, гася огонёк.       – В древности, – сказал Валентин, – люди собирались в общины, чтобы выжить, и это было, можно сказать, первым актом человечности. Они заботились о воинах, чтобы те могли охотиться, и о женщинах, чтобы было, кому рожать детей. Милосердие – это… Своего рода основная причина выживания человечества. И если вы, эр Алва, всё-таки говорите об уважении к чужим желаниям, то вы не отрицаете милосердие как таковое. И уважение, и сострадание невозможны без того, чтобы люди видели в окружающих таких же людей. Это… одни корни, – под конец он немного сбился и нахмурился, явно этим огорчённый.       Окделлу потребовалось несколько секунд напряжённой тишины, чтобы переварить услышанное, после чего он посветлел лицом и искренне поблагодарил:       – Спасибо. Это… Ты очень хорошо сказал.       – Позиция эра Алвы, – продолжил Валентин медленно, выверяя каждое слово, – действительно может быть принята за эгоистическую, но его уточнение об уважении к чужим желаниям всё меняет. Это…       – Это банальное «я не трогаю соседа, сосед не трогает меня», – помог Джастин. На пороге он возник бесшумно и теперь стоял, разминая плечо, и с заметным интересом переводил взгляд с Окделла на брата. – Вальхен, ты чудовище: такие простые вещи говоришь такими сложными словами. Алва не эгоист, он просто людей не любит. И не любит, когда они его достают. Привет, – он вдруг шагнул внутрь, протягивая Окделлу руку.       – Я Джастин.       Рукопожатие состоялось: Окделл, сглотнув, соизволил взяться за чужую ладонь, но выглядел почему-то так, словно мечтает исчезнуть отсюда с громким хлопком и оказаться на другом конце континента.       – Я услышал, что чайник закипел, – поведал Джастин, сверкнув улыбкой. – Эр Алва, я могу рассчитывать, что вы нас всех угостите? Вальхен, пошли, сгоняем в столовую за чашками.       Валентин понятливо кивнул и позволил брату закинуть руку ему на плечи и увести.       Хлопнула дверь.       Стало до нелепого тихо.       – Сядьте, Ричард, – наконец уронил Рокэ. Сам он стоял, покуда мальчишка не послушался и не опустился на край стула, увешанного связками скакалок – желтых, красных, чёрных. Кивнув удовлетворенно и позаимствовав стул Валентина, сам он опустился напротив и прямо сказал: – Одна из немногих по-настоящему ценных вещей в этом мире – информация. Ею торгуют, её скрывают, за неё бьются, её похищают. Это самая ценная валюта, а осведомлённость – самое качественное оружие. И самая же качественная защита. Я не страдаю тягой к благодетельству, Окделл, и, к примеру, не стану мешать вам считать, что агрессивный эсператизм вкупе с идеями о социальном равенстве – лучший путь из возможных для человечества, если к этому мнению вы придете самостоятельно лет через десять, успев тщательно изучить устройство мира. Социальное, политическое и прочая-прочая. И уж тем более не стану мешать вам считать святым мучеником Эгмонта Окделла, несправедливо убиенным спасителем рода человеческого, всё, что хотите, но и здесь – если вы сделаете этот вывод самостоятельно. Мы не выбираем семьи и детское окружение, но в жизни каждого наступает момент, когда использование собственной головы становится вещью жизненно важной. Но чтобы её использовать, нужны ресурсы. Информационные, я имею в виду. Читайте как можно больше – и религиозную литературу, и светскую, читайте полоумных блогеров, читайте зарубежных политиков, читайте всё, что сможете найти, и всё подвергайте сомнению. Задавайте вопросы – матушке, учителям, директору Дораку, кому угодно, и со всем услышанным поступайте так же – сомневайтесь. Только так вы в конце концов придёте к чему-то путному и сможете стоять на своих позициях по-настоящему твёрдо. К чему я это всё…       Он хотел сказать – «оставьте телефон, если хотите, и удалите просто-напросто к кошкам этот несчастный мессенджер, чтобы госпожа Оллар не пугала вас ночами», но Окделл, под конец его речи окончательно растёкшийся в задумчивую лужицу, встряхнулся и потребовал:       – Расскажите.       – Что вам рассказать, юноша?       – Вы поняли.       – Вы не в состоянии сказать вслух?       – Расскажите, – повторил Окделл севшим, но таким же твёрдым голосом, – о «надорской весне». Всё, что знаете вы. А я…       – Подвергнете сомнению, – протянул Рокэ, закидывая ногу на ногу и не отрывая от мальчишки взгляд. – Вы уверены, что хотите услышать это от меня? Вы не сможете никак проверить мои слова. Я, конечно, могу показать вам кое-что из закрытых источников, но отнюдь не всё. К чему-то у меня уже нет доступа.       Окделл вдруг поморщился, коснулся лба тыльной стороной ладони и уже тише сказал – повторил в третий раз:       – Расскажите.