Дребезжание звука

      Музыку Кевина Пенкина легко узнать, она не похожа ни на какую другую, которую пишут для аниме, но каждая его композиция напоминает его другую. Только напоминает: одна работа – не клон другой, но есть то, что свойственно только его музыке – оно и повторяется, оно и есть «отличительный знак», скорее всего, оно и есть Кевин Пенкин.       Авторский стиль. Уникальность. Неповторимость.       Повторяемость самого себя.       Воссоздаёшь каждый раз себя, изменяя детали, крупицы, меняя угол зрения, тональность, динамику, добавляя что-то новое, убирая что-то насовсем, и так, наверное, вырабатывается «своё».       Музыка Кевина Пенкина продолжала звучать, а я смотрел в пустую нотную тетрадь.       Иногда повторить себя не получается. Не получается повторить даже то, что уже было написано, не получается его продолжить или закончить. Не получается ничего.       Я убрал тетрадь и уставился в белый потолок.       Иногда ничего не пишется, и это нормально. Но иногда хочется писать, но нечего. Нет никаких идей, вопросов и конфликтов, просто нечего сказать себе и миру, просто нужно остановиться и не тревожить себя пустыми «а если бы была идея, я бы сделал больше».       Если бы идея была, я бы, конечно, сделал, но её же нет.       Вздыхаю и ложу руки под голову.       Но хочется же.       Так иногда и жалит безделье чем-нибудь заняться, а заниматься нечем.       И что делать в такие моменты, я абсолютно не знаю.       День проходит в лёгком унынии, второй его повторяет, и уже никакая музыка мне не помогает. Кроме щебечущей трели звонка.       Удивительно, ведь я никого не звал и никто не просился в гости.       На всякий случай захватил телефон и по пути до двери проверил сообщения – никто не отписывался. В глазке увидел белого парня. Почему-то он смотрел не на дверь, а на проход, в остальном выглядел обычно: на голове красная шапка, на щеках ранки от бритья, на теле – чёрная куртка.       Я его не знал.       Открыл дверь, и парень увидел меня. Скорее всего, я был не тем, кого он ждал.       — Привет, — не совсем складно произносит он.       — Привет.       — А Марк… дома?       Лично я не знал ни одного Марка, который жил в этой квартире, но по привычке я обернулся, будто какой-то Марк действительно мог здесь проживать.       — Сейчас, — сказал я и залез в телефон.       Пара движений пальцем, пара строк на экране, и я понимаю, скорее всего, какой Марк его интересует.       — Марк, который Зелёный?       У него действительно была такая фамилия, снова заметил я.       — Э, да. — Парень удивился с явным подозрением.       — Мне ещё не доводилось такого говорить, но, это, к сожалению, Марк здесь больше не живёт. Потому что, — я сложил перед собой руки, будто этот жест мог принести больше чувств в мои слова, — он умер. Несколько месяцев назад.       — Умер? — а этому он будто не верил.       — Да. То есть даже хуже, я бы сказал, — всё равно сказал, — его убили. В квартире, — я указал пальцем назад. Не уверен, что ему нужны подробности, но себя удержать я не смог. — Если… если у тебя были какие-то вещи здесь или ты бы хотел навестить его могилу, то лучше свяжись с его родителями. Они все вещи его забрали, ну и поминками они занимались, — кто бы ещё.       — А… ясно, — парень не звучал так, будто ему «ясно». Не потому что не «ясно», а потому что он до сих пор мне не верил, и не потому что думал, что я вру, а потому что такие резкие «умер» и «убили» сообщают не каждый день.       На фоне Пенкин только трагично сгущает слова.       — Слушай, — сказал парень, — а… а кто его… не знаешь?       — Нет. Я в это не лез.       — А-а, — такое «а-а» на выдохе, за которым и должно стоять «ясно».       Думаю, этого хватит. Мне точно.       Я смотрю на парня, а он смотрит в пол. Становится почти неловко, и трудно перебороть желание продолжить разговор, чтобы развеять атмосферу – то же, что и «для галочки», но, через сопротивление, я справляюсь:       — Да, поэтому так – лучше всё узнать у его родителей. — Парень посмотрел на меня. — А у меня дела, поэтому… надеюсь, ты со всем разберёшься, пока, — я закрыл дверь, а парень, кажется, был ошеломлён.       Ошеломлён он мог быть всё той же смертью знакомого, кто знает. Для меня, например, простецкое «пока» показалось тем словом, которое я не произносил лет так пятнадцать.       Справился я паршиво, но я хотя бы справился.       Главная причина, почему ко мне не просились в гости, – это «как ты можешь жить там, где убили человека?» и моё спокойствие, которое казалось им безразличием, но это вопрос из разряда «как ты можешь жить, когда люди умирают?», «как ты можешь радоваться, когда другие грустят?» – вопрос иррациональной вины.       В первую очередь, я живу там, где есть все условия для комфортного проживания, где я в безопасности, где я могу спать и готовить себе есть. Это место, где я могу играть и писать музыку. Или не делать ничего из этого. Склонение весов в сторону «убили человека» искажает практическую значимость.       Все мои друзья и знакомые говорили, чтобы я одумался, нашёл вариант «получше», но эта квартира и была вариантом «получше». Из-за убийства цена за аренду была низкой, пусть и из-за убийства, чтобы скрыть следы, был проведён капитальный ремонт. Может быть теперь здесь слишком бело, чисто и пусто, но меня это устраивает, ощущение, будто никто до меня здесь и не жил. Будто это всё для меня. И раз другие брать не хотят, это могу взять я.       Мне говорили, что раньше здесь было… плохо. Плохо из-за Марка, из-за того, как он жил в этом месте. Забывал про оплату электричества, копил мусор, не избавлялся от протухших продуктов. Забывал закручивать краны и топил соседей. Часто злился и ломал мебель. А ещё, скорее всего, это было связано с расписанными и обмазанными стенами, он сидел на игле.       И убить его могли по той же причине. Наверное. Точно не уверен, но мне кажется, что такое возможно. Тяжёлые наркоманы хорошо жизнь, как правило, не заканчивают? Мне кажется, что нет.       И захочет ли кто-то жить, пусть и в отремонтированной и очищенной под основание квартире, в которой ширялся, проблёвывался и, конечно, умирал человек?       Наверное, нет. Но если бы меня спросили, буду ли я готовить в кастрюле, в которой до меня сварили человека, я бы ответил «да». Я бы просто как следует отмыл, а потом пользовался.       В такие моменты знакомые называют меня «аморальным». Я всегда думаю, что я слишком практичный.       Когда на днях я вышел в магазин, глаз зацепился за красное пятно. Это была шапка того парня, он сидел на лавочке около подъезда. Заметил меня, улыбнулся и поднял руку:       — Привет, — сказал как ни в чём не бывало.       Я даже растерялся.       — Привет, — сказал почти про себя, улыбку дотянуть не успел и ускорил шаг, чтобы он не успел завести разговор.       Когда я возвращался, он до сих пор сидел и, по-видимому, уже ждал меня. Смотрел на меня, а я обрывал зрительный контакт.       Я подошёл к двери, забыл куда положил ключи, а он тут же подскочил:       — Слушай, — сразу перешёл на «ты».       Я не чувствовал, что у нас есть огромная разница в возрасте, и он вполне мог позволить себе обращаться ко мне на «ты», но что-то внутри меня не хотело этого «ты». Я не хотел этого. И я не хотел с ним говорить, не хотел устраивать знакомство, но сказать «отвали» представлялось мне мало возможным.       Я был заложником той самой фигни, когда не можешь сказать напрямую, что думаешь и чувствуешь. А надо бы.       Когда я снова посмотрел на него, то понял, что он стоит рядом, улыбается слабо и делает такое лицо, будто мне надо его выслушать.       — Что-то не так? — спросил я.       Лучше вопроса придумать не старался.       Парень удивился.       — Нет-нет, я просто подумал, что, — он отвёл глаза и снова вернулся ко мне, улыбка его не покидала, — что мы могли бы поговорить.       — Зачем? — я подобрал неплохой вопрос, ведь действительно не видел смысла в нашем общении.       — Зачем, говоришь? — похоже, вопрос был не самый удобный.       — Я ведь говорил, что в квартире ничего не осталось, так что…       — Да погоди ты, — перебил он, — я это ещё в первый раз понял, я не поэтому… Думаю, ты должен понять, — дальше этого слышать не хотелось, — мы с Марком были хорошими товарищами, иногда вместе у него зависали, — он поднял голову, как бы угадывая этаж и заглядывая в квартиру, — но чаще у меня, не суть, — парень срезал, снова взглянув на меня. — Думаю, я бы просто хотел заглянуть к нему. Не знаю даже, как описать. Кажется, что я должен.       — Но от него там ничего не осталось.       — Про вещи я тебя услышал…       — Я имел в виду, что там всё поменяли, ремонт сделали, отделку. Навряд ли там осталось вообще хоть что-то, что ты должен увидеть.       — А балкон?       — Балкон?       Я понял, что не знаю, возились ли с ним, а парень уцепился за мою замешку.       — Да. Оттуда классный вид. — Теперь его словам не верил я. Парень это будто почувствовал и достал свой телефон. — Вот, смотри, — он показал фотографию летнего сада. Примерно с такого же ракурса его видел я. — Понимаю, наверное, тебе вообще не хочется впускать незнакомца в свой дом, но… я бы хотел тебя попросить об этом.       Хорошо, что он хотя бы это понимает, но мои сомнения остались прежними.       — Я могу тебе заплатить, — примирительно произнёс он.       — А? — это вырвалось само собой.       — Знаешь, как за экскурсию. Ну и за то, что тревожу тебя.       «Ну и за то…» – не слишком похоже, что его это действительно волнует.       Я тяжело вздохнул, и он это заметил, и мне стало неловко.       Если откажу, а он начнёт напирать, я всё равно прогнусь. Я плохо спорю и плохо говорю «нет», и каждая такая стычка высасывает силы.       — Ладно, — согласиться было проще, но неприятнее всего.       — Спасибо. — Я открыл дверь подъезда. — Скажи потом, сколько перевести, — звучало как шутка. — Кстати, я ведь ещё не представился? — Я нажал на кнопку лифта. — Кирилл, — и когда я посмотрел на него, он протягивал мне руку, не переставая улыбаться.       Кажется, улыбка его стала только увереннее.       — Матвей. — Руку я проигнорировал, так же хотел смочь проигнорировать Кирилла.       Он только вздохнул, но не как я, ощущая себя неудачником и проигравшим. В его вздохе слышалась лёгкая насмешливость, и вот её я точно хотел прослушать.       Мы зашли в лифт.       — А ты не из разговорчивых? — скорее всего, я бы ему предъявил, если бы его тон звучал саркастично или пассивно-агрессивно, думаю, я бы вполне смог это расслышать, если бы оно было.       Я посмотрел на Кирилла.       Он выглядел, как и звучал, – легко, безропотно, прямолинейно.       — С такими как ты – да.       — Я понял, — кажется, он действительно это понял.       По привычке пропустил Кирилла первым. Он сразу принялся говорить о том, что я не соврал и изменилось буквально всё, кроме планировки, и подтверждал свои слова, заглядывая в каждую комнату.       Я уговаривал себя переждать, ведь скоро это закончится.       — Ты играешь? — с удовольствием заметил Кирилл, касаясь синтезатора, а потом посмотрел на меня, будто я должен это подтвердить. — Ну да, глупый вопрос.       Я лишь обрадовался, что он не стал трогать нотную тетрадь, что не стал брать в руки вообще ничего, а спокойно прошёл к балкону и открыл дверь. Он знал, где он находился, он знал, что дверь просто так не открывается, знал, как нужно правильно повернуть ручку – похоже, здесь он действительно бывал.       С балкона повалил прохладный ветер. Я поёжился, а Кирилл наслаждался.       Очень странно, что, будучи с Марком хорошими товарищами, он не знал о его кончине. Даже если по какой-то причине они не виделись последнюю пару месяцев вживую, они должны были общаться в сети. Или нет? Не все зависимы от интернета.       Они были такими товарищами, которые редко пересекаются, но хорошо каждый раз проводят время и никогда не тоскуют по тому, что не могут видеться чаще?       Даже если так… я не хотел об этом думать, но думал, Кирилл не знал, в каком состоянии находился его «хороший товарищ»? Судя по тому, что до меня только донеслось, Марк сидел на игле очень плотно и не знать о его состоянии было тяжело. Если не знать, то догадываться.       Ощущение, будто что-то не вяжется.       Ощущение, которое стоит лишь на собственных догадках.       На всякий случай, пока Кирилл смотрел в окно, я сфотографировал его со спины и написал себе: «Кирилл. Знакомый Марка. Приходил три дня назад. О смерти не знал. Сегодня сидел у подъезда. Захотел зайти в квартиру».       Не уверен, что этого достаточно, к тому же не видно его лица, но общая информация есть. Если камеры в лифте на самом деле работают, то это не имеет значения.       Я отправил сообщение.       Иногда меня называют параноиком, но я предпочитаю перестраховываться.       — Тебе не холодно? — спросил Кирилл.       И не должен ли он был связаться с Марком, чтобы прийти?       Не смог связаться и поэтому пришёл?       — Нет, нормально. Что ты смотришь? — спросил раньше, чем подумал, что фотографию он мне уже показал и что я тоже иногда обращаю внимание на вид из окна. Просто спросил, чтобы по старой привычке поддержать ненужный мне разговор.       — Вот та-ам, на пересечении улиц есть знак для пешеходов, когда я видел его в последний раз, он был погнут, — кажется, дорожный знак его действительно интересовал. — Вроде был здесь вчера, а на деле – сам не помню, сколько меня здесь не было. Ностальгия берёт. Жаль, что не лето. — Или он действительно был увлечён воспоминаниями. — Тебе здесь нравится? — Кирилл повернулся ко мне.       Похоже, есть кто-то, кроме меня, кто видит в этой квартире не «место, где убили человека».       — Вполне, — сказал я, чтобы не повторять «нормально». Здесь всё было нормальным. Пожалуй, почти хорошим. — А тебя не смущает, что здесь убили твоего товарища? — Даже это сказать было проще, чем «пока» или «тебе пора уходить».       Кирилл застыл. Он не этого ожидал.       — Вот пока ты не сказал, я об этом не думал … — Он опустил голову и выдохнул. — Не шутишь, прямо здесь?       Если бы я решил шутить так плохо, я бы выбрал другую тему.       — Вроде как здесь, — я кивнул на пол, вроде как в этой комнате.       — Тебя самого это не волнует? — закономерный вопрос.       — Нет.       Теперь Кирилл смотрел на меня и улыбался так, будто думал, что я вру. Не договариваю. Красуюсь.       — И кошмары не снятся?       — И призраки не мучают.       Думаю, если бы я был, как мои друзья и знакомые, мне бы снились кошмары и призраки мне бы тоже мерещились. Потому что их это волнует, а раз волнует, то всем своим существом оно будет отзываться – казаться, пугать, тревожить. В какой-то мере это нормально: раз место такое, иначе вести себя оно не может. А выход из такого затруднительного положения в том, что нужно перестать приписывать месту те аспекты, которые лишь «кажутся», и взять за основу те, что есть в данный момент и с которыми ты непосредственно контактируешь.       С разбегу, конечно, сложно «перестать», но, скорее всего, возможно.       — Ты какой-то… слишком спокойный, — сказал Кирилл, а я согласился:       — Похоже на то.       — Сам так не думаешь?       — Наверное, не обращаю внимание.       — А, понял. А на что обращаешь? — Кирилл вышел с балкона и закрыл дверь. Как надо.       — На таких, — я замолчал. Не думая, начал, задумавшись, прекратил. Стал заложником собственных мыслей, которые не могу «прекратить». Да, это не так просто.       — На таких? — спросил Кирилл, подходя ближе.       — Наверное, ты уже понял, — я отвёл глаза, захотелось отойти.       — А если я понял не так? — его это повеселило.       — Значит, не так.       Он засмеялся. Мне стало неуютно.       — Ладно-ладно, — хохотал Кирилл, — такие люди, как я, да? — Ему даже не требовалось подтверждение. — Скажи, сколько перевести?       — Чего перевести?       — Денег.       Я и забыл, что он об этом говорил.       — Не бери в голову, — и, по-хорошему, уходи. — У тебя, похоже, достаточно денег, чтобы разбрасываться ими? — произнёс я полушутя, стоит заметить, не без удовольствия.       — Ну так, относительно. Иногда могу позволить себе. — Звучало размыто.       Я не хотел об этом думать, но подумал и уже не мог отвязаться:       — Этого бы хватило на наркотики?       Кирилл посмотрел на меня так, что я не мог разобрать, какое чувство вызвали мои слова, тут и банальное «ты в своём уме?», и «я этого никак не ожидал».       Ещё не поздно всё перевести в плохую шутку, но Кирилл опережает:       — Думаю, да. Но вопрос в том, на сколько бы хватило, — и теперь его улыбка не кажется чем-то уверенным, скорее выверенным. — К чему ты это? — не хватало ещё, чтобы он меня, как учитель в младших классах, назвал по имени с отчитывающей интонацией.       В голове бардак. Я не должен ему дать перерасти в хаос, поэтому я торможу с ответом. Будет достаточно «я пошутил», будет достаточно, но сказать не могу. Именно сейчас.       У меня потеют ладони.       Скажу правду:       — Просто вспомнил, что мне говорили о Марке, — я пытаюсь посмотреть на Кирилла, но его серьёзный вид меня пугает, — перед смертью… перед тем, как всё это случилось, — я сложил руки вместе так же, как и тогда, когда говорил, что случилось с Марком, — он, кажется, сильно подсел. На наркотики, в смысле. И, говорят, из-за этого могли убить. Кому-то денег задолжал, или что-то в этом роде. Кажется, — я должен был остановиться, но меня несло, — он экономил буквально на всём, поэтому… если у его товарища могли быть деньги, он бы мог у него их одалживать.       Какой же это бред.       Если бы я изначально не впустил Кирилла, до этого бы не дошло. Если бы только сказал «нет». Если бы сказал «нет» себе и ничего не озвучивал.       — Ну, это так, — здесь должно быть оправдание.       — Я понимаю, к чему ты клонишь, — на этот раз Кирилл перебивает резко и наотмашь, от его строгого голоса я непроизвольно вздрагиваю, — знал ли я об этом, позволял ли этому происходить… — Кирилл шикнул и закинул руку за голову. Кожа на его лице смялась в гримасу, то ли как от боли, то ли от отвращения. — Догадывался… звучит жалко, но… было как-то так. Я думал, что ошибаюсь, что у Марка реально другие проблемы с деньгами, а потом он как пропал. Понимаю, как это звучит, я же типа его «хороший товарищ», но это произошло так… так резко, что я сам не понял, что это было, почему теперь Марк не попадается на глаза, почему мы не общаемся, почему проходит столько времени, а я ничего не делаю, — голос Кирилла стал мягче и тише. — Позвонил, а звонок не прошёл, ну и я решил прийти к нему. — Кирилл посмотрел на меня. — А его уже нет.       Я опустил глаза. Руки были мокрыми, я начал тереть их друг о друга.       Я сказал то, чего не следовало говорить, и услышал то, чего явно не хотел услышать.       Чувствую себя виноватым.       Когда-нибудь я запомню, что, если под нервным напряжением я захочу что-то сказать, этого лучше не говорить.       — Извини, — сказал я. — Не подумал, — или подумал слишком много.       — А я думал, ты не хотел в это лезть.       Такое тоже случается: тебя никто не интересует, ты ни о чём не хочешь знать, но найдётся человек, который посчитает, что именно тебе он может всё выговорить, не спрашивая на это разрешения или твоего мнения. Этот разговор просто начинается, может, сначала ты даже не понимаешь, почему он начался вообще, к чему ведёт, надо ли слушать или что-то говорить. В конце понимаешь, что ни слушать, ни говорить не надо, в этом просто нет смысла. Смысл в том, чтобы другой человек выговорился, а ты… если не можешь сказать «нет» или «я об этом не спрашивал», сидишь терпеливо и ждёшь, когда это всё закончится, когда можно будет ни о чём, как и прежде, не думать и не захламлять мысли мыслями другого человека.       Такое случается как-то слишком часто, будто люди чувствуют, что именно мне на уши они могут присесть, что именно я не скажу «уйди отсюда», что именно я вместо издёргивающего в комья отказа предпочту быть тихим и примерным собеседником.       Скорее всего, такие люди это чувствуют, и Кирилл это тоже почувствовал во мне.       — Ты просто скажи «нет».       Будто я об этом не думал.       — В том-то и дело, что это не «просто». — Даже не знаю, сколько раз я себе это говорил. — Ты ведь тоже… этим воспользовался?       Кирилл выглядит слегка удивлённым. Только слегка.       — Да нет, — он неуверенно улыбнулся, — я ни о чём таком не думал.       Врёт. Как пить дать.       — У тебя прям на лице написано, что ты мне не веришь, — заводит он.       — Есть такое, — я отвожу глаза.       — Если тебя это утешит, то, наверное, я делаю это бессознательного. Никакого желания воспользоваться тобой у меня нет. — А вот это уже больше похоже на правду. И то, как кажется мне. — К тому же, разве ты не говорил мне «нет»?       Я смотрю на Кирилла.       Смог сказать после череды «да». Поэтому мы сейчас находимся вместе. Я уже перестал считать, сколько раз Кирилл звал меня «где-нибудь посидеть» и сколько раз заходил ко мне за «ностальгией», извиняясь, что не предупреждает заранее. Это послужило причиной дать ему номер телефона.       Стоит признать, он почти никогда не доставал меня, если я мог сказать, что не хочу ни о чём говорить, он отвечал, что понимает, и уходил на балкон, и сидел там до вечера. Иногда он что-нибудь заказывал, никогда не говорил, что мне нужно скинуться. Так он платил мне за то, что я разрешаю ему быть в квартире, в которой жил его «хороший товарищ», а я к этому привык. Не заметил, как привык, как стал думать, придёт ли он сегодня, когда перестанет задабривать меня едой, когда забудет мои слова и начнёт говорить.       — Говорил, но только потому, что мы познакомились.       Было неловко молчать всё время и я начинал искать темы, чтобы разбавить тишину.       Это тоже дурная привычка: если я не один и если мы молчим, то постепенно тишина становится невыносимой, воздух будто начинает дребезжать и давить, мне начинает казаться, что эта тишина убийственна и поэтому её нужно прекратить. И так я сам начал говорить, сам нарушал своё слово, а Кирилл только «понимал» и подхватывал тему. У него это получалось отменно, и я не думал, что жалею о начатом разговоре.       И все эти разговоры привели нас к моему маленькому откровению – ко мне, который не может сказать «нет», когда надо.       — Получается, незнакомцам сложнее отказать?       — Получается так.       — Но почему? Я бы ещё понял, если бы ты не отказывал знакомым: у вас есть своя связь, ты не хочешь ранить их чувства, а вот чтобы не ранить чувства незнакомцев? Они же незнакомцы, тебя с ними ничего не связывает, и ты вполне можешь сказать, что думаешь. Не тебе же с ними детей крестить.       Иронично. Я посмеялся.       — Да кто знает, вдруг эти незнакомцы станут знакомыми? И тем более детей крестить придётся?       Теперь посмеялся Кирилл.       — И сколько у тебя таких знакомых?       Один, как минимум.       — Точно не скажу, но такие есть.       — Так не пойдёт, — наступал Кирилл, — давай, по именам.       — Не буду я тебе никого называть, — я улыбнулся.       — Вот опять, смотри, сказал «нет». Значит, всё-таки просто.       Я уже устал от этой темы.