♬Трек: Люди надоели — Молчат дома♬
Я никогда не выстрою нормальных отношений с людьми. Потому что я не нормальная. Постоянно ною. Ненавижу себя, и даже не пытаюсь измениться. Потому что боюсь потерпеть неудачу. Обжечься о сгорающие мечты. Я не способна ничего сделать. Ни для себя, ни для других! Единственное, что кому-то может во мне понравиться, — бесхарактерность и возможность мною попользоваться. Меня пугает такое отношение. Я не чей-то раб. Я слишком плоха даже для раба. Пожалуйста, не требуйте от меня ничего! Я всё испорчу. И снова напомню вам и себе самой, что я бракованная. Надоело машинально искать надежду в каждом прохожем. Надоело всё. Мир вокруг стал таким унылым и бессмысленным. Никаких приятных воспоминаний. Они так и подмывают вернуться к ним. Никаких фантазий. Больно от их неисполнимости. Вот и остаётся существовать «здесь и сейчас». Проводить каждый миг в бреду. Подолгу спать, чтобы день скорее закончился. А почему я жду конца дня? Потому что он плохой? А разве дальше станет лучше? Чего я жду… Чего?Мне больше незачем мечтать, Их лучше взять и потерять, Их больше незачем любить — Их надо взять и отпустить.
Не хочу думать об этом. Рассуждать, зачем я живу. Потому что всегда прихожу к выводу, что моё нахождение в этом мире совершенно бессмысленно. Но мысли об этом, как пытающая капля, бьют по голове. От них не убежать. Их не заглушить и не выключить, как телевизор. Как жаль, что я не могу не думать. Вот бы стать неодушевлённым предметом. Пледом или столом. Плед и стол не терзают себя прошлым и будущем. Их не душит настоящее. Да и пользы от них больше, чем от меня.И я не буду себе лгать, И я не буду больше ждать, Я лучше перестану спать, И буду тихо умирать.
Умирать… Хочу умереть во сне. Неожиданно закрыть глаза, не почувствовав боли и не успев испугаться конца. Не пытаться зачем-то бороться за свою жизнь. Это так гуманно. Лучший для меня исход. Спасение. Но его всё нет. Наверное, я пока не заслужила…***
Сегодня мой день рождения. Ещё совсем недавно я ждала этот день, но теперь его наступление ужасно меня тревожит. Родители потребуют, чтобы я устроилась на работу. Придётся выйти из дома и общался с людьми. А я просто не знаю, как себя вести, чтобы не испортить их впечатление. Хотя, один мой внешний вид уже настраивает всех против меня. И потом, у меня нет сил, чтобы нормально работать. Иногда я даже не могу заставить себя встать с постели. Наверное, это просто лень. Но у меня редко получается её перебороть. Жалкое зрелище… Утром родители подозрительно расщедрились и подарили мне кучу комиксов. Но к обеду всё встало на круги своя: большая часть моего праздничного торта досталась близнецам, потому что «маленьким надо уступать, тебе что, жалко?» Арнольд и Мотильда ссорятся. На этот раз из-за куска с карамельным цветочком. Разделить его пополам, наверное, не судьба. А я мою посуду. Точнее, только размазываю жир по тарелке. Мочалка то и дело выскальзывает в раковину. Хочу сунуть голову под струю и захлебнуться. Ну, не должен человек, не справляющийся с такой элементарной работой, жить… Телевизор пищит голосами мультяшных персонажей. Мотильде хоть и двенадцать, она любит мультики «для самых маленьких». Арнольд же напротив хочет показаться старше и презирает всё детское. Поэтому они дерутся за пульт. Мама пьяно смеётся над анекдотом отчима. Громко звенят бокалы. Голова раскалывается… — Вики! — неожиданно одёрнул меня голос матери. — Ты это… — с трудом произносит слова из-за алкоголя. Как бы я хотела, чтобы на моём празднике никто не ссорился и не напивался… — Нормально тарелки мой. Вон, — бьёт вилкой о край блюда, которое я уже вымыла и поставила рядом с реактивной. — Жир остался. И снова я недостаточно стараюсь. Снова всех подвожу. Ну зачем вы поручили мне мыть посуду?! У вас бы получилось намного лучше! Я больше не вынесу чужих и своих собственных укоров! Стопка тарелок в моих руках с силой летит на пол и с диким грохотом разбивается на крупные осколки. Мама и отчим что-то кричат, близнецы, прекратившие драку за пульт, как-то истерично смеются… Падаю на колени. Под ними хрустят куски фарфора. Шарю руками по полу. Сжимаю самый большой осколок, острые края которого вонзились в ладонь. Под каким углом воткнуть его в горло, чтобы это всё прекратилось?! Или лучше распороть руки?! Главное резать вдоль и глубоко… Меня хватают за рукав и швыряют на стул. — Повыпендриваться захотела?! — скачет передо мной красное лицо отчима. Рот пугающе, криво открывается, брызжа слюной. — Это что вообще было?! Не могу ему ответить. Истеричный плач и обрывистые вздохи забились в горло. Лучше бы я проглотила осколок… Руку ужасно ждёт рана, из которой фонтаном бьёт кровь. Колени тоже ноют. Зачем я вообще разбила тарелки?! Хотела порезать себе вены и умереть?! Нет! Я боюсь умирать!!! Я снова потеряла связь с реальностью. Воспринимала всё как кино, которое можно просто выключить, когда сюжет станет пугающим. Но я не кем-то придуманный персонаж. Я живая. И если «кино» закончится, я не смогу запустить его сначала. — Вики, ты охренела! — мама шлёпает меня по бедру. Легонько, будто ей не хочется тратить на меня силы. — Мы для тебя всё делаем, подарки тебе покупаем, а ты даже по дому помочь не хочешь?! — так вот почему они так на меня потратились. Хотят вызвать у меня чувства долга, чтобы я, даже если захочу покинуть дом, всячески им помогала. — Знаешь, что?! Тебе уже шестнадцать, можешь валить на все четыре стороны. Я тебе даже денег на первое время дам! — пытается надавить. Мне нельзя поддаваться и подчиняться, чтобы выпросить прощение. Они всё равно не начнут лучше ко мне относиться, разве что притворятся. Прямо как Герман. Ну зачем я его вспомнила? Теперь точно успокоиться не смогу… — Ну и прекрасно! — кричу до боли в горле. — Я ухожу! Мамины губы уродливо поджались. Да из них сейчас весь силикон выдавится… Мой ответ её ошарашил. — Жильё и работу найду. — хотя, по поводу первого не уверена. — Всё! Сами мойте свою проклятую посуду! — ухожу я вовсе не из-за бесконечных домашних обязанностей. Но объяснять им свои чувства не стану. Всё равно не поймут. Поднимаюсь со стула и иду собирать вещи. Слёзы никак не останавливаются. Теперь мне негде жить. К Герману точно не пойду. Но если родители правда дадут мне денег, остановлюсь в каком-нибудь хостеле. А прямо сейчас пойду в кафе и снова наймусь на работу. Или… Крышу моего дома недавно закрыли. А других открытых крыш я не знаю. Броситься под машину? Нет, это больно. И у водителя будут проблемы… Да кого я обманываю. Я не убью себя, я просто мечтаю о самом простом выходе. Лишить себя этой жалкой жизни мне не хватит смелости. А выжить в этом мире — сил. Наверное, мне суждено стать мерзким алкоголиком и бездомной попрошайкой, каких так презирают мои родители. Но я буду делать хоть что-то, чтобы не ненавидеть себя за бездействие.***
Сегодня мой первый день работы официантом. Мне, конечно, тяжело общаться с людьми, и было бы куда спокойнее мыть посуду на кухне, но мне очень нужны деньги. Родители дали неделю на поиск жилья. Их денег хватит только на самый дешёвый хостел, находящийся очень далеко от моей работы. А кроме места в комнате, придётся оплачивать ещё и еду. Так что, без хорошего стабильного заработка я долго не продержусь. Форма официантки выглядит на мне нелепо. Юбка слишком короткая и узкая, что сильно подчёркивает мои кривые ноги. Пиджак, хорошо сидящий на девушках с хорошей осанкой, на сутулой мне весь смялся. Но сейчас нужно перестать обращать внимание на дискомфорт и сосредоточиться на работе. Кафе уже заполонили еловые веточки, игрушки и уютные огоньки. Посетителей много, и персонал работает активно, но при этом расслабленно и с хорошим настроением. Все ждут отпуска. Но я, как и ещё несколько официантов, буду работать всё праздники. На кухне пахнет кофе и сладкими тортиками. Я жду, когда меня наконец отправят принимать заказ, и волнение сжимает грудь. А вдруг я облажаюсь? И вылечу отсюда, не пройдя испытательного срока? Так… Что нужно сказать посетителю? «Здравствуйте. — милая улыбка. — Что будете заказывать? Напитки принести сразу? — через некоторое время нужно снова подойти и забрать посуду. Принести счёт, если попросят, и надеяться на чаевые. Надо порепетировать ещё. — Здравствуйте, — почти бесслышно шепчу. — Что будете… — Эй, девчонки! — сосредоточиться мне не дала Хельга. Именно у неё мне бы следовало поучиться: как уверенно и приветливо она ведёт себя с гостями! Делает им комплименты, да так искусно, что в их искренность верят все, и возвращается с огромными чаевыми. Ко всем у неё свой подход. Рядом с одинокими мужчинами можно немного расстегнуть блузку и кокетливо подмигнуть, прикусив пухленькую ярко-алую губу. Обслуживая женщин, можно похвалить кофточку, макияж или украшение. Для маленьких детей — сложить журавлика из салфетки. С шумными компаниями людей её возраста — потравить анекдоты, а с серьёзными клиентами, сидящими в ноутбуке, — вести себя максимально учтиво, без лишних слов, и, чтобы не отвлекать, подходить к ним только когда они начинают следить за официантами, ожидая обслуживания. В половине случаев это работает. Я так никогда не смогу: я не красивая, и флиртовать буду нелепо. — Сегодня мой последний рабочий день здесь. По этому поводу — сделаю вам расклад со скидкой в тридцать процентов! — расклады таро — её любимый способ заработать. Я, когда ещё работала тут посудомойкой, видела, как Йегер проворачивает свои махинации с поварами. Первый расклад всегда предвещает что-то очень нехорошее. Тогда жертва, надеясь на то, что это ошибка, просит повторить и платит ещё. И так, пока Хельга не получит желаемую сумму. — Койфман. — окликнула меня появившаяся на кухне директор кафе, и от неожиданности я вздрогнула. — Обслужите, пожалуйста, десятый столик. — она, в отличие от хозяина, очень строгая, и постоянно на нас ворчит. — А вы, Йегер, прекращали бы заниматься… Тем, чем вы сейчас занимаетесь, и разнесли заказы седьмому, двенадцатому и пятнадцатому столу. — и она вышла, грозно хлопнув дверью. Хельга показала ей в след язык. — Вот же мымра. Вот стану я миллиардером, куплю это кафе и вышвырну её на мороз! — девушка засмеялась, ловко подхватила поднос и бодро зашагала в зал. Я двинулась за ней. Нужно попробовать вести себя как Хельга. Но без заигрываний. Но чем дольше я за ней наблюдаю, тем больше понимаю, насколько убого выгляжу на её фоне. Ладно. Буду просто механически брать заказы. Но прекращать улыбаться нельзя. А то сочтут за грубость. Первые заказа три я приняла и разнесла удачно. Но потом ошиблась и принесла клиенту не тот напиток. И по очень «удачному» стечению обстоятельств, облажалась я перед нашим постоянным клиентом… — Девушка, вы вообще видите, что в этой чашке? — жидкость, которая, судя по злости мужчины и дрожи его рук, сейчас выльется мне на голову. И поделом. Надо было записывать заказы разборчивым почерком. А то сама не смогла прочитать и принесла не капучино а фраппучино. — П-прошу прощения… — Никак не могу придумать слова, чтобы загладить вину… — Я принесу другой кофе. За ваш… Ой, прошу прощения, за наш счёт! — У меня нет времени ждать другой напиток! — демонстративно стучит пальцем по наручным часам. Очень дорогим. Если что-нибудь не придумаю, меня могут уволить: кафе важно хорошо выглядеть в глазах богатых клиентов. — Тогда мы просто не будем заносить его в счёт-т… — мои губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Я часто плачу, когда на меня повышают голос. А ведь мама и отчим часто это делали… — О, вот только не нужно давить на жалость, не прокатит! Ещё разденься передо мной, или как вы, бабы, ещё пытаетесь нами манипулировать? — да что он несёт? Я вовсе не пытаюсь манипулировать. На столе лежит нож. Может, я смогу воткнуть его себе в шею и всё это прекратить? Нет, таким тупым ножом сонную артерию не перережешь… Мимо нас идёт Хельга. Внимательно смотрит на меня. Может, она вмешается и поможет? Девушка резко и очень неуклюже косится в нашу сторону, роняет поднос на стол, и остатки еды летят прямо на пиджак гостя… — Ой-ой! Пожалуйста, простите… — не успела Йегер протянуть ему салфетку, как мужчина вскочил с места и завопил: — Ну и обслуживание! Где они только таких понабрали! Я требую жалобную книгу! Весь зал смотрит на нас. К столу подбирает директор. Вот чёрт, кажется, не поздоровится нам обеим… Хельге-то всё равно, она и так скоро уволится. А мне нельзя терять работу! — Пожалуйста, простите нас, Герр Кляйн, ужин за нас счёт… И чистка вашего костюма… А ты, — женщина подняла взгляд на Хельгу, но то, как зло блеснули её глаза, видим мы обе. — Ты уволена! — Да вы что? — Хельга непринуждённо потягивается, снимает фартук и говорит уже с насмешкой: — я уже неделю назад решила уйти. Хотела, правда, поработать до Нового Года, но, раз уж вы настаиваете, я с удовольствием уйду. Не хочется, знаете ли, обслуживать психопатов. — Да я сделаю так, что вы нигде не найдёте работу! — на виске и руках перепачканного клиента пульсируют вены. Если это не пустые угрозы, и у него действительно есть связи, нам конец. — Офелия! Тщательнее следите за набором персонала! — Да, господин, простите мою оплошность… — директор, коей были адресованы эти слова, испуганно вжала голову в плечи. — Койфман, вы тоже уволены. — Эй, она вообще не при делах! — возмущённо подскочила Хельга. А у меня словно выбили почву из-под ног. Теперь я не то, что номер в отеле снять не смогу, у меня не будет денег даже на еду! Придётся вернуться домой… Меня снова будут бить и унижать. Хотя, может, это и к лучшему? Так я хотя бы никому не помешаю. Не перепутаю напиток и больше не спровоцирую скандал… А воздух как будто выдавили из лёгких. Хельга орёт на директора, гость пытается вытереть костюм, кто-то нас фотографирует… Всё крутится перед глазами, плавно отдаляясь. Я куда-то проваливаюсь… — Эй! — Йегер приблизилась ко мне. Чувствую, как меня куда-то тащат. Мы в раздевалке. Достаём куртки и выходим на улицу. От морозного свежего воздуха мне немного полегчало. Хотя бы голова перестала кружиться. Небо сегодня ослепительно-ясное. Ни облачка над нами. Из-за этого даже снег кажется голубоватым. И почему-то оно кажется ненастоящим. Эта неестественная чистота и насыщенность меня пугают. Будто за притворной синевой скрывается совсем недобрый цвет. — Ну и зачем ты это сделала? — у меня нет сил кричать на Хельгу. Она крепко держит меня меня под руку, не давая упасть, но я вырываюсь. Мне почему-то не причины прикосновения. — Ты же специально опрокинула тот поднос. — Конечно! — хитрая задорная улыбка. Ярко-красная помада игриво блестит на растянувшихся губах. — Он же на тебя из-за такой мелочи наехал. Ещё и нёс какой-то бред. Я несколько месяцев работала в этом кафе, и меня ужасно достали клиенты, обращающиеся с нами, как с недолюдьми. Вот и отомстила. — Я тебя не просила об этом. — бесит её жизнерадостность. Йегер даже не стыдно за то, что меня по её вине уволили. Хотя, не мне быть причиной чужого стыда… — И что, ты бы и дальше так перед ним унижалась? — Да. — поунижалась бы немного, но может, хотя бы свою жизнь наладила. Хотя, кому я вру. В моей жизни ничего не наладится, что бы я не делала. Я могу стараться, хотя бы чтобы не стало хуже. — У очень мало денег. И негде жить. А теперь ещё и работу потеряла… — и снова голос мерзко задрожал… Когда же я научусь его контролировать и сдерживать слёзы? Щёки опять стали мокрыми. — Ну тише, тише… — Хельга явно растерялась. — Э… Ну, поживи у меня, если хочешь. А работу найдём. Я вот недавно нашла работу в музыкальном магазине. Пристроим тебя туда. — «Музыкальном»? — не знаю, зачем я спросила. Просто у меня какой-то триггер на всё связанное с музыкой. — Ну да. Там всякие пластинки продаются. Вот бы купить себе парочку… Я очень люблю джаз. Та-та-та… — руками она изобразила игру на саксофоне. А я только сейчас заметила, что мы далеко отошли от ресторана. — Но винилы, зараза, дорогие… — А я тоже музыкой занималась. Не джаз правда… — я не нашла другой фразы, чтобы поддержать диалог. Я давно не разговаривала с людьми так долго, к тому, с едва знакомыми. — Правда? А зарабатывать на этом не пробовала? — Нет. Хотела когда-то, но теперь не уверена, что мой альбом кто-то купит… — я не уверена, что достаточно хорошо сыграла. А переслушать до сих пор не могу. — Купят, если правильно преподнести. Ты знаешь, я училась на маркетолога, и что-то в этом да знаю… — Что ж ты тогда работаешь официанткой, а не маркетологом? — Ну… — Хельга поджала губы и неловко покрутила глазами. — Диплома-то у меня нет. Меня отчислили за то, что я продавала однокурсникам ответы на тесты. Хотя я считаю, что мне должны были поставить автомат, ведь главная цель маркетолога — заработать как можно больше денег… Я прекрасно понимаю, как развести людей на еврики… — она потёрла большой палец об указательный, будто между ними — купюра. — Не сомневаюсь. Видела. — И если мы правильно оформим твой альбом, а ещё придумаем интересную историю — твоя музыка будет звучать из всех утюгов! Ну, или можно подавить на жалость добрякам, поддерживающим начинающих артистов… — как цинично. Хельга, видно, очень любит деньги. — Только представь! Я могу заставить людей нести нам свои денежки… Все: от детишек, до бизнесменов, будут в моей власти… Офелия и тот козёл уже совсем скоро будут слюни пускать на мои товары, и как послушные пёсики мне платить… — глаза Хельги зловеще блестят, и мне показалось, что её длинные косы зашевелились, как две обрадовавшиеся змеи на голове Медузы Горгоны. Я не доверяю Хельге. Слишком уж она алчная, прямо, как моя мать. Я не хочу, чтобы она наживалась на моей музыке. Тем более, Йегер вряд-ли будет действовать честно: она столько людей своими раскладами облапошила! Но… Может, так я смогу обрести аудиторию? Или не стоит рисковать? Вдруг люди, услышав мою музыку, только сильнее меня возненавидят? Она ведь не лучшего качества, да и кому понравится слушать моё нытьё? Но ведь Герман хотел использовать меня для развития группы. Значит я чего-то да стою… Надо получше об этом подумать…***
— Ну, вот и мои хоромы! — Хельга с гордостью открывает дверь и настойчиво впихивает меня в квартиру. Хоромами её назвать можно разве что с издёвкой. Обои обшарпанные, местами отклеившиеся. Комната всего одна, в ней есть разве что кровать, дряхлый шкаф с стоящим на нём толстым телевизором, и стол заваленный бумагами. Наверное, Хельгиными планами продажи всего и вся. Техника на кухне самая дёшевая. Да и находится этот дом на самом краю города, что тоже говорит о низкой стоимости аренды квартиры. Но я не жалуюсь. Мне очень повезло, что Хельга взяла меня к себе бесплатно. Хотя, зная её, стоит ожидать внезапных требований оплаты. Поэтому, не расслабляюсь. — Ну-с… Можно купить тебе матрас. Потому что в одной кровати мы не поместимся. Буду я спать на полу, как собачка. Но это точно лучше, чем вернуться домой или оказаться на улице. Выглядываю в окно. Мы на девятом этаже. Может, прыгнуть? Я точно не выживу. Но у Хельги будут проблемы. А что я буду чувствовать, падая вниз? Наверняка пожалею. — Будешь пиво? — Хельга вытащила из холодильника банку пенного и задорно ей потрясла. Жидкость внутри зашипела. — Нет, я не пью. — мне нельзя даже смотреть в сторону алкоголя. А то подсяду, и начну пить, чтобы заглушить свои переживания. — Как хочешь. — девушка жмёт плечами, садится на стул, скрестив ноги, и с щелчком открывает жестянку. Переливает напиток в большой бокал, и теперь самое дешёвое пиво (что было видно по логотипу на банке), выглядит как в лучшем баре Берлина. К краям бокала поднимается пышная, похожая на облако пена. Пиво золотое, и в нём, как весёлые рыбки в аквариуме, носятся пузырьки. Похоже на шампанское, только цвет другой. Шампанское… …Я смотрю в окно продуктового магазина, ища в нём Германа. Тот, заметив мой взгляд, бегло показывает мне большой палец и смело, как ни в чём не бывало, шагает в алкогольный отдел. Эри, от волнения кусающий губы и катающий туда-сюда набитую всякими вкусностями тележку, стоит у его входа, карауля продавцов. А меня в дрожь бросает от страха, что их поймают. Может, пойти и отговорить Германа? Но я не хочу выглядеть трусихой в его глазах и портить веселье… Силуэт с прелестной косматой головой обходит полки, внимательно изучая товар. Подходит к ним очень близко, а затем отдаляется. Я не заметила, чтобы он взял бутылку. Может, передумал? Эри и Герман идут на кассу, платят за покупки и идут к нам с Агатой. — Так… Ты не взял шампанское? — но вместо ответа Гер вынимает из внутреннего кармана куртки бутылку. — Ясно… — надо сменить тему, чтобы не выглядеть подозрительно. Мы ведь ещё не отошли от магазина. — А пакет? Как мы это всё понесём? — Повезём. Тележку вернём… когда-нибудь. - от его улыбки я всегда ощущаю тепло в груди и животе. — Эх! — Гер бесцеремонно перемахнул через стенку тележки, грохнувшись прямо на гору пачек чипсов, сухариков, конфет и попкорна. Агата презрительно фыркнула. Мне кажется, она и сама не прочь покататься, поэтому смотрит на Германа, как бы говоря: «ах ты мерзавец, опередил меня!» Но гордость не позволила ей совершить шалость. — Вик! — Гер хватает меня за руку и тащит к себе. Падаю прямо на него. Какой у Германа твёрдый живот. Интересно, у него есть кубики пресса? Так, о чём я думаю?! — Поехали! Эрика, гони! И Эри, отбросив изящество, обычно приписываемое хрупким девочкам, налёг на тележку всем телом. Напрягся, тяжело охнул, и тут же выпрямился. Тележка тронулась. Мы понеслись под горку. — Ой-ой! — я вцепилась в куртку Германа. Тележка стремительно набирает скорость, и я не уверена, что Эри справится с управлением. А вдруг во что-то врежемся? Я пытаюсь найти способ резко затормозить в случае чего, но на самом деле не хочу останавливаться и замедляться. Мои волосы так приятно развиваются на прохладном, бьющем в лицо ветру, в груди и животе щекочет, отчего хочется смеяться. И мой смех не звучит отвратительно, как я считала раньше. А Герман крепко меня обнимает. Я рывком приподнимаюсь, и обхватываю его красивую жилистую шею. Блин, а ведь я только что чуть не вывалилась… А, да к чёрту все эти волнения: Гер держит меня очень крепко и не даст упасть! Его рука гладит меня по спине, потом поднимается и нежно давит на шею, заставляя склонить голову и прижаться к его плечу лбом, как бы обозначивая мою принадлежность ему. А я сжимаю его ладонь, показывая, что и он принадлежит мне. Под нами раскалённый закатным солнцем асфальт. Упаковки с чипсами хрустят и громко шуршат, а колёса поскрипывают, быстро-быстро вращаясь. Эри едва за нами поспевает, телега, за ручку которой он схватился, тащит его вниз, заставляя быстро перебирать ногами, подскакивать. Мы огибаем прохожих, испуганно отпрыгивающих от тележки, ругающихся вслед. Им отвратителен наш нестандартный внешний вид, вольное поведение, несдерживаемый смех. Смешные и несчастные люди! Пристрелите меня, если я, повзрослев, стану такой! Телега вся трясётся, дребезжит налетая колёсами на камни и глубокие трещины. А вдруг развалится? Это даже подогревает азарт, вспенивает в венах кровь, как самый экстремальный вид спорта! И кажется, если мы рискнём разогнаться ещё немного, то взлетим. В бесконечное оранжевое (да, прямо как в той детской песне) небо, подёрнутое клубящимися золотыми облаками. Такими массивными и близкими, что кажется, что протянув к ним руку, ты достанешь кусок сахарной ваты со вкусом мёда и апельсинов… Эри, видимо выбившись из сил, запрыгивает на перекладину между двумя колёсами тележки. И очень не вовремя: впереди газон, отделённый от тротуара высоким бордюром. — Эй, тормо… — я чувствую сильный удар, телега переворачивается и мы летим на траву. На нас падают пачки снеков, некоторые из которых порвутся и всё рассыпают. Бутылка шампанского разбивается вдребезги. Плечо неприятно болит от удара о землю. На мне лежит трепыхающийся от испуга Герман. Эри тут же бежит к нам, крича извинения и помогая Геру подняться. А я валяюсь на мокрой от шампанского траве, в куче чипсов и мармеладок. И задыхаюсь от смеха. Весёлая выдалась поездочка! Это ж надо было, попасть в аварию на продуктовой тележке! Она, бедная, вся от удара погнулась… У неё так смешно вращается колёсико… Как же мне сейчас хорошо… Даже несмотря на то, что больно. Со мной мои друзья, любимый человек. Нам все дороги открыты, и нам по силам достичь любых целей. А сколько ещё таких счастливых моментов мы переживём… Хочу разделить с Германом и Эри всю свою радость. И даже немного с Агатой. Сейчас всё так замечательно, что мне даже злиться на неё не хочется! А какое красивое небо… Цвета карамели. Кажется, что летними цветами, травой и шампанским пахнет от него… А теперь я смотрю не на красивое небо, а на грязный пыльный потолок… Который расплывается из-за слёз. Я была счастлива с людьми, вравшими мне. Мечтала о невозможном. Ненавижу свою наивность… Ненавижу всё, что напоминает мне о том лете: моя виолончель, альбом, чёрный цвет, томатный сок, церкви… Будь эти воспоминания органом, я бы проковыряла в собственной плоти дыру и вырвала бы их без анестезии… — Эй, Вики, ты чего… — Хельга растерялась, потянулась ко мне, захотев, кажется, погладить по спине. Но я оттолкнула. Не выношу прикосновения. Особенно нежные. Как Германа. — Я сейчас… — вскакиваю со стула и бегу в ванную. Брызгаю в лицо холодной водой, пытаясь не смотреть на своё отражение в зеркале над раковиной. Но всё же встречаюсь с ним глазами. Мерзкая, сопливая истеричка. Разбить бы зеркало ко всем чертям! Чтобы по этому гадкому лицу побежали трещины. Ну почему я не могу быть как Анджела? Она улыбается в лицо любой неудаче, а я только и могу, что ныть! Почему я такая слабая? Почему не могу глядеть на мир радостно, не замечая никаких трудностей? На краю раковины лежит бритва. Резануть себя по шее? Чтобы вся моя грязная кровь наконец вытекла. Чтобы моё горло больше не издавало воя и стонов. Но будет больно. Я буду долго биться в конвульсиях, ловя ртом воздух, мерзко свистя дыркой в горле, булькая кровью… Попытаюсь всё исправить, прижму к ране полотенце и поползу за помощью. Тошнит, как представлю. Интересно, на сколько ещё меня хватит? Когда всё станет настолько ужасно, что страх смерти уйдёт? Надеюсь, что как можно скорее.***
Мы с Хельгой вместе устроились в «SoundTown» — крупный магазин, продающий альбомы и мерч исполнителей всех времён и стран. Его филиалы расположены по всей стране, а наш — в самом большом торговым центре Берлина. Работа у меня не пыльная: сиди на кассе, да пробивай товары. Но в начале я всё равно умудрялась лажать и путаться в ценах. Мне помогал Владек — один из кассиров. Увидев его впервые, я сразу поняла, что мы поладим: Владек — эмо, поэтому не относится к нам, неформалам, предвзято. Он большой фанат всякой мистики, и постоянно сидит на всяких сайтах со статьями из серии «Топ десять призраков, снятых на камеру!» или «Фильмы, запрещённые почти во всех странах мира! Они сведут вас с ума…». С рабочего компьютера. Хельга, заметив это, посмеялась. «Это прекрасно показывает, как админы подобных сайтов манипулируют людьми. Яркий заголовок или обложка — и вы уже на крючке, готовенькие жрать любой публикуемый бред!» — и после этого между ними завязался спор о правдивости статей про призраков. Меня тоже попытались в него втянуть, но я не поддалась. В привидений я не верю, но Владека расстраивать не хотелось. Хельга блистала. Она стала консультантом, и когда у неё что-то спрашивали, начиналось представление. Чтобы впарить покупателям как можно больше альбомов, она рассказывала такие истории об их авторах, что услышь они их, тут же подали бы в суд. Зато продажи пошли в гору. Йегер планирует получить повышение в первые два месяца, и метит на менеджера по продажам. Я же категорически запретила ей пускать слухи обо мне. Я не хочу путать слушателей. Да, мы решили выставить «Тысячу световых» на продажу: очень нужны были деньги. Записали сорок дисков с альбомом, а на обложку я поместила фото, сделанное Nasa прямо в мой шестнадцатый день рождения. Оно очень подходит: на нём множество далёких галактик и звёздных скоплений. Потом мы договорились с директором магазина, и CD появились на витрине. Ох, как Хельга их нахваливала… В её рассказах я была и гениальным композитором, и юным дарованием и будущим «фе-но-ме-ном музыки!» Продали двенадцать дисков. По очень низкой цене. Я уже не надеюсь, что остальные хоть кого-то заинтересуют. Никому не нужна я и мои чувства. Даже мне самой. Я бы с удовольствием избавилась и от себя, и от чувств. Но Хельга не сдаётся. Она просто не допускает варианта, что мы не разбогатеем. Сначала меня раздражала её жадность. Но однажды, в день получения зарплаты, мы зашли в магазин. С каким восторгом она набивала корзину взбитыми сливками, сыром, конфетами, пирожными… Продуктами, которые почти всегда были у меня дома. Семья Йегер редко может позволить себе что-то помимо базовых товаров: у матери небольшая зарплата, а отец потерял ногу в автокатастрофе, и не может работать. Но у Хельги наконец появился шанс выйти из нищеты. Она нашла самую дешёвую квартиру в столице и переехала сюда строить карьеру. Нет ничего постыдного в желании жить хорошо и помочь родне: девушка часто отсылает деньги родителям. А я никогда ничего не делаю ради других. У меня не хватает на это сил. Слабое оправдание. Ненавижу свой эгоизм. Надо помочь Хельге с заработком денег. Она ведь не только на себя тратит, ей нужнее. Поэтому я согласилась играть на виолончели в переходе. Неприятный опыт. Погода была ветреная. Несмотря на отсутствие осадков, подолы моих юбки и плаща насквозь промокли и испачкались в слякоти. Я стояла на мосту и играла классическую мелодию. Шум воды внизу смешивался с музыкой, отчего она играла отчаянно и потерянно, словно мяуканье кота, упавшего в реку, едва удерживающего голову над волнами, чтобы не захлебнуться. Люди мне встретились самые разные. Кто-то просто равнодушно проходил мимо, некоторые останавливались, с насмешкой разглядывали мою одежду, волосы, ногти, издеваясь просили сыграть что-то попсовое и смешное, дразня монетками. Но были и те, кто искренне мне аплодировал и клал в чехол инструмента неплохие деньги. Может... Мнё всё-таки не стоит бросать музыку? Никто не становился известным сразу, с первого альбома. Надо попробовать записать что-то новое. Или нет смысла? Я не продержусь долго. Зачем мне известность и признание? Ну... Разве что Хельге помогу. Мои руки стали красными, шершавыми и болели от холода. Но домой я пошла только, когда совсем перестала их чувствовать. И больше не возвращалась на мост. Потому что, находясь там, я ловила себя на мысли, что хочу прыгнуть. Но такой высоты не хватит, чтобы умереть моментально. От удара об воду я сломаю несколько костей. Будет холодно и больно. А потом грудная клетка вспыхнет болью от хлынувших в лёгкие воды. Предсмертная агония всегда мучительна... Я старалась играть на улице каждый день, но со временем стала выходить всё реже. Силы меня покидают. Даже уход за собой тяжело даётся. Я постоянно забываю почистить зубы или умыться, а если помню, мне нужно около часа, чтобы собраться с мыслями и пойти в ванную. На работе мне два раза сделали замечание из-за нерасчёсанных, грязных волос и мятой одежды. Кожа тоже в ужасном состоянии: вся сухая и шелушится. Ненавижу себя за бездействие. В свободное от работы время я ничем полезным не занимаюсь. Только лежу на своём матрасе и ною. И не могу пошевелиться. Вот я смотрю на свою ладонь. Она, вся иссохшая и бледная, лежит на подушке. Пытаюсь подвигать пальцами. Но ничего не происходит, словно рука не получает сигнал от мозга. Словно меня парализовало. Я недвижима как бетонная статуя. Статуя, которая не украшает дома или улицы, а которая лежит где-то на свалке. Вся в сколах и трещинах, грязная, поросшая грибами-паразитами. Скоро я превращусь в кучу отдельных кусков бетона. Смешаюсь с землёй и потону под тоннами нового мусора. Но даже в таком состоянии у меня не хватит смелости лишить себя жизни. Вернее, существования: я не живу, но и не умерла. Я нахожусь где-то между этими двумя состояниями. Нужно выбрать одно. Но смерть слишком меня пугает. А чтобы жить мне нужны стремления и мечты. Но я не верю, что смогу их реализовать. Также, как заставить себя полюбить жизнь. Она лишь причиняет мне боль. Хельга всегда теряется, когда видит, что мне плохо. Ей трудно оказывать поддержку, хоть она и хочет это сделать. Не хочу заставлять её переживать... Йегер настояла, чтобы я пошла к психологу. А толку? Я не смогу открыться незнакомцу и только потрачу его время. Я устала бороться... Но, может, я смогу полюбить жить, заставив себя бояться смерти ещё сильнее? Поняв, что потеряю, убив себя. Пришло время для ещё одного альбома. Последнего, если к его концу я пойму, что лучше будет расстаться с жизнью. Но если наоборот захочу сражаться за неё, переступая через себя и ища путь к целям, моя музыка будет играть и дальше.