***
Столовая пустовала — время обеда давно прошло, а ученики разошлись кто по комнатам, кто по тренировкам. Однако Мими не соврала — тот, кто был нужен Вики, действительно сидел здесь один. — Ты — Мальбонте? — И тебе здравствуй, — парень даже не обернулся, сидя за столом с книгой. — Мне нужен мой опиум. Сказали, он у тебя. — Твой опиум? Не врали. У меня. — Может хотя бы посмотришь на меня? Что тебе нужно? Как мне получить таблетки? Парень оторвался от книги, посмотрел перед собой и выдохнул, стараясь держать лицо и не слишком открыто демонстрировать раздражение от нарушения его идиллии. — Во-первых, не нужно со мной так разговаривать. Ты, кажется, забываешься. Как тебя зовут? — он наконец перевел на неё взгляд. — Вики. Вики Уокер. — она немного опешила от встречной вежливости, поняв, как нелепо выглядело её вторжение, и тоже постаралась говорить спокойнее. — Приятно познакомиться, Вики. Таблетки действительно у меня. Я не так долго отсутствовал, и ребята совсем распоясались — раздавали опиум, как конфетки. Но я вернулся, и постепенно навожу порядок. Так напомни, пожалуйста, почему я должен их тебе отдавать? — А для чего может быть нужен опиум? Кажется, всё очевидно. — Если ты просто закидываешься веществами ради кайфа, больше этого не будет. Ограничишься глифтом — его всё ещё полно. — Но мне не нужен глифт, мне нужны чёртовы колеса! Что ты хочешь взамен? Деньги? Отсос? Анал? Хватит ломаться, просто скажи, что тебе нужно. — Как всё запущено, Вики, — он будто смаковал её имя, разглядывая девушку не похотливо, а скорее заинтересовано, — Значит, так ты получала таблетки раньше? — А как их иначе можно получить Непризнанным? Станцевать? — Неудачная шутка. Непризнанные вообще не должны это употреблять. Скажи честно, ты правда думаешь, что всё так просто? Что твоё тело — настолько бесценный и желаемый всеми товар, что каждый моментально отдаст тебе всё, что захочешь, за перспективу просто переспать с тобой? И чем же ты так хороша? Чем отличаешься от других девушек? У тебя там всё из золота, что ли? — он усмехнулся, снисходительно смотря на девушку. — Пока что так и было. Поводов усомниться мне не давали. — А зря. Мир не крутится вокруг тебя. — Ты просто новенький, и не знаешь местных законов. Сколько там ты спал? Ты вообще примерно представляешь, как всё устроено? — Вики начинала терять терпение и снова вернулась к хамству. — А по-моему, это ты не знаешь местных законов. По-крайней мере, не представляешь, с кем разговариваешь, так? Выдержка Мальбонте действительно была королевской. Манеры проявлялись хотя бы в том, что он не позволял себе опускаться до уровня оппонента. Его совершенно ничего не волновало, не могло задеть и вывести из себя, и это вызвало восхищение. Нет ничего притягательнее, чем человек, который знает себе цену. Вики же, напротив, на фоне Мальбонте казалась откровенной беспородицей. Может быть, она и не была так плоха сама по себе, но, в сравнении с идеальной сдержанностью и поставленной речью молодого человека, её недостаток воспитания бросался в глаза. Да и взбалмошность, импульсивность и беспардонность явно не шли к лицу молодой Непризнанной. — Давай попробуем начать наше знакомство заново. Меня зовут Мальбонте. Я в этой школе очень, очень давно, но провёл в заточении много лет. Теперь срок отбыт, и я вернулся. Новенькая здесь ты, а не я, и это ты меня не знаешь — а все хотя бы немного имеющие значение ученики школы прекрасно знают, кто я такой. Если у тебя вдруг есть друзья, спроси их — ты увидишь, что обо мне будут рассказывать с уважением. Не вижу смысла скрывать — в башню меня заточил Кроули за то, что когда-то именно я принёс опиум на Небеса. Мои родители вывели этот сорт небесного мака, из зерен которого делают порошок. За этим последовала череда не самых умных поступков юных наркоманов, и в воцарившемся хаосе обвинили меня. Конечно, никто не рассчитал, что с моим уходом хаос только приумножится — я хотя бы немного контролировал оборот таблеток, а без меня их стали раздавать направо и налево. В том числе Непризнанным вроде тебя, хотя я всегда был против того, чтобы неокрепшие умы экспериментировали с веществами. Но я исправился, и теперь навожу порядок. Наивно было бы ожидать, что я откажусь от своего дела — в конце концов, это моё наследие, я не могу предать семейное достояние. Однако, этому месту явно нужно восстановление порядка, и теперь пузырьками с капсулами распоряжаюсь я. Единолично. — Так ты дилер, да? — Вики усмехнулась. То ли это был защитный механизм, то ли она действительно не осознавала серьезности происходящего. В любом случае, внутри девушка понимала, что выглядит глупо. — Думаешь, это смешно? — он снисходительно улыбнулся в ответ, не теряя лица, — Пусть так. Меня это не расстраивает — ты вольна находить забавным всё, что захочешь. Но таблеток ты всё ещё не получишь. И твоё тело совершенно меня не интересует. — Хорошо, ты не отдашь таблетки мне и другим Непризнанным. Но остальные ученики же как-то могут их получить? Ты ведь не будешь хранить всё под матрасом и спать на горах опиума? Как-то же ты будешь их толкать? — И зачем мне тебе это говорить? Чтобы ты потом выпросила, или, хуже того, выкрала их у наивного Ангелочка? — Раз ты такой крутой, ты же явно этого не допустишь. А я рано или поздно стану Ангелом или Демоном. Мне просто интересно. Что ты будешь просить взамен? — У всех свои слабости, а мне интересны слабости. Поэтому за таблетки нужно будет отказаться от какой-то из своих. Слабость за слабость — смекаешь? — Не совсем. — Ничего страшного. Тебе ещё долго это не понадобится. — Но как ты будешь определять, у кого какая слабость? — А это будет упражнение для меня. Мне ведь тоже нужно учиться. — Ну… может, тогда поучишься сейчас? Какая у меня слабость? Не угадаешь — я забираю свою дозу, идёт? — Пока что ты вся — одна сплошная слабость, Вики. Но твоя наглость мне нравится. Давай так: с меня — определить твою слабость. Какую-нибудь самую неочевидную, такую, о которой ты сама не знаешь. На это у меня три дня. С тебя — избавиться от той слабости, которую я назову. На это у тебя тоже три дня. По рукам? — Хм. По рукам. Всё равно у меня нет выбора.***
Ночь окутывала комнату тяжёлым, прохладным одеялом — таким, под которое хочется зарыться и не вылезать как минимум сутки. На небесах ночи всегда звёздные — и звёзды эти так близко, что, кажется, можно дотянуться рукой. Шёлк простыней гладит тело, а тишина убаюкивает своей немой песней, но, невзирая на это, девушке понадобилось много времени для того, чтобы заснуть. — Опять ты? Что за привычка приходить ко мне ночью? — Привычка? — Да, ты ведь уже… — Почему ты не пришла сегодня? Мы же договаривались, что будем говорить понемногу, каждый день. Я ждал тебя. — Я была занята. Мне нужно было поговорить с Мальбонте. — Пожалуйста, перестань употреблять. Тем более теперь. Бонт загубит тебя, он заберёт всё, что ты любишь. Его не просто так заперли в башне, а ты полетела, как мотылёк на свет, как только он вышел. Этот свет мнимый, и он тебя сожжёт. — Не надо за меня переживать, Люцифер. Я большая девочка, я разберусь. — Ты думаешь, мне самому это нравится? Переживать за тебя? Думаешь, мне сдались эти проблемы? Тебе кажется, что у меня мало дел, и предел моих мечтаний — бегать за тобой, успокаивать тебя и разжёвывать тайны, которые вообще не должны открываться никому? Такой я в твоих глазах — мягкотелый альтруист? — Я не знаю. Я не знаю тебя, Люцифер. — Ты не пытаешься узнать. Ты ведь никогда не спрашивала обо мне. Ни одного вопроса про меня, только попытки узнать что-то о мироздании, Асмодее, людях, законах. Всё только о том, что могло бы послужить тебе. Ты слишком глубоко погрязла в своей боли, пропитана драмой до самых кончиков пальцев, так, что не замечаешь ничего вокруг. — Что я должна замечать? — Что есть люди, которые беспокоятся о тебе. Берегут тебя и поддерживают, хотя ты совсем этого не заслуживаешь. Ты упиваешься своим горем и не замечаешь, что приносишь горе остальным. Это ужасный эгоизм. Ты не думаешь, что другим тоже бывает больно. Я уже говорил, что ты не пытаешься бороться — ты приняла свою позицию жертвы и наслаждаешься ей, думая, что никто не понимает тебя, не знает, каково тебе. Откуда в тебе это? — Но ты правда не знаешь, каково мне… — Почему ты так в этом уверена? Всё твоё горе заключается в том, что тебе приходится с кем-то спать и в том, что ты потеряла человека, которого даже не любила. Человека, которого сама себе придумала. Которого знала меньше месяца. И горе своё ты тоже сама себе придумала, а я был слишком удобной мишенью для того, чтобы повесить вину на меня. И теперь эта вина не даёт мне жить, а ты всё так же убеждена, что жизнь жестока только к тебе. Это не жизнь жестока, это ты жестока, Вики. Ко всем, кто тебя окружает, к себе, и ко мне тоже. — Ты не прав, ты говоришь о том, о чем понятия не имеешь. Ты — законнорожденный бессмертный Демон, тебя все боятся и уважают. Ты — один из лучших учеников школы, у тебя величественный отец, и ты можешь делать всё, что захочешь. Тебе никогда не приходилось никого обслуживать, не приходилось бороться за свою свободу… — Да почему ты так решила? — Может быть, мы оба не знаем друг друга? Раз мы так не согласны с теми обвинениями, которые предлагаем? — Мы знаем друг друга лучше, чем тебе кажется. Всегда знали. Задолго до того, как познакомились, до того, как ты сюда попала. Мы ближе чем, ты думаешь, мы записаны друг у друга в подсознании. И ты чувствуешь это, но отказываешься признавать. — Я не знаю, о чём ты говоришь. Ты всего лишь мой наставник, по велению Кроули. Это ты настучал на нас тогда, ты хотел, чтобы нас поставили в пару, так ведь? Ворвался в единственный счастливый день в моей новой жизни и всё испортил? — Блять, что ты вообще себе позволяешь? Как много ты о себе думаешь… Что у тебя в голове, скажи мне, что? Как же я от этого устал… Как можно переплюнуть меня в моей жесткости? Это ко мне все боятся подходить, меня остерегаются, про меня говорят, что я сделаю больно. Обо мне распускают сплетни, безнадёжно влюбляются и хотят оказаться рядом. Так почему я чувствую себя так с тобой? Мальчишкой, школьником, боящимся с тобой заговорить. Ты скалишь зубы, отстраняешься и ведёшь себя, как последняя стерва. Я выплёвываю из себя каждый твой взгляд, чтобы, сука, не было так больно. Но ничего не меняется. Ты приходишь, когда хочешь, и уходишь, когда вздумается, говоришь всё, что придёт в голову и совершенно не фильтруешь свои мысли, ставя меня в ступор своими вопросами. А мне приходится разгребать всё это. Я устал пытаться держаться от тебя подальше, так почему ты не устаёшь меня отталкивать? Эта фраза ударила точнее, чем должна была — предохранитель был сорван. Демон и Непризнанная стремительно слились в поцелуе — жестоком, печальном и отчаянном. Это не поцелуй влюбленных, а касания с привкусом пороха на губах. Горько, но не можешь выплюнуть, иначе пуля пройдет в лоб вместо сердца. Приходится выбирать. Может быть, это чувство вины, а, может быть, эффект искренности — нам не узнать, что на уме у сломленных. Мы все ломаемся по-разному: постепенно, разрушая себя шаг за шагом, или сгорая в момент. И если настоящая любовь к себе — деспотия, то попытки полюбить ближнего — добровольная гильотина. Мы строги к себе ради дисциплины, из желания стать лучше, но к тому, кто западает в сердце, быть истинно строгим не получается. Даже если он не прав, даже если каждое его действие — смертельный выстрел, даже если он несёт чушь и топит тебя в слезах, ты прощаешь, потому что у тебя не просят прощения. Ты прощаешь его перед собой. И любишь не за то, в чём он хорош, а за то, за что его ненавидят другие. — Я не могу. Не могу так. Ты должен… — фразы переплетались с жаркими соприкосновениями губ, — Должен прекратить. Это не закончится ничем хорошим… — Освободи меня, Вики. Прошу тебя, освободи…***
Девушка очнулась в слезах. Простыни были смяты, и казалось, что сохраняли тепло тел. Мими тихо спала на своей кровати, а из распахнутого окна звёздная ночь дышала свежим ветром. «Кто и зачем посылает мне эти видения уже во второй раз? И почему именно с Люцифером? Если я не разберусь с этим или хотя бы просто не высплюсь, клянусь, я сойду с ума…»