Saldaga

Лучше говорить истину, которая причиняет боль и затем исцеляет, чем ложь, которая успокаивает и затем убивает.

Семь месяцев спустя.

Конец сентября впервые за жаркие две недели порадовал опустившейся стеной из проливного дождя. На улице можно было дышать спокойно, и лёгкие от беспощадного жаркого воздуха не кололо и не давило, что не могло не радовать. С двадцатого этажа, люди, словно маленькие муравьи, быстро передвигались с одной улицы на другую: кто-то с зонтом, кто-то без, закрывая голову чем только придётся, но оно и неудивительно — ливень нагрянул так внезапно, что даже Чонгук, сидя у окна, удивился. С утра небо хоть и затягивало полотном всех оттенков серого, однако, погода в интернете показывала лишь пасмурно. Когда чайник на плите начинает свистеть, омега снимает его, выключив конфорку, и наливает в готовый с травами стакан, заполняя кипятком доверху. Приятный травяной запах ласкает носовые рецепторы. За спиной раздаётся громкий смех Изабель, что появляется в кухне в мгновение ока, и за ней тут же прибегает Ыну, громко хохоча с девочкой в унисон. — Тише, принцесса, а-то твой папаша сейчас будет на нас ругаться, — он обнимает её сзади и поворачивает к хмурому другу лицом. — Смотри, какой недовольный: того глядишь и пар из ушей повалит. — Я недоволен только тем, что ты бегаешь за ней по квартире, хотя сам в положении. Восьмой месяц, Ыну, стоило бы подумать. У нас столько острых углов — врежешься внушительным животом и пиши пропало. — Ой-ой, у нас с тобой разница всего в четыре недели, — омега указывает на скрытый под большой футболкой живот другого, — ты и сам гоняешь тут наперегонки с детьми. Почему мне нельзя? — Потому что я уже знаю, где какой угол и как в него не врезаться. — Он врёт, — шепчет на ухо Ыну Изабель, сдавая папу с потрохами, ибо тот не раз ударялся о все существующие углы, благо, не животом. Чонгук, услышав, смотрит на неё с неподдельным удивлением, бурча о том, какая она палево. — Ты… — аж дыхание перехватило. Парень разочарованно взмахивает рукой и отворачивается, доставая из ящика над головой пачку с шоколадным печеньем. — Изабель, по-моему, там твой брат сидит скучает, не хочешь с ним поиграть? Подоставать его немного? А-то, смотрю, совсем расслабился за играми в телефоне. — С радостью, — хитро бросает девочка и выпутывается из объятий дяди. Ыну, улыбнувшись ребёнку вслед, аккуратно присаживается за стол, наливая себе в стакан яблочный сок, стоящий рядом под рукой. — Знаешь, а ведь у нас с тобой действительно разница в сроке не такая великая. Вдруг, мы родим вместе? — Сомневаюсь немного, ведь я забеременел позже. Но кто знает. Было бы круто, — Чонгук садится напротив, прежде закрыв окно, чтобы их сильно не продуло, и принимается за исчезновение печенья. — Чимин звонил?.. Младший перестаёт жевать, пустым взглядом уставившись на название лакомства на коробке. — Звонил. Но в основном они с детьми болтали. Изабель сильно к нему привязалась. — До сих пор злишься на него? — Я и на тебя злюсь, будь вы неладны, ведь и ты всё знал, — снова взрывается омега. Печенье встаёт поперёк горла, как и чай, и парень встаёт из-за стола, отходя к окну и облокотившись о подоконник локтями. Проводит дыхательную гимнастику, чтобы сильно не нервничать, так как это сильно вредит ему и малышу. Срок был небольшой, когда Чонгук узнал правду о болезни Чимина — всего три месяца, за которые тот не делал ровным счётом ничего. Он и узнал-то случайно — из разговора Ыну и альфы, когда те остались наедине, а Чонгук пошёл укладывать Изабель в кровать. Словно судьба заставила его на миг остановиться у двери и прислушаться к чужому разговору, где его друг уговаривал старшего всё рассказать и, наконец, обратиться к онкологу. Только от последнего у Чонгука чуть было не случился приступ, ведь онкологические болезни страшны и опасны, особенно, если вовремя не начать лечение. Но истерика у него, так или иначе, случилась, стоило альфе озвучить свой диагноз, и после неё, когда они вызвали скорую, была угроза выкидыша, что было неудивительно: Чонгука бросало по квартире так, словно в него вселился демон. Он рвал на себе волосы, пронзительно рыдал и нещадно бил каждого, кто пытался к нему подойти, и только прибежавший от Соёна на шум Сонхва не побоялся заломить ему руки и аккуратно повалить на себя, в то время как Ыну вколол успокоительное, что лежало всегда на всякий случай, ведь после той злосчастной ночи у Чонгука было немало срывов и ночных кошмаров, преследующих его, к слову, до сих пор. В тот же момент, когда врачи покинули их квартиру, Чимин перед ним раскаялся, извинившись миллион раз, пообещал, что с завтрашнего дня сразу начнёт лечение, но у омеги не дрогнул ни один мускул. Он был опустошён и растерзан невыносимой правдой. Они разговаривали, всё так же жили вместе, Чонгук так же занимался детьми и своей беременностью, исправно посещая врачей и психолога с психиатром, который поставил его на учёт и прописал кучу таблеток. Но Чонгук перестал радоваться жизни, хотя поводов было — мама не горюй, ведь все вокруг него живы и невредимы, включая его самого. Отчасти, конечно, ведь в ту ночь он потерял часть себя. Вторая метка ежедневно мозолит ему глаза, и из-за неё же Чонгук чувствует себя порой хуже. Омега избавился от Тэхёна, но невольно, нехотя забрал его руку, держащую его горло. И это было ожидаемо после всего, что тот ему сделал, но Чонгук надеялся, что сможет это пережить. В глазах других он тот же, что и раньше, но внутри него образовалась пустота, которую необходимо заполнить вторым альфой, чья метка на шее, периодически, раза так два ежедневно, даёт о себе знать жгучей болью от мучительной тоски. Омега внутри него нуждается в Тэхёне, не советуясь с разумом. Два месяца назад Чимин вылетел в Израиль на операцию и полную реабилитацию после. Прятавший свои эмоции глубоко в себе Чонгук разрыдался прямо по видеозвонку с альфой после самой операции, что прошла более чем успешно, и после этого он расслабился, зная, что с его любимым человеком всё будет хорошо. Боялся, что эта мысль больше не посетит его голову, но, благо, всё обошлось. Сейчас Чимин заканчивает своё лечение и уже скоро прилетит в Корею, и Чонгук правда чертовски рад, но… обида на него и на друга по кусочкам жрёт его изнутри до сих пор настолько, что с альфой он общается вскользь, лишь узнавая, как тот себя чувствует, и сразу передаёт телефон детям, соскучившимся по нему, а Ыну приглашает к себе лишь раз в неделю из-за детей. Он не злопамятный ни в коем случае, но чересчур обидчивый, и да, это душит его, но парень ничего не может с этим сделать, ибо как только он смотрит на своего альфу и друга — в голове сию же минуту возникают навязчивые мысли о том, что те держали эту страшную тайну о болезни не два месяца, а намного больше. А если бы омега не подслушал, то что? То никогда бы об этом не узнал и в какой-то один из солнечных дней поцеловал Чимина уже в мёртвые губы, так? Даже думать об этом не хочется, и за это он тоже зол на них всех. Чонгук искренне не понимает, как в таком состоянии Чимин умудрялся сражаться с его уже бывшим мужем и его друзьями, но несомненно был рад и горд им. Он по гроб жизни своему альфе обязан за спасение своей и жизней его детей. Ыну подходит к нему сбоку по правую руку, и кладёт голову на плечо. Он искренне сожалеет обо всём и не раз об этом другу говорил. — Мне правда жаль, но ты должен понимать, что не мне о таком рассказывать тебе: он должен был сам. — Разве обливающееся кровью и болью сердце это поймёт? Неважно, кто бы мне сказал. Я должен был знать это. А если бы я не подслушал? Никогда бы мне не рассказали? — Прости… — Прекращай извиняться, хён. — Я знаю, что хватит, просто… мне действительно жаль. За всё. Чонгуку тоже.

***

sudzy & xerogi — duality

— Заключённый под номером «ноль-одиннадцать», к тебе посетитель! На выход! — эхом отскакивает от стен басистый голос охранника. Тэхён поднимает тяжёлый тёмный взгляд, когда железная дверь со скрипом открывается наружу, и видит состоящий из шести человек конвой, за ним пришедший. Он равнодушно откладывает газету на койку в сторону, и встаёт на ноги, надевая и зашнуровывая кеды, и за медлительность сия действия получает строгий выговор и приказ поторопиться. Он выходит наружу, держа руки за головой, как и принято, и главный охранник, встретивший его, просит повернуться спиной. Серые стены давно уже не давят на глаза, зато режет сетчатку любой намёк на свет, поэтому, выйдя из тёмной камеры в светлый коридор, альфа жмурится недовольно. Его руки от головы небрежно хватают и тянут вниз, окольцовывая запястья тяжёлыми кандалами за спиной, чтобы наверняка. На щиколотках закрепляют тоже самое, с цепью между ними, длиной тридцати сантиметров, а после Тэхён видит колоду узника, ещё одной цепью прикреплённую к кандалам ног, только её будет нести охранник, дабы они до комнаты встреч добрались быстрее. В случае, если заключённый попробует что-то предпринять — они просто отпустят этот тяжёлый шар из рук, и тот максимально затруднит любой побег. Но Тэхён и не станет пытаться, ведь прекрасный склад ума рассчитан на иное, и побег прямо из-под носа стражи будет выглядеть глупо. А он не глупый. До комнаты свиданий они доходят примерно минут за десять, минуя множество коридоров с камерами и несколько этажей: одиночная четыре на два квадратных метра камера Тэхёна находится на самом последнем — седьмом этаже тюрьмы для особо опасных преступников. Где-то там, наверное, сидят и Намджун с Сокджином, но видеться они не могут, так как корпус для ООП назван не просто так. Одиночные камеры в этом корпусе настолько маленькие, что туда едва помещается койка, умывальник и сортир — все друг к другу впритык; дверь буквально сливается с железобетонными стенами, и намёк на её присутствие обозначен исключительно лишь из-за небольшого окошка для глаз присматривающего за узниками конвоя и с другой стороны открывающегося окна для передачи еды: всё это специально для ООП, которые пожизненно заключены в этом месте без возможности выходить наружу. Они лишены такого удовольствия, как: прогулки под решётчатым небом, общее собрание в столовой для завтрака, обеда и ужина, даже какой-либо тяжёлой или нет, работы, которую делают все корпуса, помимо самого последнего. На этом корпусе заключённые, поговаривают, сходят с ума. Двадцать четыре на семь они заперты без намёка на свет, общение, прогулку даже по камере, дабы размять ноги, ведь её размеры не позволяют такой роскоши. Их собеседники — они сами, либо же стены. Сдохнуть им так же не позволяют: камеры фиксируют любую попытку, и стража моментально её предотвращает. Заключённые на седьмом этаже не имеют права ни делать что-либо, ни умереть. Это сводит их с ума, потому что это худшая пытка на пожизненный срок. Когда альфу приводят в комнату и снимают кандалы, оставляя его с посетителем наедине, он маниакально улыбается, из-за чего его последний образ в то утро перед выстрелом в глазах омеги напрочь стирается. Тогда Чонгук видел его настоящие эмоции и боль на лице. Тогда он видел его человеком. Тэхён присаживается на стул перед стеклом и тянется рукой к панели для разговора, включая кнопку, чтобы они друг друга слышали: то же делает и Чонгук. — Зачем ты пришёл, любимый? — Я не впервые прихожу. Каждый раз будешь спрашивать, хоть и знаешь ответ? — Ну, вдруг что-то изменилось, — Тэхён безразлично повёл плечами. Омега совсем не видит в чужих безмятежных глазах раскаяния и намёк на усталость от нахождения в этой тюрьме уже на протяжении больше полугода. Суд над альфами, которые умудрились выжить все, состоялся через две недели после того, как агенты скрутили их в наручники и отправили на скорой в больницу с сопровождением из своих более дюжины других агентов. Рана Тэхёна от огнестрельного была не столь смертельной, либо же золотые руки врачей его спасли, как и Сокджина (у того и вовсе была прострелена печень, что чуть не привело к мгновенной смерти) и Намджуна с пробитой головой, и это не могло не расстроить Чонгука, так очевидно желающего им смерти. Он не жалеет о содеянном до сих пор, и ему было откровенно всё равно на своё состояние, которое в корне бы изменилось после смерти альфы. Впрочем, и сейчас оно не лучше, раз он здесь. — Ничего бы не изменилось. Ты знаешь, зачем я здесь. Тэхён, неторопливо, нарочито медленно облизнув губы, наклоняется над стойкой, положив на неё руки и сцепив ладони в замок. — Неужто всё ещё тяжело? Досадно. — Тебе, я смотрю, тоже, — не может не позлорадствовать Чонгук, наблюдающий состояние альфы. — У тебя руки трясутся, кожа бледная и треснутая, голос хриплый, а круги под глазами такие, будто ты не спал месяц. Неужто всё ещё тяжело? Досадно, — на чужой манер парирует. Тэхёну без дозы действительно тяжело, это видно, но Чонгук знает, что тут за ним присматривает нарколог, ведь будет жалко, если такая мразь, как он, умрёт раньше срока. Он должен сидеть. Моментами Чонгук даже рад, что альфа здесь, и хоть по тому не видно, как тяжко приходится сидеть одному в камере без возможности делать хоть что-либо и кого-либо видеть помимо изредка проходящей охраны, Чонгук знает, что для Тэхёна это пытка. Тот даже спал всего часа четыре, не желая терять время попусту. — Без сомнений, закинуться хочется, но знаешь, я не просто так пыхтел над усовершенствованием своего продукта: он не вызывает такой сильной зависимости, как другая наркота, потому и чувствуется не сильно заметно. Я не жалуюсь, — откинувшись на спинку стула, равнодушно повёл плечами альфа. А в глазах всё тот же блеск. Даже в гробу не изменится. — Как, кстати, проходит беременность? — когда Тэхён узнал, а точнее увидел, стоило Чонгуку после ломки от его отсутствия прийти к нему на свидание, он не сильно удивился. Разозлился, да, но быстро запихнул эмоции подальше. Это и было удивительно, ведь он Чонгука, беременного Изабель, не шибко жалел, а тут почему-то вдруг стиснул зубы и даже не съязвил, хотя очень хотелось. — Отлично. Я ведь не от родного брата беременный — ничего не беспокоит. — Хм. Тем не менее, у тебя двое любимых детей, которых ты родил от родного брата, и твои беременности не были столь ужасны, так что молчи. — Даже за решёткой умудряешься мне рот затыкать, уже будучи мне бывшим мужем. Ты неисправим. — Как, — пауза, — отныне, — наклоняется вперёд, — и ты. Разве исправишь уже своё состояние? Даже когда метка сойдёт, а мои феромоны навсегда тебя покинут, — Тэхён глухо стучит указательным пальцем по виску, — из головы я не уйду. — Да, — омега легко соглашается, ведь так оно и есть. — Но знаешь, ты хотя бы будешь не рядом. А здесь. Отбывать свой пожизненный срок в железобетонных стенах, как и твои дружки. Двум другим, кстати, дали по тридцать два года заключения в строгом режиме. Убийство, сбыт и продажа наркоты, сотрудничество с опасными преступниками, то есть вами, транспортировка и продажа оружия. Ну это так, если ты не знал. — Да плевать. Мои самые близкие друзья только Джун и Джин, но и за них я сильно не переживаю. — Кто бы сомневался. Встань ты с ними перед зеркалом, отражение увидел бы только своё. — Не скажи. Встань я перед зеркалом с тобой и детьми, я бы увидел только вас. — Не себя даже? — Не себя, — отрицательно мотнул головой Тэхён. Он говорит чистую правду. Чонгук видит. Он переводит взгляд на вышитый на форме альфы его номер и хмыкает. — Одиннадцать. Иронично, не правда ли? Именно столько лет ты меня терроризировал. — Сам удивился. В металлическую дверь со стороны омеги по правую руку стучит охранник, предупреждая, что сейчас он войдёт, и вскоре она отворяется. — Главнокомандующий интересуется, необходима ли вам комната. Чонгука уже в четвёртый раз, какой он посещает альфу за эти больше полугода, бьёт дрожь от этих слов. Один раз он отказался, а после его тело било лихорадкой, которую никому не пожелаешь, поэтому, больше он отказываться не станет, невзирая на абсолютное нежелание. Он не знает, как начальник Чимина этого добился — видимо, связи, — но исключительно лишь Чонгуку в связи с вынужденными обстоятельствами позволяют не только посещать заключённого на свиданиях, но и пребывать с ним в одной комнате. Богом вошёл в ужасное положение омеги после того, как у Чонгука на фоне отсутствия второго альфы случился припадок, и явно приложил ко всему руку до тех пор, пока метка с шеи омеги не сойдёт, а феромоны не исчезнут, навсегда отделяя его от влияния Тэхёна.

Zella Day — Shadow Preachers

Кивнув, их обоих выводят из комнаты для свиданий и переводят в ту, что назначается замужним, влюблённым и так далее по списку. Они с альфой хоть и не входят ни в ту, ни в другую категорию, но место им выделяют. На самом деле, оставшись вдвоём, как сейчас, они ничего не делают: омега внутри Чонгука, лёжа с Тэхёном, просто насыщается его присутствием, и этого хватает на несколько недель. Он не позволяет себя поцеловать и, тем более, нечто большее — лишь отворачивается к Тэхёну спиной, а тот обнимает. Так они проводят целую ночь, и Чонгук соврёт, если скажет, что не боится, ибо своего бывшего мужа знает, как свои пять пальцев, но за несколько таких ночей ещё ничего не случалось; на крайний случай, у Чонгука в кармане всегда есть кнопка вызова охраны. Он не знает, конечно, насколько те быстры, ведь выпады Тэхёна ещё ни разу себя не проявляли, но, тем не менее, надеется, что те оперативно и быстро выполняют свою работу, в случае опасности. В комнате пахнет морским бризом, и, на удивление, не дешёвым, как это бывает обычно, хотя, вряд ли это «обычно» знает Чонгук, ни разу не бывав в других тюрьмах, но освежитель запаха пахнет недёшево. Охранник закрывает за ними дверь, заранее и вновь предупредив о том, что они рядом, и Чонгук тяжело вздыхает, машинально закрывая ладонями выпуклый живот. — Зря ты так закрываешься, — бегло говорит Тэхён, садясь на двуспальную койку. Живот бывшего мужа заметно увеличился с последнего момента, когда они виделись. — Я тебе не наврежу. — Что-то я не слышал подобного, когда был беременным Соёном и Изабель, а ведь они твои дети. Тэхён на это промолчал. — Но ты не боялся, когда приходил последний раз. — Я всегда боюсь. Просто виду не показываю. Вздохнув, альфа лишь укладывается на постели удобнее, ведь на своей в камере удобно не поспишь, и прикрывает глаза. Ему нет резона что-либо делать без необходимых ресурсов, да и желание как-то отпало. Удивительно? — да, но так оно и есть. Сжимая ещё прохладные из-за пасмурной погоды кулаки от всех нахлынувших эмоций и зло шипя на внутреннюю омегу, Чонгук сжимает зубы и проходит к подобии кровати, аккуратно ложась к альфе спиной. Тот мягко кладёт свою руку ему на талию и придвигается вплотную, тем самым успокаивая тоскующую омегу внутри Чонгука. Чужое касание живота заставляет его крупно вздрогнуть и едва ли не соскочить, но Тэхён на ухо шепчет, что всё в порядке, и вроде успокаивается. — Я просто кое-что вспомнил. Захотелось воссоздать момент. Чонгуку страшно спрашивать, какой из. — Ты тогда вынашивал нашу дочь на двадцать второй неделе, а у меня был загруженный по товару месяц. Всё, чего я хотел тогда, это обнять тебя вот так сзади и положить руку на округлый живот, зная, что скоро я стану отцом во второй раз. Но ты не подпускал к себе, огрызался, за что я поднял на тебя руку, и я смог расслабиться только тогда, когда ты заснул под снотворным, потому что у тебя была бессонница. Мне было приятно обнять тебя сзади и чувствовать, как пинается наша дочь. — Зачем ты мне это говоришь?.. — омега незаметно вытер едва не упавшую на подушку слезу. — Просто напоминаю, что не дёргался бы ты и не показывал свой характер, я бы тебя и не трогал. — Прекращай. Ты не имел права меня трогать, даже если я огрызнулся. — У меня свои правила, и ты о них слышал. Как дети? — резко перевёл тему Тэхён: он давно хотел об этом спросить и попросить об одолжении. — Я хочу их увидеть. — Тебе запрещено. Они в порядке. — Знаю, что запрещено. Но ты здесь, хотя свидания со мной тоже запрещены, — Тэхён привстаёт на правом локте, мимолётно глянув на камеру в углу комнаты, и наклоняется к чужому виску, шепча в ухо: — Устрой мне встречу с детьми, или я сделаю это сам. Чонгук дёргается как от огня, порываясь соскочить с постели, но альфа прижимает его к себе поперек груди со всей силы. Он понял, что тот имел в виду. — Тебе не сбежать отсюда, — сквозь зубы от страха шепчет Чонгук. Сердце в груди бешено стучит. — Поспорим? — Я понял, я постараюсь! — Хороший мальчик, — Тэхён убирает руку и полюбовно треплет ладонью чужие волосы. — Спи, малыш. До утра Чонгук решил не оставаться, вновь чувствуя перед бывшим мужем неконтролируемый страх. Он уходит ближе к середине ночи, когда чувствует, что ему стало легче, а старший спит крепким сном. Только за пределами тюрьмы он спокойно выдыхает и садится в подъехавшее ранее заказанное такси.

***

Lana Del Rey — Wild At Heart

Когда официант по просьбе Ыну отходит выключить кондиционер, что висит прямо над двумя друзьями, омега поворачивается к младшему, буравя его вдумчивым взглядом. Тот спокойно и молча уплетает уже второй банановый десерт, запивая милкшейком «орео». Ыну же кусок в глотку не лезет, потому его любимый лавандовый чизкейк на тыквенной основе давно уже тёплый, но зато капучино с ореховым сиропом почти допит: они с младшим в последние месяцы оба одновременно подсели на большое количество сладкого, из-за чего Ыну приходится покупать сладости не только Изабель, но и другу, когда приходит в гости. Тот и не против. В кафе непринуждённая тихая атмосфера, где-то на фоне лишь негромко играет Лана Дель Рей, и именно из-за этого Чонгуку здесь так нравится, и ходит он в это кафе уже где-то полгода, но больший плюс в том, что народу мало, особенно днём. Он это место после ссоры с Чимином нашёл. Тогда всего месяц прошёл с той ночи, а новый психолог Чонгука был не самым удачным выбором: в тот день он послал его куда подальше, домой пришёл с плохим настроением, и всё, чего ему хотелось, это чтобы альфа обнял его и поддержал, но вместо этого тот после всего рассказа сказал, что Чонгук, скорее всего, просто не присмотрелся к психологу получше, и, мол, первое впечатление бывает обманчивым. Омега пропустил мимо ушей всё, кроме последней фразы, посчитав это упрёком в свою сторону, и вспылил не на шутку. Они поссорились на повышенных тонах прямо при детях, что находились в своей комнате, и Чонгук психанул: вылетел из многоэтажки пробкой, не взяв ни ключи, ни телефон, ни бумажник. Он ходил по улицам, казалось, вечность, вытирая слёзы и сопли, а потом вдруг увидел красивую неоновую вывеску и зашёл. Потом только вспомнил, что бумажник дома оставил, как и телефон, поэтому просто присел в дальнем углу и тихо всхлипывал. Народу, благо, было довольно мало. Через десять минут перед его носом поставили ароматный латте с рисунком зайца на пенке, а когда он сказал, что не заказывал, официантка с улыбкой сообщила, что это для того, чтобы он не грустил. Принял с благодарностью, а в следующий заход в это место, конечно же, тот латте оплатил. С тех пор он регулярно сюда заглядывает, изредка общаясь с той девушкой, если та на месте, и приводит сюда детей и друга. С Чимином здесь побывать пока не удалось. — Ты серьёзно хочешь привести ему детей? — наконец спрашивает Ыну. Чонгук ему рассказал о том, что на свидании с Тэхёном произошло, но старший так и не смог выдавить из себя хоть что-то, молча переваривая это в голове. — Думаешь, он всерьёз тебе угрожал своим побегом? — Хён, ты знаешь его дольше, чем меня. Может, сам ответишь на свой вопрос? — Ыну на это поджал губы, а младший пожал плечами и кивнул, мол, ну вот. — Я рассказал всё Богому, он сказал, что отныне за Тэхёном будут следить ещё чаще. Просто если он захочет — он сделает, и ему будет плевать, сколько человек при этом пострадают. Он чудовище. Таких нет смысла держать в клетке, они и бетон зубами прогрызут, лишь бы выйти. — Именно поэтому ты хо- — Да. Ыну друга отчасти понимает, но лично он вряд ли бы осмелился реально убить человека. Возможно, он не знает, как Чонгук не раз уже пытался ночью во сне вогнать нож в глотку альфы, да только тот чуткий до ужаса, и, наверное, хорошо, что не знает. — Кстати, как твоя мама? Ты так резко меня вытащил на лестничную площадку, что я её даже увидеть мельком не успел. — Эту женщину ничто не сморит. Сказала, что в Пусане на пилатес записалась, теперь будет заставлять отца возить её туда три раза в неделю. Мне его как-то жалко стало, он даже сопротивляться не стал, а это он пытается делать постоянно. — Ну, он всё равно на пенсии, почему нет, — хохотнул Ыну. — Лиён, кажется, даже мёртвого уговорит сделать то, что она хочет. — Ой, это верно. — Кстати, ты с ним так и не виделся? — Ну, он просит приехать, но мой ответ будет неизменным всегда. — Понял, — Ыну делает паузу, осматриваясь по кафе, губы поджимает и нижнюю кусать начинает от волнения. Чонгук не один день друга знает — прекрасно видит, как тот мечется между спросить, или не спросить, и не выдерживает первый. — Хён, ты можешь спросить. Не нужно держать в себе. Сонхва мне всё равно потом всё рассказывает. — Вот же падла, — бурчит старший, нахмурившись. — Не муж, а палево какое-то. — Он волнуется, когда волнуешься ты, а ты волнуешься из-за меня, что меня потом тоже начинает волновать. Так вот, чтобы никому не волноваться, давай ты будешь прежде со мной говорить? А уже потом бежать и рассказывать мужу. Вы давно уже те ещё подружки, так что я не обижен и тем более не удивлён, что всё, что есть между нами с тобой — это не между нами с тобой. — Прости, — виновато посмотрел Ыну, но младший рукой махнул, мол, всё нормально, ведь они с Чимином такие же, пусть и не мужья. — Ты прав, меня кое-что очень сильно волнует, но мне кажется, будто я лезу не в своё дело. — А ты скажи сначала. Если я не отвечу, значит, действительно не твоё и не стоит лезть. Если отвечу, значит, всё нормально. — Ладно… — Ыну мысленно пытается сформулировать мысль в голове правильно и так, чтобы друга не обидеть, но никакая, кроме уже имеющейся, формулировка на ум не приходит. Говорит, как есть: — Ты стал очень холоден ко всему. Я понимаю, что на это повлияло и в какой момент ты окончательно потерял прежнего себя, но… — взгляд мылится из-за колкой влаги, — Чонгук, твои дети живы, любимый альфа скоро вернётся здоровый, из близких друзей никто не пострадал, сам ты, в конце концов, здесь, а не там, где мог быть. Всё закончилось. Мне трудно представить абсолютно всё, что ты с ним пережил: как за все эти одиннадцать лет, так и за ту ночь, и понимаю, что всё это трудно забыть, не говоря уже о вычеркнуть из жизни полностью, но у тебя есть близкие люди, которые готовы тебя поддерживать каждую секунду, быть рядом и молча, если слов не надо. На тебя смотреть больно, дети часто говорят, что ты редко улыбаешься, а когда улыбаешься — после этого несколько дней как не свой ходишь, словно у тебя иссякает батарейка. Пожалуйста, Чонгук, вернись к нам. Вилка с нанизанным кусочком банана к губам не поднимается. Сердце в груди нервно застучало. Омега смотрит на этот десерт равнодушным взглядом, и понимает, что кусок в горло не лезет, поэтому откладывает вилку на тарелку и откидывается спиной на спинку стула, не поднимая на друга глаз. Ыну прав. Чонгук слишком зациклился и перестал искать пути отступления от этого состояния, ежедневно надвигающегося на него тяжёлой тёмной бурей, и погряз в этом явлении. Дети уже не маленькие — чистый лист, хоть и не нужным хламом, но заполнен, и карта дурака уже не называется дураком, и дети всё видят и понимают, ведь им пришлось рано повзрослеть: чего стоит одна Изабелла, разговаривающая на двух языках в свои скорые уже шесть лет, и беседующая на взрослые темы с тем же Чимином по телефону. Соответственно, они с Соёном понимают состояние своего папы, и приятно ли им? — отнюдь. Они все вернулись к более-менее нормальной жизни, дети начали ходить в школу — даже Изабель поступила в нулевой класс, хотя ей и не нужно было, — и лишь один Чонгук зациклен. Он правда старался, но во всех психологах он Дасом видит, и есть опасение повторения их судьбы, а психотерапевты прописывают таблетки, от которых на омегу надевается хрустальная маска, которую одним неверным движением он сам разобьёт и глазом не моргнув, и взорвётся, подобно дамбе. Таблетки не лечат, они закупоривают его проблемы в нём, и аналогию и впрямь можно провести с дамбой: одна трещина и рванёт. Не забывает он и о зажившем, но не ушедшим клейме на шее, мозолящее глаза и душу каждые день и ночь. Как тут заживёшь нормальной жизнью, когда омега внутри Чонгука тоскует по сразу двум людям, не советуясь с разумом, что требует лишь одного. — Я не Феникс, хён: умерев морально или физически — неважно, из пепла не восстану. — Но- — А живые люди вокруг меня на данный момент — не гарант того, что я стану тем, кем был когда-то двенадцать лет назад. Уже двенадцать, ты только представь. Не много, но и не мало. Я стараюсь, правда, и тешить самолюбие Тэхёна, мол, вон каким ты меня сделал — радуйся, я не хочу, однако… Не всегда всё зависит от нас, есть исключения, — Чонгук поднимает равнодушный холодный взгляд, неторопливо отбивая аккуратными ноготками по поверхности стола незамысловатый бит. — Время на данный момент — единственное, что мне, наверное, нужно. Я знаю, что моё состояние сильно влияет на детей, ведь они берут с меня пример, но показывать маску тяжелее, чем быть собой. Я и так это делал на протяжении долгих лет. Когда-нибудь, когда они подрастут, я обязательно извинюсь перед ними. Нет смысла делать это, когда я сам себя простить не могу. — Я понял тебя… Прости, что завёл эту тему. — Ты переживаешь, это нормально. Расскажи лучше, какой вы с Сонхва дом присмотрели, — Чонгук натягивает улыбку, не улыбаясь глазами, и кивком подбородка указывает на чужой телефон, лежащий на столе, чтобы друг показал фотографии.

***

— Пап, я не могу найти шапку, — надув розовые губки, опечаленная Изабелла встаёт перед одевающимся Чонгуком и складывает ладони в замок на пояснице, крутясь из одной стороны в другую. — Посмотри в своей комнате ещё раз, милая, — Чонгук и сам не может найти свой бумажник уже битый час, хотя оставлял всё на тумбочке в коридоре. Вибрация на телефоне отвлекает его от переодевания в свитер, и, откинув его на кресло, он берёт телефон в руки. Когда видит на экране имя, поджимает губы. — Соён, Изабель! Не одевайтесь пока, Чимин звонит, — прежде, чем ответить, кричит детям, на что старший ребёнок громко цыкает, определённо точно закатив глаза, хоть омега и не видит. — Не цыкай! Прогулка не убежит!

Ruelle — Recover

Натянув лёгкую улыбку, он свайпает вправо, принимая видеозвонок, и вскоре, когда связь налаживается, видит родное лицо любимого мужчины. Да, он всё ещё обижен, но переживает всё так же, как и любит. — Меня хорошо слышно? Чонгук кивает, здороваясь. — Привет. — Привет, малыш, — Чимин улыбается. А у Чонгука в уголках глаз вдруг скапливается влага. — У тебя после химии так хорошо отросли волосы, — подмечает он, — до этого не замечал как-то. — Всего несколько сантиметров этого убожества, но да, растут быстро. Ужасно выглядит, знаю. В армии то- — Нет, ты прекрасно выглядишь, — челюсти сжимает. Знает, что беда миновала, знает, что операция была пройдена успешно, но чёрт… как же страшно осознавать, что любимый человек болел такой ужасной болезнью, которая уже на второй стадии еле излечима. И ведь не факт, что она не появится вновь — такой гарантии ни один врач не даст. — Я с тобой любым до самого конца, ты же знаешь. Мне неважно, как ты выглядишь. — Ты невероятный, — облегчённо выдыхает Чимин. Видит, что Чонгук до сих пор в обиде, но за эти несколько минут они поговорили больше, чем за несколько месяцев. Он сильно скучает по нему и по детям, к которым привык. И чертовски зол на самого себя за то, что не может быть рядом с любимым беременным омегой, что носит его ребёнка: не может поддерживать, помогать с клиниками, носить на руках не может и покупать клубнику посреди ночи, потому что знает подобные хотелки Чонгука даже вне беременности — бывало уже такое, когда в подростках гоняли, вот только за клубникой Чимин, помнит, не в магазин бегал, а тайком в теплицу одной семьи в Кёнсоль, которые ягоду выращивали и продавали. — Как ты? — Прохожу морфологическое исследование. Это надо после операции на выявление остаточной чуши, и я, если честно, уже страдаю от этого, — нервно усмехнулся альфа, хрустнув шеей. — Хорошо хоть не заставляют в шесть утра вставать — и то ладно, но из одного корпуса в другое ходить каждый день — такое себе занятие. — Не бурчи, так надо. — Да, знаю… А вы там как? Как проходит беременность? — У нас у всех всё хорошо. Ыну с Сонхва присматривают себе новый дом, дети ходят в школу, часто спрашивают, как ты там себя чувствуешь. А беременность проходит очень даже отлично и не беспокоит, что меня радует и удивляет одновременно, хотя не должно по понятным причинам. Но врач-акушер прогнозирует плановое кесарево. Сам я не смогу, опасения всё ещё есть. — Понимаю, — Чимин задирает голову вверх и гулко сглатывает, глубоко вдыхая свежий тёплый воздух, чтобы немного успокоить в себе желание сорваться и прилететь в Корею. Чонгук вынашивает их ребёнка… до сих пор не верится. Он хочет быть рядом, но их разделят восемь с лишним тысяч километров. Мечта сбылась, хоть и частично и таким трудом, но он верит, что они справятся, и уже скоро он будет держать их дитя на руках и стоять перед омегой на коленях, роняя слёзы, которые уронить хочет уже сейчас, и благодарить. — Ты ради меня своим здоровьем жертвуешь, а я даже не рядом… — Ради нас. Я тоже хотел этого ребёнка, так что, ради нас. Да, жертвую, но мне нужен сын или дочь от тебя, Пак Чимин. Хочу любить его вместе с тобой. Чимин шмыгает покалывающим носом, чувствуя жжение стоявших слёз в глазах, и прокашливается, прикусив щеку изнутри, чтобы скрыть глупую улыбку. — Я обещаю прилететь ближе к родам, — выдавливает из себя сквозь рвущееся наружу желание показать эмоции. — Клянусь, — и вытягивает перед экраном мизинец. — Не забывай о себе. Я справлюсь, а вот тебе необходимо вылечиться полностью, чтобы детей воспитывали мы оба, — отвечает Чонгук, но мизинец протягивает, имитируя со старшим закреп. — Всё будет хорошо. Я приеду с огромным букетом цветов, или нет, — задумывается, — целый магазин тебе куплю, — смеётся. Чонгук, уже искренне улыбаясь во все зубы, произносит: — Кажется, это кое-что напоминает, не так ли?

flashback.

— Я обещаю приехать к твоему дню рождения. Клянусь, — Чимин вытягивает мизинец, и Чонгук, веря ему, цепляет его своим, сделав закреп. — Пораньше, — тихо бурчит он, — было бы лучше пораньше. — Уже этого точно обещать не могу, прости. Но в день рождения как штык явлюсь на порог твоего дома с огромным букетом цветов. Да хоть целый магазин куплю!

flashback.

— Точно… Тогда, фирменное? Облизнув губы, омега коротко кивает. — Я — это ты, — шёпотом. — Ты — это я, — продолжил альфа. Тихий девичий смех Чонгука отвлекает, и он резко поворачивается в сторону дверного проёма, за углом которого, выглядывая одним глазком, игриво хохочет Изабель, а Соён, шипя, тянет её назад в одну из их комнат. — Ты покраснел, — вдруг произносит альфа со смешком. — Меня как будто за чем-то непристойным спалили, — громко усмехнулся омега, покачав головой. — Ладно, позвони вечером, с детьми поболтаешь. — Почему не сейчас? Я свободен на сегодня. — Но нам на прогулку идти надо, они уже полуодеты, как и я. — Тогда хорошо, позвоню ближе к восьми по вашему. — Целую, — моргнув согласием, шепнул Чонгук, получив в ответ тоже самое, и они отключились, попрощавшись до вечера. Что ж, после полноценного разговора с альфой ему определённо стало лучше.

***

Погода под стать настроению омеги: пасмурно и чересчур влажно, из-за чего волосы вьются сильнее и противно лезут в глаза, как их не откидывай назад. Такси подъезжает к парковке и водитель по просьбе Чонгука паркуется так, что серое здание с решётками на окнах им не видно. Он бы очень не хотел вести туда детей, но им отказали свидание с Тэхёном в каком-нибудь ином месте, и он понимает причину, потому возражать не стал. Расплатившись, омега выводит детей на улицу и видит направляющегося к ним Богома, что с улыбкой сразу присаживается на корточки и обнимает Изабеллу, Соёну же пожимает руку, которую сын незамедлительно протягивает. — Как дела, принцесса? — Как у принцессы — всё отлично! Чонгук, заметив, как Соён спешит вставить своё слово, наверняка отметить хочет то, что у принцесс из мультиков на деле не так всё хорошо (просто Чимин и Соён очень сильно любят обсуждать такие вещи), толкает его боком в плечо, и стоит сыну обратить на него внимание, как сразу мотает головой, мол, нет, молчи. Изабелла потом после таких споров с братом хмурая ходит и без настроения: знаем — плавали, так что, сейчас Чонгуку этого точно не надо. — Я рад, — поправив ей шапку, Богом встаёт в полный рост и поджимает губы, смотря на омегу. — Ну что? Тот вздыхает устало, чувствуя, как на душе образуется давящий камень, не позволяющий нормально дышать, и достаёт из кармана две ночные маски на глаза чёрного цвета. — Дети, хотите сюрприз? — Да! — сразу выкрикивает Изабелла, Соён же спрашивает, что за сюрприз. — Ну, если я скажу, сюрпризом это уже не будет. Я сейчас надену на ваши глаза эти маски, и мы с Богом-хёном поведём вас к этому сюрпризу, договорились? Только не снимайте, ладно? Когда дети соглашаются, Чонгук с натянутой улыбкой надевает им на глаза маски, и, удостоверившись, что всё нормально, берёт под руку Соёна; Изабель же ведёт Богом, не поднимая её на руки. В здании очень тихо, что не раз пугало омегу, хотя на данный момент эта тишина очень даже кстати. Их до комнаты свиданий проводят двое охранников, и Изабелла не раз спрашивает, кто с ними идёт рядом, на что получает ответ, что это простые работники, без каких-либо подробностей, в каком месте, и что за работники такие. Бетонные стены серого цвета наводят на Чонгука какую-то панику, но он глушит её мыслью о том, что они здесь ненадолго. Когда вшестером они доходят до двери, Богом на некоторое время с ними прощается, пообещав по окончанию забрать их и увезти домой, а Чонгука хватает за всё тело липкий мандраж — настолько неприятный, что хочется залезть в прохладный душ или проще — убежать. Но почувствовав запах Тэхёна, что уже находится в комнате, вроде успокаивается и на немой вопрос охраны, можно ли их впустить, положительно кивает. Комната для свиданий не та, где заключённого и посетителя разделяет стекло, а которая с кроватью, где Чонгук был недавно — просто чтобы дети не задавали лишних вопросов. Он не знает, как Богом уговорил разрешить именно такое свидание, но рад этому, и только из-за детей, которым необходимо своего отца за столь долгое время разлуки обнять и просто побыть рядом. Всё это время они уверены, что их второй родитель наблюдается у специалистов в лечебной клинике — Чонгук не стал говорить правду, хоть и понимает, что сын и дочь прекрасно осведомлены о том, что такое тюрьма и за что сюда сажают. Он просто не смог, они и так натерпелись немало, просто наблюдая за своими никчёмными родителями. И да, Чонгук действительно считает себя таковым. Он видит встающего с койки Тэхёна, что с естественной улыбкой торопливо направляется к детям, и самостоятельно одновременно снимает с них маски, вскоре принимая обоих в объятья, когда те с криком «Отец!» в унисон, к нему кинулись. У Чонгука от этой картины в носу защипало, и он прикусил внутреннюю щеку, обнимая себя за плечи, словно защищается, хотя поводов, вроде, нет. Только сейчас, смотря на то, как Изабель плачет от радости из-за этой встречи, а Соён старается держать себя в руках, омега понимает, какую совершил тогда ошибку, спустив этот злосчастный курок. Если бы попал в жизненно важные органы, он оставил бы двух детей без одного родителя, которого, каким бы он ни был, они любят. Внутри просыпается душащая его изнутри за горло злая вина, давящая на сердце, мол, посмотри, чего ты хотел лишить сына и дочь — разве не эгоистично с твоей стороны? И Чонгук мысленно толкает себя к возникшему по щелчку пальцев танцующему пожару внутри себя, приговаривая при этом, какой же он хреновый родитель. Что было бы, узнай они о смерти отца? И всё-таки, Чимин был прав: его бы не простили за это. Наверное, судьба поняла и сжалилась над ним, понимая, через что Чонгук прошёл и зная наперёд, что было бы, потому оттолкнула старую с косой и позволила Тэхёну жить. И вот, вроде бы, радоваться надо, да только радостным он себя всё равно не чувствует. Виновным на пьедестале — да, но не радостным. Сия картина перед ним буквально окунула его в своё же дерьмо и топит. Тэхён детей к кровати отводит, на вопрос Соёна, почему такая палата «стрёмная», отвечает, что это не его палата, мимолётно глянув на тихого омегу, и что его, конечно же, намного лучше, а эта просто для того, чтобы они встретились. Так надо, — добавляет. Вопросов больше никто не задаёт. Он на своих детей смотрит и понимает, что соскучился до безумства, такого, что в пору проломить в стене дыру наружу сразу на улицу, схватить их под руки и убежать. И не без мужа, конечно же. И нет, Тэхён не признаёт, что уже бывшего — он документы о разводе в глаза не видел, несмотря на то, что Чонгук утверждал, что в его положение вошли и развели их без подписи второй стороны. Ему плевать, он не верит и не хочет, потому что, опять же, подпись не ставил. — И как вам, нравится в школе? — интересуется он, когда Изабель, сидящая у него на коленях, о своём нулевом классе рассказывает. — Очень! Соён после занятий за мной заходит и одевает, а потом приезжает папа. — У папы-то машина появилась? — вроде у дочери спрашивает, но взгляд прикован ко всё ещё стоящему у двери омеги. — Или на такси забирает? — На такси. Он боится садиться за руль, хотя Чимин-оппа предлагал свою машину. — Чимин-оппа… — зубы скрипят, словно в крошку сейчас сотрутся, а вмиг раздражённые до покраснения глаза в упор смотрят на Чонгука, и вовсе отвернувшегося к окну: его сменившееся настроение с ходу понимает. Честно говоря, Тэхён надеялся, что Пак сдох из-за болезни, но куда уж там. Живучая мразь оказалась. Но внимание на этом не заостряет, потому что ему время не для этого отведено, а чтобы с детьми побыть. — Соён~а, как у тебя успехи в учёбе? — Отлично. Сейчас итальянский изучаю, — гордо поднимает младший подбородок, улыбаясь отцу. — Mio figlio, — на этом же языке тепло отвечает ему Тэхён, поцеловав в лоб. — Ti piace? — Molto. — А как у тебя дела с французским? — Я его забросил, прости, — виновато опустил голову Соён, поникнув. — Никогда не бросай начатое, понял меня? Чонгука будто кипятком ошпарило: он вздрогнул и резко повернулся в их сторону, но альфа на него не смотрел, общаясь с сыном. Он не знает, почему так внезапно среагировал. Просто… Тэхён не раз говорил ему, что никогда не бросит начатое им дело, каким бы оно ни было. И не раз говорил, что с Чонгуком ещё не покончил. Обещал уйти, да, но не обещал больше не трогать. Накручивает. Чонгук просто себя накручивает. Тэхёну отсюда не сбежать. — Особенно, это касается каких-либо языков, ведь если ты останавливаешься на середине и начинаешь изучать другой, твой мозг превратит всё в кашу. Я знаю, что ты французский знаешь довольно хорошо, но всё же недостаточно. Понял? — Понял. Я возьмусь за него. — Ты номер Аннет помнишь? — Соён кивает. — Позвоните ей и пусть она продолжит с тобой занятия. D'accord, mon or? — D'accord. — Отлично. А ты, принцесса? Учишь какой-нибудь язык? — Я не хочу, — Изабель надувает губы и скукоживается, очевидно боясь, что на неё будут ругаться, но Тэхён не станет. Он просто сталкивается с Чонгуком взглядами, молча давая ему понять, что им предстоит разговор. — Тогда чем занимаешься в свободное время? — Я много рисую! Если бы я знала, что мы приедем к тебе, то я бы нарисовала что-нибудь и привезла… — В следующий раз тогда, малышка. Вас никто не обижает? Они разговаривают довольно долго, как кажется Чонгуку, и либо время так тянется, как резина, либо он действительно не замечает счёт. Он рад видеть детей такими счастливыми, и благодаря их настроению, поднимается и его. Тэхён с ними любящий отец, и глядя на него сейчас, вообще не скажешь, что этот человек самое настоящее чудовище, способное убивать, вести нелегальный бизнес, насиловать и так далее по списку, что не шибко мал. Сейчас он улыбается широко, что редко делал, общается с детьми, узнавая новости из их жизни и жизни Чонгука, ведь сам он не расскажет, и за него это делает разговорчивая Изабель, даже смеётся, когда слышит что-то смешное, и детей обнимает, моментами проводя им нравоучения в том или ином деле, по типу бардака в личной комнате или учёбы — куда без неё. Сейчас он не тот человек, которым Чонгук привык его видеть… Когда Соён заикается о том, что их школа самая обычная, омега ловит недовольный взгляд Тэхёна. Да, он водит детей в самую обычную школу, но что ему ещё делать? На дорогую у него пока нет денег — он не работает и ещё не готов к этому, хотя… Чонгук ведь и не работал никогда, на себя если только, когда картины писал, но сейчас у него рука к этому не тянется, всё ещё не может вернуть занятие, которое любит, и которое ранее приносило ему личную прибыль. Он и не торопится, потому что Соёну, как и Изабель, неважно, где учиться — лишь бы учили хорошо и не обижали, а эта школа, как они говорят, полностью им подходит по этим главным параметрам. Конечно, когда придёт время перевода в среднюю для Соёна, Чонгук уже заработает и будет оплачивать ему более, чем просто хорошую учёбу. Если выйдет отсюда живым, потому что взгляд альфы не очень добрый. Когда время свидания заканчивается — в дверь стучит Богом, а после входит, равнодушно посмотрев на заключённого. — Пора, — обращается к Чонгуку. — Нам надо поговорить, — предельно серьёзно говорит Тэхён омеге, и Чонгук, нехотя, кивает. — Мы поговорим, и я выйду, а вы пока идите. Ребята, попрощайтесь с отцом. — Мы же ещё увидимся? — в унисон спрашивают те. — Конечно, а сейчас вам пора домой. Мы с вашим папой поговорим, и он придёт. Я люблю вас, — Тэхён целует Изабель и Соёна в макушки, и треплет первую по тёмным и вьющимся, как у Чонгука, локонам, искренне улыбаясь. — Очень сильно люблю. А теперь бегите. Дети на прощание крепко обнимают своего родителя, взаимно прошептав, что тоже его безумно любят, и уходят с Богомом, который тихо предупредил Чонгука, что они выйдут через ближайший кабинет, и что охрана, если что, за дверью.

Raign — When It's All Over

Тэхён с койки встаёт, спрятав руки в карманы пижамы, которую ему предоставили, дабы дети ничего не заподозрили, и медленно подходит к омеге, прищуриваясь. Тот прижимается спиной к стене, инстинктивно закрывая живот. — Только посмей меня тронуть. — Боишься, но зубоскалишь. Почему дети ходят в обычную школу? — Потому что им там нравится. — Или потому что у тебя денег нет? Почему вообще у тебя денег нет? Твой счёт должен быть давно уже разблокирован, и там была немалая сумма: я скидывал, и ты сам зарабатывал. Этот счёт не могли изъять из-за меня — он полностью легальный, — голову посещает одна догадка, и если она верна — он прямо сейчас расшибёт омеге голову. — Только не говори, что ты все деньги на лечение своего хахаля отдал. — Нет, — тут же отвечает Гук. Не врёт. — Я купил четырёхкомнатную квартиру, чтобы у детей были свои комнаты. До этого мы жили в двухкомнатной. — Ладно, помнишь мои слова о личном пространстве для них, молодец. Но хочешь сказать, что на это ушли прям все деньги? — А ты думаешь, дёшево купить квартиру в центре Сеула? Деньги ещё есть, но на учёбу не хватит. Я на них покупаю детям всё необходимое. — А твой хахаль? — Не трогай его, я прошу тебя, — Чонгук бы и сказал, что и так сидит на шее Чимина, хотя тот и запрещает работать, пока не родит и вообще пока не вылечится полностью, но это уже не Тэхёна дело. А Тэхён усмехается ядовито. — Много просишь, а вот отдачи не вижу. — Не видишь? — прищурился Чонгук, оторвавшись от стены, к которой будто приклеился. — Я на свой страх и риск детей тебе привёл! Может не я лично, но это мне пришлось уговаривать Богома, потому что, по факту, тебе запрещено с ними видеться. Он и сам с трудом это сделал. Раз такой умный, договаривайся о следующей встрече сам! — он разворачивается, чтобы уйти, но Тэхён его за предплечье больно хватает и возвращает на место, толкнув к стене. — Мы не договорили. — Договорили. — Я разобью тебе голову, если ты сейчас сделаешь шаг, и охрана даже не успеет что-либо предпринять, — на лице ни один мускул не дёрнулся, а равнодушные холодные глаза в упор уставились в чужие, испуганные. Чонгук мигом успокоился и остался на месте. — Умничка. Через какое конкретное время, я тебе сказать не могу, но в течение недели-двух на этот же твой счёт поступит круглая сумма. Так уж и быть, пусть Соён до средней школы учится в этой, но после ты переведёшь его на платное обучение в хорошую школу с необходимыми курсами по иностранным языкам. Захочет в какую-нибудь секцию записаться — пусть. Миссис Аннет, к слову, тоже обязательно позвоните, она будет обучать бесплатно, как и всегда. И смотри — я обязательно узнаю, сделал ли ты это. Изабель после нулевого переведёшь тоже в платную. Будет хорошо, если оба ребёнка будут учиться в одном месте, как сейчас, но в более хорошем. И Изабелла должна изучать языки. Пусть рисует, если хочет, но от главного не отстаёт — это им обоим в жизни пригодится куда лучше, чем что-либо. Надеюсь, ты меня понял и сделаешь всё правильно. — А если нет? — А если нет, — Тэхён делает широкий шаг вперёд, вставая к омеге вплотную так, что касается его большого живота, — то обещаю, я тебе жизни не дам даже сидя за решёткой. — Ты никогда не дашь мне покоя, даже если я буду выполнять твои прихоти, — горько усмехается Чонгук, нервно дёргая уголком губ, — так что, мне нечего терять. — Кажется, ты не понимаешь, что я только лучшего нашим детям желаю, и раз уж я сам не могу им обеспечить лучшую жизнь, то я прошу тебя об этом позаботиться, однако… ты зачем-то бросаешь мне вызов. Хочешь увидеть последствия, не послушав меня? Разве ты не желаешь уже зажить нормальной жизнью, где нет меня? Или уже нет? — Тэхён, прищурившись и подняв голову, сверху вниз с оскалом на губах на младшего смотрит. — Что, спокойная семейная жизнь кажется тебе скучной? Не хватает адреналина? — Что ты несёшь… — Да потому что по тебе видно, Гук~и. Ты привык ко мне. Ты привык к нашей с тобой жизни. От привычки, конечно, можно избавиться, но до того времени ты так и будешь искать приключения на одно место, всё ещё огрызаясь со мной, зубоскаля и пытаясь вывести меня на эмоции. Тебе не хватает этого. Но я понимаю, — он мягко поднимает ладонь и прикасается к дёрнувшемуся в бок лицу, тут же хватая омегу за подбородок, чтобы тот в глаза смотрел, — ведь мы с тобой одинаковые. Мы оба привыкли к тому, как жили долгие годы, и уж поверь по моему опыту, эта привычка ещё до-о-олго тебя не покинет. — Ты за себя говори. Я вернусь к нормальной жизни назло тебе. Буду приходить с искренней улыбкой на всё лицо и рассказывать, как я чертовски счастлив, и как дети сильно привязались к Чимину. Тебя будет съедать это изнутри, ты захочешь сделать мне больно, даже попытаешься сбежать, зная тебя, но больше ты меня не сломаешь. Сбежишь и явишься ко мне в дом — я тебе ноги прострелю и снова сюда отправлю. — Всё-таки бросаешь мне вызов, гадёныш. Хорошо, давай посмотрим, что же из этого выйдет. Ожидай, — нагло скалится альфа, и резко припадает к губам омеги, тут же получая сильную пощёчину и громкое «Охрана!». Тэхёна скручивают быстро, он сам даже не замечает, как быстро мужики влетают в комнату. Смеётся, смотря на омегу и слизывая с губ давно забытый вкус мужа, не сводит с него взгляда даже тогда, когда его выводят наружу, уже закованного в кандалы. Чонгук скатывается по стене спиной, оседая на пол, и наконец даёт волю эмоциям, закрывая рот дрожащей ладонью.

***

Присутствие Тэхёна в жизни на данный момент — это своего рода «Кнут и пряник» — понимает Чонгук, когда получает на свой счёт двести миллионов вон. Он как ежедневное наказание для него самого, но и как поощрение, и тут свести можно ко многим факторам: дети, их благополучие, да даже самое состояние Чонгука, ведь пока метка на его теле присутствует — Тэхён его часть. Не будет альфы — и состояние ухудшится. И вот ведь ирония: даже если бы он убил его, кнут и пряник так или иначе бы присутствовал в его жизни ежедневно, где кнут — это отношение детей к Чонгуку после смерти их отца, а пряник — сама смерть последнего. Раньше он этого как-то не замечал, но если подумать, то единственное поощрение было в его жизни, это, конечно же, любимые дети; всё остальное — наказание. Каким образом Тэхён договорился, чтобы ему — Чонгуку — скинули деньги, если свидания запрещены даже с адвокатом, он не знает и, если честно, даже знать не хочет, ведь так он начнёт постоянно думать, что у альфы везде есть лазейки, что, конечно же, после последней встречи, радости не приносит. Он и сейчас понимает это всё, но не заостряет на этом внимание. Чимину о произошедшем говорит тем же вечером, прося только об одном — чтобы Богом не знал о деньгах, ведь они детям действительно понадобятся, и если не сейчас, то в будущем точно — для этого омега на следующий день идёт в банк и открывает счёт лично для них, переводя все средства туда. Когда сам он начнёт работать, то так же будет пересылать какую-то часть от себя. По совершеннолетию детей они оба могут воспользоваться этим счётом. У Чонгука, конечно же, есть теория о том, что Тэхён уже сделал для них тайный счёт, но подстраховаться лишним не будет, потому что он хочет, чтобы у сына и дочери были ресурсы, пока они будут искать себя по жизни. Думает ли он вообще о последнем сказанном альфой «Ожидай»? — к сожалению, да. По этой причине у него скачет давление на протяжении недели, живот тянет, словно ребёнок его настроение чувствует, кожа бледная, тело постоянно лихорадит. Приехавшая в гости мама себе места не находит и носится с ним, как с маленьким, не отходя ни на шаг, а когда у Чонгука начинается сильный жар, она в спешке вызывает врача. Тот приезжает уже омеге знакомый, что не могло не порадовать, ведь чужаков он не больше к себе не подпускает, а этот ему знаком ещё с момента той комы. Едва ли не буквально прилетевший из своего дома взволнованный состоянием друга Ыну сидит в кухне, нервно дёргая коленом и ожидая, когда из комнаты выйдет врач, а Лиён готовит им обоим успокаивающий чай, в большей степени переживая за него, ибо парень тоже в положении и нервничать сейчас на таком сроке ещё более опаснее: восьмой месяц, как никак. Господин Ли выходит из комнаты через десять минут, снимая стетоскоп, и проходит к позвавшей его в кухню женщине. — Как он? Почему такое состояние? — У него жуткое потрясение чем-то, но не физическое, а именно моральное. В какой-то момент он сильно перенервничал, что и привело к такому состоянию. Плюсом, мне жаль это говорить, и я знаю, что это больная тема для него и всех вас, но вторая метка сильно даёт о себе знать. Омега нуждается в своём альфе. — В к-конкретном?.. — заикается Ыну. — Необязательно, но определённо в ком-то из двух. Состояние у него, как при течке, разве что, беременность этот цикл заглушает, но, тем не менее, ему нужен рядом альфа. — Но это ведь пока невозможно… — на Лиён смотрит Ыну. — Чимин в Израиле, а Тэхён в тюрьме… Да и сам Чонгук не позволит себе пойти к нему, даже если судья позволит встречу снова так быстро. Неужели нет других способов? — к доктору обращается. — Это ведь лихорадка. Лекарства? — Я пропишу всё необходимое, но, на самом деле, это лишняя трата средств. Я сказал вам всё, как есть. — А что насчёт гнездования? — Ыну спрашивает у врача. — Когда Тэхёна в предтечное время Чонгука не было дома, он гнездовался при сильных болях, и ему становилось лучше. Вещей Чимина сейчас дома полно. — Как вариант, вы можете попробовать, но это сработает лишь в одном случае — когда вещи хорошо сохранили запах обладателя. — Но ведь вещи Чимина и так окружают моего сына, разве в таком случае ему не стало бы лучше за эти дни? — Но гнездование — это другое, — посмотрев на женщину, говорит Ыну. — У Вас разве такого не было? Вы ведь тоже омега. — Не было, потому что омега гнездуется вещами того альфы, к которому сильно привязан или привязана, ну и, от кого имеет метку, соответственно. У нас с Джихваном не те отношения были. — Что же делать… — Ничего не делать, — слышится из-за спины врача, и в кухне появляется пунцовый из-за жара тяжело дышащий Чонгук. — Я тебе сказал лежать, зачем ты встал? — хмурится господин Ли. — Надоело лежать, — держа ладонь на ноющей пояснице, омега подходит к фильтру и наливает себе воды, тут же осушая его полностью. — Мам, хён, прекратите думать, что я не справлюсь. Мне и до этого легко не было. Просто сейчас я перенервничал и залихорадил. Пройдёт, — и уходит обратно в комнату, понимая, что сейчас могут начаться нравоучения. Но к варианту о гнездовании всё же прислушивается, хотя и понимает, что это немного не та ситуация, а вещи Чимина, пусть и лежат и их никто не трогает, но всё же уже растеряли его природный запах. Вытащив из шкафа буквально всё, что тот с собой не брал, парень кладёт их под голову вместо подушки, утыкаясь лицом и чувствуя своего альфу, накрывается одеялом, несмотря на жар, и мгновенно засыпает. Ему снится море и теряющийся в шумном морском прибое заливистый смех.

***

У него в детстве бывали уже лихорадки, Чонгук нередко болел. Соёном беременный был, тоже не раз сваливался в постель на несколько дней, а то и недель. Были почти все симптомы: боли в спине и голове, повышенная температура, озноб и тошнота, вскоре сопровождаемая рвотой, даже бредить мог, но вот галлюцинаций не было ещё ни разу, сколько себя помнит. Тело сейчас расслаблено, дыхание спокойное и вроде озноб пропал, но, открывая туманные глаза, омега почему-то видит Чимина, над ним склонившегося. Сон — думает, ведь тот в Израиле. В какой-то момент, когда моргает, лицо любимого человека сменяется самым ненавистным, но Чонгук даже пошевелиться отчего-то не в состоянии, а язык будто к нёбу присох. Веки под тяжестью напавшего очередного сна опускаются. Когда он просыпается в следующий раз, в комнате веет приятной сырой прохладой, запах озона окутывает пространство, а шум дождя за окном ласкает слух. Чонгук вдыхает полной грудью, не почувствовав никакого давления в до этого сильно болящих лёгких, что уже могло сильно порадовать, и присаживается на постели, оглядывая пространство. Вещей Чимина не наблюдает, значит, действительно галлюцинации словил. Аккуратно встав босыми ступнями с кровати на мягкий ворс ковра, омега, придерживая низ живота и чувствуя, насколько сильно полон его мочевой пузырь, на который ещё и малыш давит, решает поскорее ретироваться в ванную, совмещённую с туалетом. Встаёт на ноги максимально аккуратно, боясь, что голова может закружиться, накидывает на себя тёплый халат Чимина, хотя одет в явно чистые большую футболку с покемоном — на минуту даже задумывается, откуда у них в гардеробе такая — и шорты по колено, и выходит из комнаты в сторону кухни, рядом с которой находится ванная. Мимолётно глянув в пустую гостиную, наконец заходит опустошить мочевой пузырь, после чего умывается и чистит зубы. Забив на уход за кожей, он медленно идёт в кухню, чувствуя босыми ногами прохладный паркет, посылающий по коже мурашки, и наливает себе тёплой воды из фильтра, чтобы замочить во рту Сахару. Пробежавшись глазами по обстановке, Чонгук видит на столе пакет с продуктами и записку с одним единственным «Скоро вернусь» оставленную мамой, скорее всего, ибо Ыну вряд ли бы стал покупать ему в холодильник продукты, ничего в этом не смысля. Через несколько минут он напрягается, услышав, как в замке входной двери кто-то возится, словно пытается её вскрыть. Тихо поставив стакан в раковину, Чонгук достаёт из нижнего ящика большую сковороду и кошачьими мягкими шагами доходит до двери. Он знает, что мама, Ыну и дети легко открывают этот замок, поэтому это не могут быть они, и омега начинает нервничать, когда подходит ближе, вставая сбоку и занося сковороду над головой. До телефона добежать, чтобы вызвать полицию или позвонить тому же Богому, уже явно не успеет, потому что замок открывающему поддаётся, и некто одетый в чёрную куртку и с большим капюшоном на голове, закрывающим почти всё лицо, заходит в квартиру как к себе домой. Затаивший дыхание Чонгук резко подскакивает к этому человеку, опуская на того тяжёлую чугунную вещь, но руки внезапно перехватывают, и он слышит своё имя. — Чонгук! Ты чего?! Увидеть Чимина он не ожидал. Дыхание перехватывает, губы тотчас трогает улыбка, и Чонгук бросается к любимому в такие долгожданные объятия, поставив сковороду на стоящую у порога высокую тумбочку для аксессуаров. Мокрый из-за дождя капюшон альфы слетает с головы, из-за такой же мокрой куртки Чонгук промокает и сам, но ему так чертовски всё равно, потому что любимый человек его обнимает сейчас, целуя в висок, и… он просто здесь. Слёзы скатываются совершенно непроизвольно. Чимин с трудом отрывается от омеги, но только когда слышит шмыганье носом. Заглянув в чужое лицо, он шумно выдыхает и вытирает большими пальцами влагу с пунцовых щёк, коротко целуя омегу в выпяченные дрожащие губы. — Почему ты плачешь, малыш? Не плачь, я рядом, — снова обнимает. Чонгук на его спине куртку в кулаках сжимает, боковой стороной лица на грудь укладывается, позволяя альфе уткнуться носом в его макушку. Он рядом. Чимин теперь рядом. Чонгук спокоен.

***

— Значит, это были не галлюцинации, — светящийся счастьем Чонгук наблюдает, как Чимин раскладывает в холодильник продукты, которые, как оказалось, купил он, а не мама. Та вообще с детьми на выходные в Кёнсоль уехала, когда Чимин неожиданно приехал, сделав им сюрприз, только вот совсем не ожидал, что его тоже ждёт сюрприз, разве что, не такой приятный: о лихорадке омеги ему вообще никто ничего не говорил. — Их при лихорадке вроде и не бывает. Скажешь, почему ты напал на меня со сковородкой? — ту самую сковороду Чимин убирает сейчас туда же, откуда её и достали. — Потому что ты слишком долго возился в замке, я подумал, что это кто-то чужой. — Ну так, ещё б мне кто сказал, что замок был сменён. И вообще, я думаю, что стоит сделать панель с кодом, что думаешь? — Хорошая идея. Я поменял, потому что Соён четыре недели назад неправильно ключ вставил и тот застрял. — Так застрял, что пришлось менять и замок? — весело усмехнулся Чимин, закончив с продуктами. — Именно, — улыбается Чонгук. Чимин подходит к омеге, попросив встать со стула, садится на него и того усаживает себе на колени, поглаживая уже большой живот. Как много он за эти месяцы пропустил… — Забыл спросить: почему ты так рано? — Душа не на месте была из-за тебя. Всё, что я проходил там на данный момент, я вполне могу проходить и в Корее, так что я попросил переназначить мне всю реабилитацию сюда. Цветы, которые я тебе купил, кстати, завяли, — грустно усмехнувшись, произнёс Чимин, и уткнулся омеге лбом в плечо. Тот поглаживает его по голове, тихо смеясь. — Это насколько давно ты приехал? — тут же хмурится. — Пять дней назад. Не помнишь, когда увидел меня? — Все дни как в тумане. Это значит, я полторы недели лихорадил… Впервые такое. — Я сам удивился, но более — испугался. Лиён всё рассказала. Не понимаю, почему ты не сказал мне сразу. — Потому что знаю тебя, Чимин, — Чонгук закатил глаза, и альфа щёлкнул его по носу. — Богом в курсе, что ты в Корее? — Да, уже был в агентстве. — И что ты решил насчёт работы? Тебе ведь… нельзя больше заниматься физическими нагрузками. Чимин вздыхает, вновь загрузившись. Врач действительно запретил ему заниматься серьёзными физическими нагрузками, и если лёгкий спорт для поддержания форм ещё будет даже на пользу, то от работы агента строго сказано было отказаться. Никаких драк, длительного бега, оружия и никаких нервов. Опухоль может и удалили, но всё же, это не гарант полного выздоровления. — Агентом по КН я больше не числюсь, это так. Богом предложил три варианта перевода: в оперативный отдел хакеров, только там мне нужно будет ещё учиться какое-то время, телохранителем, как тот же Стефан, либо же идти в помощники Богому и Сонуну и работать с документацией, разбирать дела без какого-либо выхода в операции — если только удалённо. — Мне всё нравится, кроме телохранителя. Ты ведь всё равно под угрозой, защищая кого-то. — Факт, потому и не рассматриваю это. Как вариант, сначала могу в отделе хакеров попробоваться, и если не понравится, определённо к начальству в помощники пойду. — А если танцы? — вдруг предлагает Чонгук. — Ха, нет. Я давно уже этим не занимался, душа не лежит, да и возраст не тот. — С возрастом ты зря. Тебе всего тридцать четыре. — За десять с лишним лет, Чонгук~и, кости и мышцы уже не помнят, что такое танцы. Не, даже не уговаривай, — Чимин наклоняется лицом к чужому животу, целуя его через слой футболки, и спрашивает, веселя самого омегу: — Эй, сожитель? Есть не хочешь? Смеясь, Чонгук неожиданно ойкает, прикладывая ладонь к животу, и на взволнованный взгляд альфы, улыбаясь, шёпотом просит дать его руку, которую вскоре кладёт на тот участок живота, где малыш его пнул. Сначала Чимин не понимает, а потом его глаза взрываются неподдельным счастьем, когда ладонь чувствует в животе шевеление проснувшегося ребёнка, пол которого они решили не узнавать, чтобы было сюрпризом. С приоткрытых в улыбке губ слетает судорожный выдох, и Чимин кусает щеку изнутри, подавляя в себе порыв расчувствоваться — ещё рано. Он впервые за свою жизнь почувствовал толчок своего же дитя, что вынашивает его любимый омега. Чимин не может не быть счастливым, ведь он так долго этого ждал. — Пинается… Больно? — поднимает на омегу взволнованные глаза. — Ну, больше неприятно. Либо игривая девочка, либо будущий футболист, — Чонгук смеётся. — А есть мы действительно хотим. — Приготовим или пиццу закажем? — Пиццу! Без- — Помидоров, — Чимин помнит. Как же они счастливы.

***

James Vincent McMorrow — Look Out

С момента возвращения в нормальную жизнь, это первый раз, когда он посещает это место. Ещё с утра погода вновь была плаксивая, но сейчас солнце улыбается каждому, кто на него взглянет, а Чимин и вовсе думает, что это Хосок приветствует его. Ветер, правда, прохладный и колючий по щекам бьёт, и ассоциация с Юнги сразу — недовольным, когда его не слушаются и обещания не сдерживают, что и не сделал Чимин, который обещал навещать почаще. Заслуженно, не спорит, но пальто сильнее запахивает, пряча нос в шарфе, что от скуки Чонгук связал. Юнги тоже этим заниматься любил — у Хосока пол зимнего гардероба только его руками связано было. У Чимина, кстати, тоже есть два его свитера, да только те кожу покалывают, и он надевает их только на крайний случай, если совсем минус падает. На совмещённые друг с другом две могилы у надгробий мягко с лёгким шелестом опускается большой букет искусственных цветов, и мужчина с улыбкой вспоминает ту самую историю с живыми, когда Хосок впервые узнал, что у его омеги аллергия на них. Он присаживается на корточки, опустив голову, но с лица улыбку не стирает — они бы этого не хотели. — Херовый я и друг, и хён, наверное, потому что в последний раз здесь восемь с лишним месяцев назад был со своим папой, но вы уж простите меня, — горько усмехается, глядя на высеченные на надгробиях имена. — Знаете, когда-то я вообще не понимал этого культа, когда приходящие на кладбище люди разговаривают с ушедшими, но… теперь понимаю. Как без этого… Это первый раз, кстати. Я даже на могиле Сынхи молчал, — погибшую напарницу вспоминает, — а тут вот, сижу и говорю сам с собой. Вроде вам рассказываю, но по факту сам с собой. В носу предательски щипает, в грудной клетке давят сидящие эмоции и глаза от слёз жжёт. — Вы простите, кстати, Чонгук не смог приехать, последние недели срока его изматывают, а сегодня утром он и вовсе с кровати встать не мог, — улыбка на лице становится шире, сияющий от влаги на солнце взгляд поднимается к небу. — Он такой забавный с животом, на самом деле. Я уверен, ты, Юнги, выглядел бы ещё забавнее, потому что сам по себе ростом меньше, да и в обычном состоянии передвигался иногда, как колобок. От представлений в голове становится больно. Чимин представляет, каким бы смешным и вечно недовольным был бы Юнги, который…

— Ты пятьдесят семь килограмм вредности и наглости, ты знал? — Мне Хосок всегда так говорил.

…пятьдесят семь килограмм вредности и наглости. Хосок бы вечно носился с ним, как с маленьким, причитая, как же ненавидит и одновременно любит этого строптивого парня. Следовал бы каждой указке, по типу «купи то», «купи это», а Чимин бы умилялся с них и с пинка младшего тоже бы нёсся вместе с Хоби в магазин. Больно. — Хоби, Юн~и, мы сделали это. Виновные сидят за решётками. Большой ценой, конечно, ведь умерли невиновные, что просто зарабатывали деньги, и Чонгук потерял человека, которому доверял, но всё это не было зря. Я… — сглатывает подступивший к горлу комок, только слёзы остановить уже не может, — боже… — нервно смеётся, — я всё ещё не могу смириться, простите. Ваша смерть была абсолютно напрасна. Мне так чертовски жаль… Я даже не знаю, успел ли ты, Юнги, обрадовать Хосока такой важной новостью. Я не успел поздравить вас, а вы не успели стать семьёй и сыграть свадьбу. Мне так жаль, — он перешёл на шёпот, накрывая мокрые глаза ладонью. В этот же миг резкий порыв ветра едва не сбивает его на землю, и Чимин понимает. — Ладно, всё-всё. Больше ни слова. Горько отсмеявшись, он встаёт на ноги и вытаскивает из кармана вибрирующий телефон, увидев на экране имя Лиён. Шмыгнув носом и несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, он принимает вызов, прижимая телефон к уху, и сердце в этот же момент начинает стучать сильнее. У Чонгука воды отошли. — Я скоро стану отцом… Ветер успокаивается, перестав бить по щекам, а солнце окутывает теплотой сильнее.

***

Перед глазами, когда веки тяжело поднимаются, всё плыло. Тело слегка трясло, но об этом предупреждали, что да, возможно, а может и ничего не быть — все индивидуальны. Справа от него стояла капельница, скорее всего с окситоцином, прямо под боком бутылка с водой, но Чонгук, стоило ему слегка пошевелиться, тут же чувствовал внутри себя не самые приятные ощущения. Терпимо — настраивает себя. Слева в палате медсестра что-то делает, а после с улыбкой подходит к нему, вкалывая, предупреждает сразу, обезболивающее, а после измеряет тонометром давление. Давление в норме, — слышит, хотя, такое состояние сейчас, что даже если бы было не в норме — ему определённо было бы всё равно. — Когда меня переведут в послеродовое отделение? — с трудом расцепив сухие уста, хрипло интересуется омега. Боже, он и забыл, что такое кесарево. К слову, получилось внеплановым — они с мамой просто сидели в кухне и пили чай, как вдруг, стоило Чонгуку встать, он почувствовал влагу. Паника была серьёзной, потому что он уже записался на плановое кесарево и боялся рожать самостоятельно. Перед операцией, как сейчас помнит, один акушер даже спросил, не хочет ли Чонгук сам родить, но, благо, в этот момент поспешил его доктор Ли, вместо него запретив роды естественным путём: просто тот о многом был в курсе — не мог не быть. Внепланка оказалась тяжёлой, так как всё пришлось делать довольно быстро, но, благо, обошлось. — Спешишь куда-то? — добро усмехнулась девушка с веснушками, что для кореянки — редкость. — Ты ещё ночь не отлежал. Завтра в восемь часов переведут, насколько мне известно. — А когда ребёнка принесут? — Когда уже в своей палате будешь лежать. — Почему так? В прошлые разы мне сразу детей показывали… — его начинает сильно клонить в сон снова. — Ты так не переживай, не вздумай. С твоим ребёнком всё хорошо, — уверяет его девушка, улыбаясь, словно ангел — настолько красивая и светлая у неё улыбка и яркие добрые глаза. — Просто самому тебе сейчас нужны покой и сон, в который ты уже впадаешь. Операция была нелёгкой. Лежи брёвнышком и не смей вставать, даже если приспичит. Хорошо? Чонгук только кивает коротко перед тем, как закрыть глаза, и снова погружается в тёплый сон. Просыпается он за час до появления доктора Ли. Тот сообщает, что пора выдвигаться в послеродовое отделение, которое, благо, находилось в соседнем корпусе, и ехать никуда не нужно было: оба корпуса соединял стеклянный коридор на высоте двух этажей, по которому Чонгука перевозили в коляске. Собираться, к слову, было жутко тяжело: шов ныл, внутри чувствовалось, как матка сокращается — не самое приятное ощущение, и всё тело было как желе; омега чувствовал себя каким-то ленивцем, за которого всё делают. Отдельная палата встречает его уютом, в тёплых кремовых оттенках стенами, что неимоверно радует, так как кристально белый цвет сильно режет глаз, и цветным букетиком гипсофилы, стоящей в вазе на прикроватной тумбочке. Большое окно с видом на дальнюю Ханган и мост радует ещё больше: сразу видно — Чимин выбирал палату. Всё та же медсестра по имени Солли помогает Чонгуку переодеться в специальную пижаму, кладёт под простынь пелёнку на всякий случай, и после помогает ему лечь на постель. Тяжело, но терпимо. Спасибо девушке, которая всячески его подбадривала, о многом расспрашивала, чтобы отвести мысли от некоторых болей, что его сопровождали, и которая рассказывала истории со многими роженицами и рожениками — исключительно положительные, конечно же. В этот раз Чонгуку сильно повезло, потому что после родов Соён и Изабель, над ним хоть и была жуткая опека, но вот никто не подбадривал и все медбратья и медсёстры были молчаливые, о чём он Солли и говорит. После того, как та уходит по своим делам, предупредив, что кнопка вызова прямо над головой, если что, Чонгука снова сваливает сон, о чём, впрочем, его предупреждали.

Pentatonix — Hallelujah

Спит омега недолго — будит приятный цветочный запах. Ещё не открыв глаза, он слышит чьи-то шаги, думая, что это Солли в палате чем-то снова занимается, но когда просыпается окончательно и с трудом разлепляет веки — сон как рукой снимает, и он видит стоящего у подножья кровати Чимина… с их ребёнком на руках. Сначала это кажется воображением, сном, не явью, потому что Чонгук столько раз представлял этот момент — не сосчитать, — что он отпечатался под его веками и мозг просто решает протранслировать ему эту картинку прямо сейчас. Но не сон, не воображение, и от этого осознания слёзы падают на белое пуховое одеяло, образуя серые влажные круги. Чонгук медленно и аккуратно поднимается на локтях, не сводя глаз с подходящего к нему альфы, и благодарно с искренней улыбкой принимает в свои руки малыша. Чимин присаживается с краю, свободную руку омеги накрывая своей ладонью. — Любовь моя, ты подарил мне сына, — влажными от слёз глазами на младшего смотрит. — Спасибо… — Мальчик, значит, — Чонгук опускает взгляд на сморщившееся личико младенца, тихо спящего, и прикусывает нижнюю губу, чтобы не разрыдаться от счастья. Так легко сейчас, ничто не беспокоит, мысли заняты только этим совсем маленьким комочком и любимым альфой, что отныне рядом и никуда не денутся. Это точно не сон? — Я не сплю? — Если и спишь, то мы спим вместе с тобой. Как хочешь назвать? — Юнсок~и… — Почему так? — Юнги и Хосок, — Чонгук, шмыгнув покрасневшим носом, поворачивает голову к окну, глядя на яркое в красочном зареве солнце, освещающее палату. Чимин его взгляд прослеживает и сглатывает, глубоко вдохнув. — Спасибо… Они были бы в восторге. — У нас наконец-то всё хорошо? — после минутной паузы спрашивает омега. — Сейчас будет ещё лучше, — Чимин прокашливается, встав с кровати, суёт одну руку во внутренний карман своего классического пиджака, потому что сразу после работы приехал, и, встав на одно колено, поднимает на Чонгука светящийся огоньками взгляд. — Я ждал этого момента с того самого дня, когда понял, что влюблён. Я не многословен, хотя что-то там учил, но забыл, — смеётся нервно. — Свет мой, жизнь моя, любовь моя, ты выйдешь за меня? — и достаёт бархатную фиолетовую коробочку, открыв которую, являет на свет шикарное обручальное кольцо ручной работы с камнем в виде голубого, как море, цветка. — Да. Конечно же, да, — шёпотом, чтобы сына не разбудить. Чимин встаёт на ватных ногах и аккуратно приближается к губам омеги, забирая с них это заветное «да» своими. Он дрожащими руками, так и не сумев с этой дрожью совладать, надевает кольцо на безымянный палец Чонгука и его же целует, после снова перемещаясь на чужие, такие притягательные, как магнит, губы. Они наконец обрели счастье в лице друг друга и общего сына, которое больше никто не посмеет у них отнять.

***

Conan Gray — Sweater Weather

Уже наученный тому, как не поседеть за то время, пока малыш совсем маленький, Чонгук на протяжении трёх недель после возвращения домой справляется безупречно, и неимоверно собой гордится. Честно говоря, он сильно боялся одного — что другие дети к малышу будут ревновать, особенно Изабель, но они с Соёном, наоборот, относятся к нему трепетно, своим братом называют и в свободное от учёбы время постоянно рядом, когда им самим хочется — Чонгук никогда не заставляет. Соён и вовсе может даже сам ребёнка на руках подержать, потому что опыт с сестрой имеет, и Чонгуку это иногда очень даже нужно, ведь няню он нанимать не хочет, в этом нет необходимости, а другие дела у него всё ещё есть и сын с радостью сидит с Юнсоком некоторое время. Радует ещё то, что отныне у него нет времени думать о метке Тэхёна, и, как оказывается, мысли действительно могут быть материальными, потому что омега не чувствует беспокойства с её стороны. Сам он в тюрьму больше не ездил, но детей уже в третий раз к альфе сегодня повезли, ибо тот слишком настойчиво требовал встречу с ними и с Чонгуком, но он из-за Юнсока отказался, поэтому Чимин и Богом поехали вместе сами. Он надеется лишь, что Тэхён, увидев Чимина вместо него, не сорвётся с цепи и хотя бы постарается понять причину его отсутствия — сам ведь знает не понаслышке, как в первое время с младенцами тяжело. Уложив сына в кроватку, которую они поставили в их общей комнате в углу, как и все остальные необходимые вещи и небольшой шкаф с одеждой, Чонгук ещё несколько минут с лёгкой тёплой улыбкой на него смотрит и выходит из комнаты, не закрывая полностью дверь. В такой большой квартире мёртвая тишина, и парень решает немного отвлечься, пока не приедут со свидания остальные и тогда времени на одинокий покой снова не будет, а это уже совсем скоро. Заварив себе травяной чай, он садится за стол и берёт телефон в руки, снова начав искать хорошего портного, который сшил бы им с Чимином свадебные костюмы на заказ. Тот готов на классику, ибо роскошь — это не его, а вот омега захотел что-то более интересное. Саму свадьбу они решили сыграть весной, чтобы не было холодно и не сильно жарко, и, желательно, хочется попасть на цветение сакуры, что было бы ещё лучше, но там уже по ситуации; к тому же, Юнсоку нужно ещё подрасти. Входящий от Ыну его отвлекает, и, стоит принять вызов, как он тут же слышит громкий возглас друга. — Я хочу развестись с Сонхва! Чонгук опешил. — Так, по порядку. Что случилось? — он слышит какую-то возню, маты хёна, а в следующую секунду голос самого альфы. — Не слушай его, Чонгук. Он вроде родил ещё полтора месяца назад, но вот это беременное состояние со всякими капризами наступило почему-то после. Я просто не купил ему нужный торт, понимаешь? Не тот крем и орехи не те оказались. Ей богу, я с ума сойду. Омега тихо хохочет: это в стиле Ыну, да. — Ну, тут я тебе ничем помочь не могу, прости. Могу посоветовать убрать орехи из вырезанного куска этого торта и залить всё взбитыми сливками, он же их любит. — Ты гений, — выпаливает Сонхва прежде чем его омега выдёргивает из рук телефон. — Не ну, как так, Чонгук~и? Я попросил его купить определённый торт — разве это так сложно? — Вы оба меня умиляете, честное слово. А ты хоть спросил, был ли этот самый торт в наличии? — хён по ту сторону многозначительно замолчал, а Чонгук хмыкнул: чего и следовало ожидать. — Прекращай капризы на ровном месте. Он старается ради тебя. — С каких пор ты на его стороне? — обиженно. — Я на стороне справедливости, тебе ли не знать. — Ладно, понял. Я извинюсь перед ним. Позже. Как там твои дела? Юнсок, Изабель, Со- — Не забудь перечислить имена собаки, кошки, попугая и хомячка. — …Откуда у тебя эти животные? — Я пошутил, хён, — хохотнул Чонгук. — Абсолютно все мы в порядке, не переживай. Сами как? Когда приедете в гости? — Да у нас тут пока треш, поэтому, не знаю. — Что за треш? — Родители Сонхва приехали, — недовольно буркнул тот, и Чонгук понял. Родители альфы просто недолюбливают омегу, и несложно догадаться, по какой конкретно причине, ведь Ыну был тем ещё разгильдяем, помешанным на тусовках и прочем, и только после всей истории с Тэхёном основательно взялся на голову. Но как думает Чонгук, хён давно уже перестал быть тем наивным подростком, и немногие, включая его, знают, в какой момент это произошло: остальное просто было уже маской. — Что ж, тогда… крепись, — сочувствующе произнёс Чонгук и услышал отдалённо детский плач. — Ингук проснулся, я побежал. — Удачи. — И вам! Хён отключается, а омега поворачивается в сторону открывающейся входной двери и, встав со стула, направляется в прихожую, встречая детей и альфу с улыбкой. — Спит? — сразу интересуется Чимин, снимая обувь и целуя кивнувшего омегу в губы. Чонгук помогает Изабель раздеться и пару раз чмокает её горячими губами в пунцовые от прохлады щёчки. Ноябрь нынче довольно холодным оказался. — Пап, — начинает Соён, но тот перебивает: — Разденься сначала, пожалуйста, а потом скажешь или спросишь. Давайте куртки. Чимин берёт Изабель за руку и уводит в ванную комнату помыть руки, а Соён Чонгука, раздевшись полностью, догоняет в кухне. — Пап. — Я тебя слушаю, — Чонгук ставит ужин подогреваться, ибо пришедшие наверняка все голодные — четыре часа не было, всё-таки, и вдруг чувствует какое-то странное недомогание и как начала покалывать метка Тэхёна… — Отец тебя очень сильно ждал. Теперь понятно — омега внутри Чонгука буквально за несколько секунд до упоминания всё чувствует. — Вы объяснили ему, почему я не мог приехать? — Да, но… не знаю, он странно себя сегодня вёл. — Каким образом? — Не знаю, трудно объяснить, — Соён наливает из фильтра стакан воды, после делая несколько глотков. — Просто был не такой, как всегда. Чересчур уставший, тактильный и внимательный к нам. — Он же ваш отец, конечно же, он таким будет. — Нет, там другое. Чонгук поворачивается к сыну — такому маленькому внешне, но такому уже давно взрослому внутри, из-за чего сердце больно сжимается. Не должно так быть. Не должны быть дети в таком возрасте уже такие взрослые морально, и Чонгук чувствует в этом свою вину. Соёну бы думать о своих подростковых забавах в одиннадцать лет, а не размышлять о состоянии своих родителей и смотреть на мир через реализм. К слову, оказалось, он ещё в первый визит к Тэхёну догадался, что они были далеко не в больнице, и что его отец сидит в тюрьме. Впрочем, вопросов он не задавал, понимал, что вопросы тут не нужны, только сказал, что знает правду, но сестре ничего не будет говорить. — Не можешь объяснить? — Не могу… Энергетика от него была какая-то… удушающая и печальная. Я никогда ещё не видел настолько сожалевших глаз. В глазах омеги стоят слёзы. Из-за всего сразу, чёрт возьми. Неужели Тэхён всё осознал, но… каким образом? С чего вдруг? — Мы помыли руки и готовы съесть холодильник, — эхом звучит с коридора, и Чонгук часто моргает, чтобы убрать влагу. Соён же идёт в ванную после зашедших в кухню. — Холодильник есть не надо, а вот ужин можно, — Чонгук накрывает на стол, благодаря Чимина за помощь с тарелками, и достаёт из холодильника кимчи. — Милая, как встреча с вашим отцом? — Хорошо! Мы сидели и много обнимались, общались. А ещё он наконец-то пообещал мне, что когда я подрасту, то смогу покататься на его лайнере! — Да ты что, — наигранно удивляется Чонгук, незаметно покосившись на Чимина, что плечами пожал, мол, понятия не имею, о чём она. Сам-то он за дверью находился, потому что боялся, что один взгляд этого ублюдка, и вцепится ему в глотку зубами. — Соён, ты скоро? — Он идёт, — увидев мальчишку в коридоре, говорит Чимин, и садится за уже готовый накрытый стол, подавая Изабель палочки для еды, за которыми та тянулась. Чонгук показывает им всем где, что, и садится рядом с дочерью напротив альфы. Ужин проходит за тихими разговорами, чтобы не разбудить Юнсока, и омега периодически задумывается над словами своих детей о Тэхёне. Соён прав — что-то не так, и Чонгук боится того, что бывший муж попытается сбежать, хоть это и невозможно — в его-то условиях заключения, но не думать об этом не получается. Под конец трапезы, когда дети убегают по своим комнатам, а Чонгук с Чимином остаются одни, разговаривая о том, о сём, телефон первого вибрирует из-за входящего звонка, и он хмуро смотрит на неизвестный номер.

Fleurie — Breathe

— Как думаешь, взять? — Поставь на громкую, — предельно серьёзно кивает Чимин. Чонгук кивает, приняв вызов, и сразу ставит громкую связь. — Слушаю? — Мистер Ким? — Нет, Вы ошиблись… — Не ошибся. Чонгук-щи, я Вас всегда узнаю по голосу. — Я больше не Ким, и я не понимаю, кто Вы, — испуганно в полголоса произнёс омега, хмуро глядя на внимательно слушающего Чимина. — Значит, вы действительно развелись с господином Кимом. Меня зовут Кан Джиён, я финансовый помощник Вашего бывшего мужа, помните меня? Чонгук облегчённо выдыхает. — Мистер Кан, да, конечно, я Вас помню. Не сразу узнал, простите. — Да ничего, я всё понимаю. — Но как Вы меня нашли? Я ведь сменил не один номер, — а потом понимает. — А, точно, я и забыл, что Вы друг Тэхёна. Было бы странно, не узнай Вы мой новый номер. — Вы уж простите, что я тревожу Вас в позднее время, Чонгук-щи, но я по делу. — Говорите, — омега видит, как Чимин зачем-то записывает этот номер, но спросить решает позже. — Дело в том, что меня попросил Вам позвонить сам господин Ким, и не спрашивайте, каким образом, я думаю, Вы и так всё понимаете. Выслушайте меня сейчас, не перебивая, пожалуйста. После того, как я закончу говорить и сброшу звонок, на Ваш всё тот же существующий счёт поступит сумма от господина Кима. Она полностью легальная, заработанная с судостроительной компании вне теневых схем — это я могу гарантировать. Так же смс-сообщением придёт другой счёт, тоже легальный, он был открыт, когда первым родился Ваш сын, и сейчас он только для Ваших детей и никого больше. По совершеннолетию господин Ким просит Вас доверить этот счёт им. Его личный лайнер «Изабелла» больше не конфискован агентами и по всем документам принадлежит вашей дочери — Изабелле. По совершеннолетию она имеет на него полное право, а сейчас лайнер всё также стоит в порту Пусана. Все документы Вам придут заказным письмом в течение нескольких дней вместе с доверенностью на Вас до тех пор, пока Изабелле не исполнится девятнадцать корейских лет. Судостроительная и транспортная компании больше не пригодны для дальнейшего продвижения, однако сами здания господин Ким переписал на Соёна — по совершеннолетию он также имеет на них полное право. Документы Вам придут в том же письме. На этом всё. — Мистер Кан, простите, но… — Чонгука охватывает дрожь, — это что, завещание?.. — Всего доброго, Чонгук-щи. Звонок сбрасывается. Не понимающе хлопая глазами, парень видит пришедшую на телефон смс с пополнением счёта очень большой круглой суммы, а после приходит ещё одно с длинным номером уже другого счёта. Сердце стучит, в висках пульсирует, и омега вновь чувствует себя плохо из-за чёртовой метки. Он резко соскакивает с места и бежит в комнату Соёна, находя того за уроками. Присаживается перед ним на корточки. — Милый, скажи мне пожалуйста, Тэхён говорил что-то… странное, может? Кроме его поведения, тебя что-нибудь ещё напрягло? Сын откладывает ручку, смотря на него вдумчивым взглядом. — Только сказал одну цитату из какой-то книги и фразу, которую я не понял. — Какую?.. — Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя. И ещё… что всё всегда сводится к морю. Чонгук бегает непонимающим взглядом по комнате сына и пытается хоть немного повернуть мысли в правильную сторону, да только те сдувает будто ветром, меняя направление. Кивнув, он благодарит Соёна и, пожелав удачи в уроках, выходит из его комнаты, задумавшись. Так задумывается, что, придя в кухню и взяв в руки кружку с уже остывшим чаем, не замечает подвисшее состояние своего альфы с телефоном у уха. — Ты чего? Оцепеневший Чимин, сглотнув, поворачивается к младшему. — Тэхён. Инсульт… Он умер, Чонгук… Омега роняет из ослабших рук любимую кружку, вдребезги разбившуюся о пол.

***

7 лет спустя.

Peter Study Nature Sound — Ocean Waves & Sea Gulls

Атаковавшие пляж кричащие чайки резко взмывают вверх, когда на них с весёлым детским хохотом налетает ребёнок, тут же дуясь, почему же птички не хотят с ним играть. — Малыш, ты чего дуешься? — подходит сзади Соён. — Я не малыш, — деловито складывает на груди руки Юнсок, предельно серьёзно смотря на старшего брата. — А кто ты? Взрослый? — Нет… но не малыш! — Хорошо, — смеётся альфа. — На шее покатать? — Да! Не малыш, а кататься на шеях брата и отца — это святое. Соён присаживается к нему на корточки спиной и поднимает младшего за подмышки, усаживая себе на плечи, и, держа его маленькие ладошки в своих больших, встаёт на ноги, направляясь вдоль по берегу к семье. В Кёнсоль нынче лето радует спокойной жарой, впрочем, вполне вероятно, что это у моря такая приятная прохлада. Пляж заполнен большим количеством людей, несмотря на то, что никто даже не купается — запрещено; в некоторых местах стоят продавцы с маленькими повозками-печами, где жарят каштаны, готовят кукурузу на пару, либо жарят мидии, выловленные этими же продавцами с самого утра. К одному такому продавцу кукурузы подходят Соён с Юнсоком на плечах, и покупают две только себе, потому что остальные у другого мужчины покупают каштаны, как они видят отсюда. Последний радостный, одной рукой держит початок на палочке, другой крепко держится за шею брата, который аккуратно, чтобы того не уронить, бредёт по горячему песку к папе, отчиму и сестре. Та уже на фоне моря с каштанами фотографируется на свой новый телефон, снова купленный Чимином на день рождения, который ещё даже не наступил: просто кое-кто не умеет обращаться с техникой, нежась в ванной, и из-за учёбы пришлось покупать быстро, с условием, что это будет ранний подарок на день рождения. Изабелла была согласна. Ей бы и просто так купили телефон, если бы это не был уже третий за год. — Каштаны не хотите? — спрашивает у подошедших Чимин, закидывая один в рот. — Не, мы их недавно из магазина объелись. — Ты где, кстати, тачку оставил? — На парковке, только с левой стороны. Чонгук, подойдя к альфам, хотел было что-то сказать, но дочь отвлекает его с просьбой подойти к ней, и под смех Чимина, вздохнув, начинает с ней фотографироваться с натянутой улыбкой, а этого он совсем не любит. Однако, любимая дочь же — как откажешь? — Мне кажется, лучше свалить прямо сейчас, иначе она и нас заставит, — тихо говорит Соён, и Чимин с Юнсоком поддерживающе кивают, аккуратно ретируясь с места. Чимин прямо чувствует, как с губ мужа слетает раздражённое «предатели». — Тебе с ним не тяжело? — интересуется он у Соёна, который всё ещё несёт брата на плечах. — Ему семь, а не тринадцать, как Изабель, так что, нормально. — А что, и та просит её так таскать? — Бывает иногда. Дуется потом, когда отказываю. Чимин хохотнул.

la.nskey — idk

Соён по просьбе брата опускает его на землю и тот убегает к папе за салфетками, а он внезапно говорит старшему, оставшись с ним наедине: — Я хочу взяться за компании отца. Тот с серьёзным лицом поворачивается к пасынку, внимательно слушая. — Конечно, только после того, как хотя бы пару лет отучусь в архитектурном. Хочу продолжить его дело. — Почему-то я чувствую здесь «но». — Да… Но я знаю, что папе эта идея не очень понравится. — Да не то чтобы не понравится, просто я думаю, он сначала хочет, чтобы ты образование получил, как и хотел сам Тэхён. — Знаю, — Соён смотрит на Чимина. — Поговоришь с ним прежде? Просто узнай, что он думает по этому поводу на данный момент. Не сегодня только, пусть празднует день рождения нормально. Но на неделе. — Поговорю. Но если он будет против, неужели ты откажешься от своей затеи? Навряд ли, ты и сам это знаешь. — Ты прав, но я просто хочу, чтобы папа был рядом. Не хочу между нами недопониманий. Если будет всё-таки против… ну, решим как-нибудь. — Решим. А пока закончи школу и подавай доки в архитектурный, — Чимин улыбается краем пухлых губ. — Отец бы тобой гордился, — и хлопает того по плечу. Соён благодарно улыбается и обращает взор на спокойное море, изредка заходящееся волнами из-за очередного проплывшего вдалеке катера или лодки — недалеко отсюда теперь находится зона аренды водоходных средств передвижения по воде. — Почему море? — вдруг спрашивает младший альфа. — Ты о чём? — Всю жизнь, неважно с кем — с отцом или тобой, я от всех слышу упоминание моря. Папа всегда рассказывал о нём, и ведь не о каком-то левом, а именно об этом — в Кёнсоль. Отец не раз его упоминал. Когда заходит речь об отдыхе, так ты тоже сразу только об отдыхе здесь говоришь, а папа с радостью соглашается. Почему? Почему оно? Чимин вдыхает солёный морской запах, слушая неугомонные крики чаек, и прикрывает глаза. Соён пока не дорос, чтобы знать, что всё началось с этого моря. Оно видело горе и радость, принимало на дно море боли и криков, слышало признания в любви, в том числе и признание Чимина, выслушивало обиды и жалело морским бризом и мягким ветром, поддерживающе накрывая плечи, а стоило подумать о смерти, отрезвляло и не позволяло любыми способами — в нужный момент всегда находились люди, либо же волны выбрасывали на берег потенциального суицидника и поднимался недовольный шторм. Это море отличается от всех — здесь ещё никто не умирал. Здесь теряли и обретали себя, влюблялись и расставались, ссорились и мирились, но не умирали. — Просто… с этим морем очень много связано. Когда-нибудь Чонгук обязательно всё расскажет, а пока… пока это пусть остаётся для тебя тайной. Младший понимающе кивает и видит подходящих к ним остальных членов семьи. Хмурится, когда видит согнувшуюся три погибели сестру. — Милый, отвези её в дом, — просит Чонгук. — Живот прихватило. — А я говорил: не запивай мидии банановым молоком, — обращается Соён к сестре, щёлкая ту по носу. — Да ты на себя посмотри! Папа не раз говорил, какой ты был упрямый в моём возрасте! — Да он и сей-, — начинает Чимин, но на предупреждающий взгляд пасынка показательно закрывает рот «на замок» указательным и большим пальцами, «выкидывая ключик». — Всё, езжайте, — Чонгук подталкивает старших детей с пляжа в спины, и Юнсок вдруг бежит за ними, предупредив родителей, что поедет с братом и сестрой. Омега лишь кивает, махнув рукой, вдогонку крича, чтобы пристегнулся лучше. — Чего боишься? Соён отличный водитель. — Ты тоже, — отвечает омега, но руки деловито на животе складывает, недовольно задрав подбородок, — но штрафы умудряешься получать каждую неделю, и все о превышении скорости. Чимин, показушно закатив глаза, обнимает младшего одной рукой за плечо и они спускаются к кромке воды, снимая обувь. — Аккуратнее, на ракушки острые не наступи, — вспоминает тот день, и Чонгук улыбается. Слегка остывшая вода приятно касается босых ступней. Они будто бесконечно идут вдоль берега, заметив, что людей стало уже меньше, а продавцы и вовсе уже ушли, и только потом понимают, посмотрев на горизонт, что небо накрыло огненным закатом. До этого подвёрнутые альфой лёгкие брюки омеги уже спали к щиколоткам, прилично намокнув, и он останавливает его, тут же присев на корточки и подворачивая снова, несмотря на то, что уже нет смысла. После накидывает на Чонгука свою летнюю куртку, потому что заметно похолодало, и забирает благодарность с чужих губ своими. Лёгкие нежные поцелуи перетекают в более требовательные и горячие, и Чимин подталкивает младшего подальше от воды к песку, усаживаясь и усаживая его на свои бёдра. Дальше нескромных поцелуев ничего не заходит, они просто с улыбками вспоминают моменты девятнадцатилетней давности, когда подростками нередко приходили к морю и подолгу целовались втайне от родителей Чонгука. Их видели моряки, другие жители, но им было на них всё равно, как и сейчас, хотя людей на пляже уже практически не осталось, несмотря на ещё раннее время. Но чтобы не волновать детей, они уходят, оставляя позади пожаром пышущий закат, полосой отделяющийся бездонным морем.

***

Don Brownrigg — Just Breathe

На часах почти два часа ночи. Чонгук улыбается болтающемуся в ногах Рену — собачке породы «мальтипу», — которого ему подарили ещё на прошлый день рождения, и кутается в тёплый кардиган сильнее, видя вдалеке ровную полосу между усыпанным звёздами небом и таинственным в цвете тёмного индиго морем. Когда они сюда приезжают, Чонгуку ночью никогда не спится, словно море зовёт его к себе поболтать, или даже душу временами вылить. Ещё когда с родителями жил, нередко по ночам приходил сюда и сидел едва ли не до утра: иногда просто так, а иногда — когда ссорился с Чимином по пустякам, и кому-то необходимо было выговориться и поплакаться. Море всегда его выслушивало, и от этого становилось необычайно легко на душе. Море. Всего четыре буквы, а сколько потайного смысла для каждого в себе хранит. Спускаясь вниз на берег, Чонгук не сразу замечает, как Рен уносится вдаль к скамейкам у леса, и бежит за ним, тяжело вздохнув. — Рен! А ну иди сюда! Он и дома такой — всё изучать, бегать и прыгать надо, абсолютный непоседа, и нередко для Чонгука это беда. Сейчас он подбегает ближе к скамейке, у которой остановился щенок, и видит, как того берёт на руки сидящий на ней под тенью дерева человек с надетым на кепку капюшоном. Вздохнув, он подходит ближе и садится рядом, смотря на спокойную водную гладь в нескольких метрах отсюда. Молчание не напряжённое, даже успокаивающее, а мужчина рядом Рена за ушком чешет и кудрявую шёрстку гладит. — И снова всё сводится к морю, — наконец подаёт голос Чонгук.

Это и есть то море, ненавистное матерью? — проносится в голове Тэхёна, стоящего возле дерева. Он приехал сюда ещё вчера, но в сильный шторм выходить было нежелательно, потому пришёл прохладным утром, шипя на попадающий в туфли песок. Он обводит равнодушным взглядом явно никому ненужную разбитую ночным штормом лодку, небольшой рыбацкий домик, и слышит чей-то заливистый смех, обладатель которого появляется на берегу и внезапно падает на песок, потянув руки к своей голой ступне. Тэхён порывается зачем-то помочь упавшему мальчику, но вскоре отдалённо слышит ещё один голос и останавливается. — Гук~и, всё в порядке? Перед подростком присаживается молодой альфа лет двадцати-двадцати трёх. — Порезался. Голос у подростка приятный, нежный. — Ох… В рыбацком домике есть бинты и перекись. Альфа, что поднимает возражающего омегу на руки, относится к нему трепетно, полюбовно в лицо смотрит, со всем обожанием, и уносит его на руках в рыбацкий домик, судя по всему, обработать полученную тем рану. Так выглядит любовь? Тэхён, если быть честным, ни разу её не видел. Мама любила его, но от страха к отцу почти её не показывала, только ночами истории о провинции, где жила, рассказывала, с ненавистью упоминая какое-то море, но больше информации не давала. Сейчас, казалось, он увидел настоящую любовь, ему незнакомую. Выглядело интересно.

Мы плаваем в разных морях, но выходим на тот же берег.

__________________________________________________________________________ Да, концовка именно такая. Я думаю, не трудно догадаться, кто сидел на скамейке. Для меня это лучшее окончание этой работы, и я не приму недовольства. Я закончила её так, как хотела изначально, хоть многое в процессе и менялось. Концовку могу пояснить. Не раз за всё это время я дала понять, каков на деле Ким Тэхён в этом фанфике: через огонь и воду, через все трудности, с поломанными ногами и руками, но он везде выбирается, и да, смерть была подстроена. Не стала писать такие подробности, иначе это вышло бы ещё на пару глав, но Чонгук чувствовал, что Тэхён жив. Он знал это на протяжении семи лет, когда приезжал с семьёй к морю, знал, что тот всегда за ними наблюдает, и он понял, что значит сказанное Тэхёном Соёну, ведь Тэхён впервые увидел Чонгука именно в тот день из первой главы, и тот об этом знал. Возможно этот момент я как-то непонятно написала, ввела вас в непонятку, но я не раз читала эту работу глазами именно читателя, представляя, что я не автор, и мне, вроде, всё довольно логично и понятно. Если вы чего-то недопоняли, простите, я правда старалась. А что насчёт цитаты из книги: «Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя», то тут всё просто. Вообще, она изначально с первой главы (да, она есть в самом начале) принадлежала Тэхёну. Он хоть и понял свою любовь так поздно, на том утёсе, но понял всё-таки, из-за чего, подставив свою смерть, к Чонгуку больше не лез. А насчёт того последнего момента в тюрьме, то… поступки человека не всегда меняются, и Тэхёну нравилось доставлять Чонгуку боль — он просто болен сам. Любовь и боль всегда пересекаются. Думаю, в этом фанфике я отлично описала это. Ниже есть ещё комментарий от меня по поводу всего, не забывайте.