Отработки

Под грубыми ботинками с горьким всхлипом трескались хребты безжизненных листьев. Бездушные реки красно-желтого жидкого ковра обрамляли белоснежные бордюры вдоль парка университетской больницы. Монолитный серовато-голубой силуэт одного из корпусов комплекса застенчиво проглядывал сквозь верхушки деревьев, полностью обнажившихся и бесстыдно танцующих под прихотью ветра, по-осеннему промозглого и надоедливого. Он же беспорядочно играл с нежными волнами русых волос, запутывал в них холодные пальцы. Морось оставляла на бледной коже ледяные поцелуи. Анна была раздражена, буквально до кожного зуда, не только ужасающими для конца сентября погодными условиями и ежевечерней безбожной толкучкой в метро, но и в большей степени тем, что побочные смены ей ставили без учета учебного расписания. Безостановочно придерживая рукой клетчатый берет, что настырно срывался с головы непоседливым ветром, она неспешно шла к небольшому облагороженному крыльцу стройного хирургического корпуса университетской больницы. Аня устало выдохнула, поправила объемную холщовую сумку на плече, где лежала ее нежно-голубая хирургичка и больничная удобная обувь. До начала третьей в ее новой рабочей жизни вечерней смены оставалось чуть меньше получаса, поэтому девушка могла себе позволить нерасторопность. Но остановка на месте не входила в понятие нерасторопности: на крыльце стоял и медленно потягивал ароматный кофе злостный преподаватель по оперативной хирургии и топографической анатомии, неудовлетворенный ее очередным пропуском и назначивший ей отработку. Отработку, которую она сегодня постыдно пропустила! Черт. Деваться было некуда. Оставался единственный вариант — самостоятельно ступить в плохо замаскированный капкан. — Варламова, какая неожиданность. Приятный бархатный баритон укутал девушку смущением, явственно проступившим на щеках алыми пятнами. Статная фигура преподавателя утонула в горьком шоколаде глаз русоволосой, когда Анна, виновато склонив голову в сторону, неторопливо приблизилась к крыльцу. Все в преподавателе крепко сплелось с тонким ароматом пенистого латте с соленой карамелью, спокойствием и безмятежностью. Мужчина, облаченный в безукоризненно белый халат, свободные темно-голубые брюки и хлопковую футболку, выглядел расслабленно и уверенно. Умиротворение и показательная прострация скользили и в светло-русых кудрях с медовым отливом, объемной шапкой покоящихся на макушке. — Добрый вечер, Андрей Александрович. Запнулась всего на секунду, лихорадочно соображая, стоит ли оправдываться, стоит ли что-то говорить в принципе. Хотелось молча пройти мимо и не попадаться под липкую паутину серых глаз еще неделю, спасительные семь дней до следующей пары. — Я так подозреваю, работа захлестнула вас с головой, коллега. Аккуратнее со сменами. Может случиться, что, приходя сюда по щелчку старшей сестры или завотделением, вы совершенно запустите учебу. Мой предмет уже попал под раздачу. Возможно, полные песочные губы после неторопливого монолога вернулись в неподвижность, но вот в глазах отражалась усмешка. Едкая и противная до мурашек. Аня едва сдержалась, чтобы не прыснуть. Она помнила это ироническое выражение лица, когда получила отработку за пропуск пары и когда он спрашивал ее на занятиях вновь и вновь, извивался и хитрил в формулировках вопросов. Именно в такие до слез обидные моменты девушке хотелось вцепиться в взъерошенную шевелюру и пришибленно шипеть что-то о том, что такого не было в учебнике. — Я пропустила всего одно занятие и, соответственно, всего одну отработку, Андрей Александрович. Тем более, топография грудной клетки не такая сложная. Я могу ответить прямо сейчас. Но в вашем распоряжении пять минут. — Варламова, я люблю растягивать удовольствие. Советую подготовиться получше. До встречи в понедельник, — процедил мужчина и, словно намекая на завершение разговора, отвернулся, отпивая еще кофе. Девушка сжала кулаки до боли от впившихся в кожу аккуратных ногтей, проглатывая очередной мучительный ком в горле, и, развернувшись, гордо вскинув голову в своей привычной манере, зашагала к входной двери. Он ждет их встречи в понедельник! Это же буквально через три дня. Видимо, специально для того, чтобы в очередной раз ее унизить!

*****

Сколько их было? Миллион? Два? Десять? Этих беспричинных беспорядочных мыслей, вгрызающихся в мягкие ткани мозга с особым остервенением. Разум медленно переваривал одну за другой, делая движения механическими, а глаза стеклянными. Непотребные ошметки каждой лежали на затворках сознания шкворчащими жалкими останками. И как назло, преподаватель по оперативной хирургии, задумчивый и отстраненный, с чашечкой ароматного кофе из автомата в длинных тонких пальцах, застрял в голове. Почти булгаковская задумчивость, достоевская отчужденность и жуткая ничейная манерность не покидали сознание. Да, он мог с завидной легкостью стать героем любого из великих романов, но почему-то выбрал именно ее. И терроризировал с отменной настойчивостью. Пары. Опросы. Отработка. Отработки. Бесконечное количество отработок. Как будто у нее не было никаких других занятий кроме активного постижения оперативной хирургии. Как будто у Андрея Александровича не было никаких других прогульщиков или лентяев кроме нее. И у нее в голове было полно этих «как будто», никому не нужных и не интересных, бессмысленных, рассыпающихся по чертогам разума и болезненно пульсирующих в мыслях, разрастающихся с неуловимой скоростью, словно злокачественная метастазирующая опухоль головного мозга. — Простите, милочка, мы, кажется, проехали мою палату. Скрип чужого голоса разнесся по сознанию Ани оглушительным кашлем, заставляя воспаленные мысли лопаться, словно воздушные шарики. Вздрогнув, девушка остановилась и нацепила на лицо привычную доброжелательную улыбку. — Простите, пожалуйста, Михаил Афанасьевич, задумалась. Возить на вечерние процедуры милого сухого дедушку из второй общей палаты стало приятным каждосменным ритуалом. К сожалению, его столь длительное нахождение в реанимации не давало никаких благоприятных прогнозов, но девушка не хотела об этом думать. Как и привязываться к каждому пациенту. Но против воли так и делала. Думала и привязывалась, любезно селила каждого пациента в голове и заботливо ухаживала за каждым фантомом. — Да, вы сегодня какая-то отстраненная. Что-то случилось? Анну все время удивляли находящиеся здесь замечательные люди: практически раздавленные собственными проблемами, с пошатнувшимся здоровьем, у некоторых почти разрушенным и не дающим никаких надежд, иные совершенно одинокие, брошенные, забытые, — но проявляющие к ней неизгладимую нежность, внимание… Так удивительно и прекрасно. Если бы не выедающая скудный остаток свободного времени учеба, не смирившийся со смертью, напряжением витающей в воздухе, равнодушный персонал, не вездесущий Андрей Александрович, основательно присевший на натянутые струны нервов, Варламова была бы счастлива, работая здесь. — Да проблемы личного характера. Не берите в голову, Михаил Афанасьевич. Помогая дедушке, измождённому сердечной недостаточностью, перенесшим несколько инфарктов и несколько операций, пересесть на высокую кровать, отмахнулась Анна. — Странно, что у такой красивой девушки есть проблемы в личной жизни. Чтобы не показывать густоту смущения, отразившегося в опущенных карих глазах и краской на щеках, Варламова отправилась закрывать настежь открытое окно, не обращая внимания на шумные протесты нескольких пациентов. Тех, что уже пришли в себя и, в принципе, могли эти протесты озвучивать. Мельком Аня бросила быстрый взгляд в зеркало, висячее над единственной широкой раковиной в просторной нежно-оливковой палате. Наскоро завязанный высокий хвост растрепался и скособочился от бесконечной беготни. Русые волосы облепили влажный лоб. И нежно-голубая хирургичка, бывшая в самый раз на первом курсе, висела сейчас бесформенными измявшимися тряпками на исхудалом миниатюрном теле. — Так, Михаил Афанасьевич, на сегодня процедуры окончены, — доставая из глубоко кармана небольшой блокнотик и вычеркивая очередной выполненный пункт, гордо продекламировала русоволосая. — Можете отдыхать. — Эх, Анюточка, хотелось бы побыть с вами подольше. Кто знает, может уже и не увидимся больше. — Вас определяют в какое-то отделение? Девушка буквально просияла широкой улыбкой, подходя к кровати мужчины. Это же прекрасная новость! В любом отделении обстановка намного дружелюбнее, спокойнее и просто лучше, чем в реанимации и интенсивной терапии. — Да нет. На тот свет меня определяют. Прямо-таки чувствую. Аня вздрогнула от слов дедушки, но спорить не стала: тот говорил нечто подобное с ежедневной настойчивостью. А Варламова с ежедневной настойчивостью ему не верила. Работа санитарки вобрала в себя все то, о чем никогда не думают, посещая больницы. Быть санитаркой означало беспрекословно исполнять любые грязные просьбы или работу, от которой увиливали медсестры и, уже тем более, врачи. Мыть, стирать, стелить, убирать, носить, ухаживать. Беспрекословно и безропотно. В то же время Аня была рада, что ответственность на ней лежит минимальная, любая ее ошибка исключается ввиду простоты и точности работы. Она много общалась с пациентами и медсестрами, черпая из разговоров опыт, знания и теплоту. Теплоту, которая неизменно опоясывала ее тугим узлом, дарящую спокойствие и свободу. Отдыхала она часто и в коротких перерывах читала материал, необходимый к парам. А материала на третьем курсе было выше крыши, даже при огромном количестве свободного времени и желания это была почти непосильная задача. Ее однокурсники, бодро колесующие по отделениям так же, как и она, всегда улыбались ей и были не против пообщаться. Тем более, на свои собственные деньги девушка приобретала все, что хотела, могла позволить себе ходить в кафе и магазины, не обремененная стыдом и совестью, ведь просить у родителей больше не приходилось, покупать новую модную одежду, дарить друзьям неожиданные подарки. Эта невиданная самостоятельность кружила голову. Так что жизнь складывалась крайне удачно.

*****

Вахтерша, любезно улыбнувшись, кивнула головой на приветствие Варламовой. Лифт неожиданно вовремя приехал на первый этаж, выпуская шумную компанию молодых людей, спешивших на улицу покурить. В узком коридоре общежития приятно пахло многочисленными специями, которыми доброжелательный вьетнамец щедро приправлял свои необычные яркие блюда. Дверь в просторную комнату с жалобным скрипом отварилась, словно намекая на жуткую усталость от своей ежедневной многолетней изнуряющей работы. Этот вечер, почти ночь, был наполнен самыми разнообразными впечатлениями и запахами, что кружили голову и вызывали пьяную улыбку на губах. Несмотря на все отработки и учебники, грозным грузом отягощающими ее рабочий стол, на трудный день, полный эмоционального стресса на коллоквиумах и оперативной хирургии, отравленный непрекращающейся беготней в больнице, она была счастлива. Задорная канитель учебы и работы давала иллюзию нажористой взрослой жизни, о которой она и мечтать не могла в сдувшимся провинциальном городке. — Ну что, была сегодня на отработке? Бодрый голос Маши и ее полноватое, уже лишенное макияжа лицо, тоже вызвали у Ани широкую улыбку. Давлетова, ее однокурсница, соседка и, по совместительству, самая близкая подруга, всегда встречала ее после работы, забирала тяжелые сумки и неизменно со всем помогала. Разогревая в микроволновке часть их совместного ужина, состоящего из пары сосисок, соусов и наскоро порубленного салата, Маша искала, под какой сериал они будут кушать. — Не-а, я ее пропустила. — Да ты что?.. С ума сошла. Говорят, ваш Антипов может за это заживо скушать. Аня усмехнулась, едко и злобно, в духе преподавателя. Стягивая с узких плеч безразмерную белую футболку, она вновь не удержалась и бросила короткий взгляд в зеркало. Да уж. Ничего хорошего: резко выделяющиеся, впалые ключицы, несмело выступающие ребра, острые ости подвздошных костей. Грудь практически отсутствовала, и ношение лифчика было больше продиктовано этикетом, чем естественной необходимостью. Но, к немалому удовлетворению не только Ани, но и ее одиноких сокурсников, с бедер и ягодиц мало ушло. Все-таки эстрогены хоть где-то творили свои чудеса, помимо бесконечного раздражения, едва сдерживаемых истерик и единичных небольших прыщиков на скулах и подбородке. — Меня еще не скушал. Хотя я будто сама в рот к нему лезу. — Что и удивительно. Видимо, ему льстит то, что ты еще и работаешь. — Еще чего, — присаживаясь на соседний стул и с хрустом пережевывая огурец, выловленный из овощного салата, фыркнула Варламова. — Ему просто льстит издеваться надо мной. Допустим, он ждет меня на отработку в уже в понедельник. — Не могу этого дождаться. Маша фыркнула, умело уворачиваясь от пинка и заливая лучистым смехом маленькую уютную комнатку. Да, общежитие за три года обучения стало уже почти родным местом, вторым домом, где неумело росла их самостоятельность и ответственность. В этих стенах жила трепетная бесконечная дружба и целеустремленное усердие, миллионы желаний и амбиций. И бесконечный смешанный поток ощущался почти физически, вынуждая открывать тяжелые объемные учебники и ежевечерне корпеть над увесистым вторым томом оперативной хирургии и топографической анатомии.