Лучшее время всегда «сейчас»

We see things they’ll never see. You and I are gonna live forever. Oasis — «Live forever»

      Со стороны моря дул, играя с волосами, солёный ветер. Шумел прибой, волны искрами разбивались о скалы, румяное солнце вставало над водой — и вдруг, у самого горизонта, вспыхивал предрассветный луч. Сидя на скале, он делал записи в блокноте — наброски для произведения, не претендующего на гениальность, но искреннего настолько же, насколько всякая зарождающаяся человеческая жизнь. Первая строчка, переправленная множество раз, но в конце концов возвратившаяся к исходному варианту, гласила что-то про карандашные штрихи, пометки, про след грифельной иглы. На плечи легли чьи-то руки… Ремус открыл глаза; сон-воспоминание растаял. Рифлёные тени от жалюзи падали на противоположную окну стену. Рядом ещё дремал Сириус. Из-под сползшего одеяла виднелась его голая спина. «Как обычно», — со снисходительной ласковостью подумал Ремус. Таков уж был сложившийся обычай, и он мог пересчитать по пальцам одной руки случаи, когда Сириус просыпался раньше: последний раз знаменательное событие пришлось на день рождения Ремуса — тогда случился омлет с базиликом (почти безупречный после трёх попыток и двух испачканных сковород) и утренние нежности. Съехались они спустя шесть месяцев после официального начала отношений и возвращения из Ирландии, а ещё через месяц, посовещавшись, приняли приглашение прийти на ужин в дом в Илинге. Хоуп, состряпавшая по такому редкому случаю пирог с патокой, весь вечер лучилась от счастья. Лайелл же, который, как выяснил впоследствии Ремус, и был инициатором ужина, проявил чудеса вежливой сдержанности и не позволил себе ни одного косого взгляда или неуместного замечания. Кое в чём он и Сириус — к немалому удивлению Ремуса — даже сошлись: в вопросе коллективной ответственности и недопустимости компромиссов с совестью. Позднее Лайелл Люпин признался сыну, что риторика «этого парня» его впечатлила. Сириус и Ремус оба помогали убирать со стола, а Сириус вызвался вымыть посуду; Ремус подкрался к нему со спины, когда в кухне никого не было, обнял за пояс и шёпотом поведал о том, что они сегодня будут делать ночью.       Шторы колыхались, свежий воздух пах летним зноем. Ремус вздохнул, погладил Сириуса по волосам.       — Доброе утро, — шепнул он, наклонившись к его уху.       — Ты меня… никогда не приучишь, я против ран… него… подъёма… — в заплетающейся манере ответил Сириус. Он уже готовился натянуть одеяло на голову, но передумал. Обернулся к Ремусу и с трудом приоткрыл глаза. — А тебе чего не спится? Суббота же.       Поначалу у них одно за другим возникали разногласия. Например, Ремус из гордости не хотел переезжать к Сириусу, несмотря на то, что Гарри не был против (он лишь морщился, случайно застав их за флиртующими спорами), а также не одобрял его лихачества на чоппере. Сириус же распалялся из-за того, как много времени Ремус уделял работе, подготовке к занятиям со студентами и новому увлечению — писательству. Однако в конечном счёте все их препирательства оказывались сущей безделицей и — они оба это знали — увлекательной прелюдией.       — Дора и Чарли привезут Аннабель к восьми. Будет невежливо, если нас застанут в постели.       Чарли, в отличие от Доры, соблюдал исключительную пунктуальность, поэтому Ремус не сомневался, что их трёхгодовалая дочка окажется в гостиной на Флит-стрит ровно в восемь — и ни минутой позже; один раз им с Сириусом уже приходилось в спешке одеваться, пока в дверь звонили. Малышка Аннабель Парсон, пшеничными кудряшками больше смахивавшая на отца — от матери ей достался темперамент и чёрные, внимательные глаза, — была всеобщей любимицей. Гарри, поступивший в этом году при пособничестве Ремуса в университет, её просто обожал, — он как-то признался, что с детства мечтал о младшем брате или сестре. Домой, на Флит-стрит, зелёный студент возвращался раз в месяц. С Джинни они то сходились, то расходились, но даже в этой бурной личной жизни прослеживалось постоянство. Ремус верил: однажды, рано или поздно, они определятся с тем, что на самом деле значат друг для друга. Пари он с Сириусом заключил: год против двух лет.       — Уже пора, — попробовал Ремус ещё раз достучаться до сонного сознания Сириуса.       — Жду угроз… или… подкупа. Переговоры… не ведём. — Зевая, он опять отвернулся.       Пару секунд Ремус лежал, прикидывая что-то в голове, затем приподнялся в постели, поставил локти справа и слева от Сириуса, наклонился и накрыл его губы в долгом — долгом и обещающем — поцелуе; Сириус, внутренне наверняка довольный, а напоказ как будто раздосадованный, взял Ремуса за подбородок двумя пальцами. Зная, как далеко они могут зайти, Ремус отстранился.       — Убедительно, — признал Сириус, кажется, почти проснувшись.       — Встаёшь?       — Ладно, ладно. Ещё пара минут. Не вскакивай.       — Хорошо, — согласился Ремус. — Пара минут.       «И пусть они длятся как можно дольше», — подумал он про себя.