Благими намерениями устелена дорога в Ад

Темнота. Запах сырости. Всё тело ноет. Немота в руках, во рту пересохло и горло саднит. Глаза открыть невозможно — веки тяжелые, как бетон. Сознание гуляет, нельзя зацепиться ни за одну мысль, а попытки достать что-то из памяти откликаются только острой головной болью. «Где я? Что произошло?» Пошевелить правой. Пошевелить левой. Безуспешно. Кисти затекли. Плечи отваливаются. Требуется время, чтобы понять, что руки связаны вместе сверху. Чёрт. «Меня связали? Что?» Все силы уходят на то, чтобы держаться в сознании. Усталость такая, что кажется, что всю ночь таскала мешки. Ни одного вразумительного воспоминания, ни одного шанса что-то вспомнить. «Пить… Нужно…. пить. И… Вкинуться…» Даже в такой момент, когда висишь, в прямом и переносном, на волоске от смерти. Вкинуться. Массивная дверь заскрипела, послышались тяжелые шаги. — Очнулась, птичка? — Кх., — губы слишком пересохшие, чтобы внятно ответить, — Кто… ты? — Ох, ты должна была запомнить, кто я. Я ведь говорил. Второго раза я не потерплю, — он будто смаковал последние слова, — птич-ка. Вики начала терять сознание. Держать глаза открытыми становилось невозможным. Силы покидали её, не оставляя ни единого шанса. Всё как в тумане.               Когда она очнулась, в руках было письмо. Она спешно развернула конверт, но пальцы стали предательски дрожать, как только на бумаге показались буквы, выведенные до боли знакомым почерком. «Будь моя воля, я бы никогда не отдал тебя ему. Я бы расчесывал твои волосы перед сном. Сажал цветы под твоим окном. Посылал тебе самые светлые сны. Я бы хотел видеть тебя в платье — счастливой и беззаботной. На балу и у алтаря. Смотреть, как твои волосы струятся по плечам, как из-под подола видно тонкие каблуки. Как ты, весела и беспечна, спускаешься по лестнице и улыбаешься, увидев меня. Я бы не мог сдержать слёз. Я никогда не могу. Ты — что-то большее, чем то, что я привык видеть. Чем всё, что уже было создано на Небесах, и чем всё, что ещё будет создано. Никто не знал твоей души, но все знали твоё тело. А мне был дарован шанс прикоснуться к тому, что внутри. Я всю жизнь буду благодарен за это. Я берегу этот дар — дорожу им больше, чем всем, что когда-либо имел. Я влюблен в каждую частичку тебя. То, как ты смеешься, разливает в моей душе так необходимый и чуждый ей свет. Дарит тот измученный молитвами мир. Когда ты плачешь, я разбиваюсь — всё внутри меня дребезжит стеклом, перерезая каждый сосуд и каждую вену. Я могу смотреть на тебя часами и не уставать. Ты так прекрасна. Я никогда не видел ничего красивее. Наша история любви создана для другой эпохи. Ты пахнешь, как солнце и цветы, и я никогда не забуду твоих прикосновений. Но последнее время мне всё тяжелее вспоминать то, как звучит твой голос. Я всё ещё знаю, что твой любимый цвет — лавандовый, что посреди ладони у тебя длинная изогнутая линия, что твои родинки на спине образуют созвездие Кассиопеи. Что ты держишь в шкафу ленточку от моего букета. Но этого недостаточно. Твой образ ускользает от меня, утекает, как песок сквозь пальцы. Я пытаюсь собрать его, но он смывается волной. Снова и снова. Одна мысль о том, что я потерял тебя, уничтожает меня, заставляя заново проходить все круги Ада. Но глубоко внутри, Вики, я знаю, что ты не любишь меня в ответ. И это не твоя вина. Ты должна была разбить моё сердце, чтобы спасти мою жизнь. Я знаю, что говорят про это. «Правильный человек, неправильное время». Тогда возвращайся ко мне, когда время будет правильным. Когда часы перестанут тикать. Я буду стоять здесь и ждать тебя — сторожить эту любовь. В том самом месте, где мы были счастливы, и где она была бесконечна. Твой, всегда, безбожно и навсегда, А-смо-дей.» Из слёз её вывел тот самый неприятный голос. Больно, очень больно. Ком в горле не выходит даже с плачем, препятствуя дыханию. Откуда это взялось? — Понравился мой маленький фокус? Девушка сосредоточилась на ощущениях в своём теле. Руки всё так же связаны сверху, тело выгнуто и натянуто, как струна. Звон в ушах. Никакого письма нет, но слёзы остались. Хочется уснуть и ничего не чувствовать. Мысли путаются, но надо собраться. — Что… это… было? — Твой дружок, видимо, сильно огорчен тем, как быстро ты его забыла. Почту из Небытия не доставляют, но о, как добр был я, чтобы любезно передать тебе его письмо. А у меня таких ещё много… Будешь хорошей девочкой — я передам их все. Я прекрасный друг, не так ли? Вики поймала себя на мысли, что точно слышала этот голос раньше. Его высокомерные нотки, проскальзывающее нечеткое «р», паузы в словах. Откуда она его знает? — Я помню тебя… Точно помню. Покажись. Почему ты меня здесь запер? Где я? — Конечно, помнишь. Меня не так-то просто забыть. Но знать меня — невозможно. Так узри же своего хозяина… Хрупкий истощенный подбородок схватила тяжелая рука. Свет пролился на черты лица перед Непризнанной, и она всё поняла. Мальбонте. Вот откуда ей знаком этот голос. Тот разговор в столовой. Разговор про наркоту. Однако что-то не складывалось. Он был другим — будто демонической копией Мальбонте, которого она помнит. Волосы стали более смольными, а взгляд… Да, определенно. Дело во взгляде. Это были глаза хищника, глаза психопата, глаза сбежавшего заключенного, впервые за долгие годы вдохнувшего свободу — иссиня-чёрные зрачки заполняли всё, не оставляя места радужке. В этом взгляде читалось чистое безумие — кажется, он совсем не моргал: глаза были широко распахнуты и заинтересованно бегали по её лицу. Вики было душно и жарко, но холодок пробежал по спине. — Мальбонте? — Неверно. — Я знаю тебя… Мы разговаривали… Несколько дней назад… — Наивная дурочка. Говорить было тяжело — начисто пересохшие губы еле двигались, а сиплый голос не мог прорезаться через горловые связки. Из-за жажды и мучительной головной боли каждое слово давалось битвой с собой. — Я не Мальбонте. Я — Маль. — О чём ты говоришь… Мы виделись… Я тебя знаю… — Не знаешь. Никто не знает… Ты видела Мальбонте, моё жалкое подобие. Мою тень… Тело, бренно носящее истинную силу. Оболочку… Говорящую куклу. Мальбонте мелок и слишком добр к тебе, его сдерживает его доброе начало… Его бездарная половина… — Что. ты… несёшь. — Не смей! — послышалась звонкая пощечина, и в глазах потемнело от приумножившейся боли, — Не смей так со мной говорить. Ты слишком дерзка для Непризнанной. И если Бонт спускал тебе это с рук, я не позволю. Я — Маль, запомни, сука! — Ты психопат, Мальбонте. Тебе нужна помощь. Басистый смех. Маль запрокинул голову и улыбнулся ядовитой, безумной улыбкой. — Помощь нужна тебе, птичка. Но никто не придёт. Никто не придёт на помощь… Ты заперта здесь, со своими демонами. И они тебя уничтожат. А я буду рад им помочь… — Что тебе нужно? — Помнишь про наш дружеский уговор? Тебе ещё нужны таблетки? Она вспомнила про опиум. Последние дни дались с огромным трудом — её ужасно ломало. Проснувшись утром, первое, о чём она думала, была доза. Это было главной мыслью, она вышла вперёд всех навязчивых размышлений о происходящем вокруг. Необходимость в спасительном наркотике заполоняла её разум. Она говорила на автомате, её всегда мутило, конечности вечно дрожали. Напряжение в мышцах, слабость и гуляющее сознание, постоянный дискомфорт на всех уровнях. Тошнота в худшем её проявлении — как физическом, так и моральном. Неконтролируемая раздражительность — до истерики бесит всё, каждый звук приносит боль, но сил, чтобы выплеснуть злость, нет совсем. Перемалывает, как в мясорубке. Все кости будто сломаны. Один поворот головы — и заносит. Головокружение стало привычным состоянием, но к ломке нельзя привыкнуть. Если первые дни и получалось держать себя в руках, облизывая с пальца ошмётки и крошки порошка из банки, то когда банка стала чиста, начался кромешный ад. В шоке от плена и дурного состояния она не вспомнила, чем оно вызвано, но теперь ощущения усилились, и к горлу опять подступила рвота. — Ты побледнела, птичка… Значит, колёса тебе всё ещё нужны. Так о чём мы договаривались? Слабость за слабость… Ведь так? Сил отвечать не было. Воспоминания стали возвращаться и догоняли её с каждой минутой бодрствования. — У меня было три дня, чтобы определить твою слабость и предложить тебе что-то, от чего ты должна отказаться за свои три дня. Ох, мне было тяжело выбрать одну… Я говорил, что ты — одна сплошная слабость, Вики. Но я выбрал… Выбрал самую интересную. — Что? — Люцифер. От произнесенного имени что-то внутри перевернулось. Она не видела его последние дни, бесстыдно пропуская их назначенные встречи. О какой библиотеке в пять утра могла идти речь, если она даже на уроки не ходила. Мрамор во дворе школы с преломляющимися лучами она заменила мрамором своей ванной — сидя на нём, схватившись за голову, борясь с тошнотой и безумием, девушка не думала о Люцифере. Но теперь, когда его имя повисло в воздухе, волнение взяло своё. Тем более после последнего случая с этим странным поцелуем кисти и разговором в вагоне. Она вспомнила и ещё кое-что — очередной сон. Снова сон с Люцифером догнал её на днях, и Демон просил её о чём-то, сидя на кровати, но она отмахивалась от него и не могла разобрать слов, ёрзая на смятой простыне и пытаясь вырвать свои волосы в агонии ломки. Это были смутные воспоминания, она почти не помнила ничего из этого сна, но сам его факт только сейчас всплыл в её голове. — Что «Люцифер»? — Твоя слабость. — Это не так. Он мой наставник. — И слабость. Ты что-то чувствуешь к нему. — Нет. Абсолютно. Это было бы слишком просто… — Я не говорил, что ты его любишь. Это что-то большее… Что-то в разы сложнее. Он закрывает твои дыры. Даёт тебе то, чего у тебя нет. Относится к тебе с уважением… Терпеливо учит и снисходительно прощает твою глупость. Ты даже простила ему убийство Асмодея… Ты чувствуешь себя под защитой, не так ли? Слёзы снова полились из глаз девушки. Сложно признавать, но Маль прав. Это не любовь, но это определенно привязанность, которую сложно описать. Она успела посчитать Люцифера своим… другом? Неизвестно, разделял ли он это чувство — сложно поверить в дружбу сына Сатаны и Непризнанной. Но они проводили много времени вместе, и он отличался от остальных. Говорил ей правду — даже когда она давалась нелегко. Умалчивал что-то, но потом раскрывался. Объяснял, даже если считал это очевидным. А ведь это всё, что ей нужно было — принятие, сочувствие и правда. Даже та, что ранит. И из всех, кого она знала здесь, только у Люцифера была эта правда. И он не осуждал Вики за то, что она хотела её знать. — Плачешь, птичка… Стало быть, я угадал. Но уговор дороже денег, помнишь? У тебя три дня… Три дня, чтобы его забыть. Хотя, ладно… Я не буду так жесток. Вики подняла озлобленный, полный слёз взгляд на него и оскалилась. Со злостью силы будто стали возвращаться. — Не будешь жесток? Ты? — Конечно… Я разрешаю не забывать его, в конце концов, это твои проблемы. Со всеми этими воспоминаниями… игра становится даже веселее. Но ты должна отказаться от его общества. — Я не могу, это не я решаю. Он мой наставник, Кроули приставил его… — С этим я разберусь, птичка. У нас с Кроули есть некоторое взаимопонимание… Уверен, я смогу его убедить. Можешь не беспокоиться, никакие обязательства больше не будут вас связывать. Считай, ты отбыла наказание. — Мне многое еще надо узнать… Только Люцифер знает правду… Я должна… — У тебя три дня. Можешь вертеться вокруг него сколько захочешь, наговориться вдоволь, но через три дня, в полночь, когда отгремит Бал Алых парусов, ты уйдешь и больше не заговоришь с ним. И ещё… Девушка зажмурилась — что ещё он мог сказать, как ещё можно сделать этот уговор хуже. — Он не должен знать о нашем маленьком секрете. Ты не скажешь ему о том, что мы так договорились. Просто уйдешь, не объясняя своего решения. И больше не вернёшься. Такова цена свободы — отказаться от своих привязанностей. Только тогда, отрёкшись от влияния других, ты обретёшь себя. Поверь… я знаю, о чем говорю. И да, у опиума такая же цена. Выполнишь свою часть — и таблетки твои. Ты всегда сможешь прийти ко мне и получить их. А пока… Летай, птичка. Цепи зазвенели. Вики проснулась в своей кровати, обнаженная, с ломотой во всём теле. Её всё так же сушило, но прямо на тумбе по левую руку стоял стакан чистой воды, будто кто-то его заботливо подготовил, зная, в каком состоянии она будет. Что, чёрт возьми, происходит?