По маршрутам другим

За последнее время Антону кажется, что скорость его жизни умножается на два, а то и на три, а то и растет по экспоненте едва ли не с каждым часом. Он еще помнит, как месяц тянулся за месяцем, год — за годом, и все это было не то чтобы совершенно унылым, но однообразным, стерильным, как чертова операционная в лучшей городской больнице. В понедельник он с точностью до минуты знал, что будет делать в пятницу — работа, дом, редкие вылазки с не растерявшимися еще друзьями. Знал, когда позвонит мама и о чем конкретно спросит. Знал, когда дойдет до той степени отчаяния, что будет листать «Тиндер», лежа в потертой ванной, и при этом слушать ворчание соседа под дверью. Каждый шаг, каждый чих и все возникающие по ходу дела эмоции. Он чертовски долго убеждает себя, что так — хорошо, спокойно, стабильно, даже если стабильность эта едва поднимается выше отметки «хуево». В целом — норм, бывает и хуже, в Африке вообще дети голодают. Антон привыкает ко всему, но все-таки ему скучно: а как иначе, если жизнь напоминает уже просмотренный сериал с нулем интересных сюжетных поворотов, когда каждый вздох персонажей знаешь наперечет? Единственное спасение от рутины — клиенты, да и те скорее из разряда «Бойся своих желаний». Хотел чего-то поинтереснее? Вот тебе бомж, у которого, конечно, нет налички, чтобы заплатить, но который пытается выбить у тебя сумку с едой. А вот подросток-омежка в первую течку, толком не знающий, что делать, но инстинктивно тянущийся к Антонову паху. И не обвинишь ведь толком — что с него взять? Это позже у омег появляются и таблетки по расписанию, и блокаторы — словом, все, что превращает их в адекватных людей с практически незаметной течкой. А здесь — гормонов больше, чем мозга, о чем вообще говорить? И Шаст перестает желать интересного. Пусть лучше все банально, по-старому, но без приключений и возможности загреметь за решетку за что-то непредумышленное. Сейчас же все по-другому. Еще не проходит недели с момента их первой встречи с Арсением, а он уже успевает выехать из своей халупы, как-то даже триумфально возвращая себе залог — жалкие десять тысяч даже не долларов, которые еще недавно показались бы бесконечным богатством, а теперь у него золотая карта Арсения, и деньги ощущаются совершенно иначе. Впрочем, он не кидается тратить миллионы. Из роскошного — вызывает такси, чтобы не тащиться в метро с чемоданом, куда предательски легко умещается вся его жизнь. И, да, покупает этот самый чемодан — выбирает, конечно, тот, что по максимальной скидке, потому что нитка на уголке вылезла, и долго зашивает эту самую нитку обратно, высунув язык и уколов по ходу дела три пальца. Если подумать, меняется не так уж и много. Раньше Антон чувствовал себя некомфортно в компании соседей по квартире, теперь сосед у него один, но такой, что раздражает больше тех четверых. И не чем-то конкретным, — хотя Арсений на проверку оказывается тем еще занудой, готовым до хрипоты спорить о сорте купленного чая, потому что «Тох, нужно уметь определять такие вещи на вкус», — а просто… собой. Легкостью, с которой Арс идет по жизни. Привычкой тратить черт знает сколько, потому что — нужно же компенсировать дурацкую семью, правда? И, конечно, бесконечным панибратством. Это почти смешно. Они вроде как в отношениях: Антон даже пытается влиться в волну успеха, публикуя одну за одной загадочные сторис, где мелькает то Арсова рука, то спина, усыпанная родинками, то просто два стоящих в полумраке бокала с загадочным сердечком. Ему пишут восторженные отзывы, желают удачи, а кто-то, напротив, проклинает за то, что занял такого мужчину, — но Антон так и продолжает ощущать себя неуютно. У Арсения же все хорошо — до тошноты просто. Пока Шаст стесняется ходить мимо своего парня без футболки, Арс переходит на короткое «Тоха», шутливо приглашает сходить вместе в душ — только чтобы выложить оттуда сторис! — и, будто смеясь, пытается чмокнуть его в макушку, проходя мимо. Будто это игра такая — выведи Антона из равновесия за три, две, одну… Арсений всегда выигрывает. Шаст, наверное, и жаловаться не имеет права. Его жизнь, прежде довольно бессмысленная и бесцветная, явно идет в гору — это и про социальный статус, и про возможности, и про события. Непривычно, но интересно, и, если заглянуть чуть дальше, он понимает, что перестает быть никому не известным мальчиком Антоном. Через год таких отношений с Арсом он и сам будет публичной личностью, а его фамилия отчасти перерастет в бренд, открывающий перед собой двери — не все, но многие, и это тоже нужно ценить. И все-таки, текущий дискомфорт не смять в ладони и не выкинуть в мусорку, как надоевший фантик. Антон никак не может почувствовать себя дома. Даже сейчас — просыпается раньше установленного времени и лежит, смотря в потолок. Знает ведь, что Арс, соня, в ближайшие пару часов не встанет, а шуметь не хочется совершенно. Разбудит еще, расстроит — этого Шастуну не хочется совершенно. Он буквально заставляет себя выбраться из-под одеяла, соскальзывает с неудобного дивана, пытаясь не скрипеть половицами. И это — тоже не вина Арса. Тот как раз предлагал разделить по-королевски большую постель, но Антон сам сбежал оттуда, как от чумы, едва вообразив широкий спектр теоретических неловких ситуаций. А то, что у него теперь болит спина и ноют вечно согнутые во сне колени — это ничего, пережить можно. — Это твой дом тоже, — говорит Шаст, глядя в зеркало в туалете, и сам бесится с собственной глупости. — Хватит уже! Это смешно. Разговаривает с собой, как гребаный параноик — а что делать, если перед этим на минуту завис над кнопкой смыва, боясь потревожить чуткий Арсеньевский сон? Цирк. Учитывая, что спальня Попова — дальше по коридору, и, как говорил сам Арс, с отменной шумоизоляцией. Правда, возможно, это была шутка с прозрачным намеком на секс. И Антон воюет с собой. Назло собственной неловкости и стеснительности бродит по квартире, заглядывает в комнаты — все хорошо, ему можно, даже если все вокруг похоже на чертов музей. Зачем-то оглаживает пальцами статую в гостиной — на постаменте висит табличка с подписью «Аристид», но Антону это ни о чем не говорит совершенно, — и разглядывает картины в коридоре. Почти на каждом холсте — размашистая подпись «СМ», иногда буквы даже встроены в композицию, и мозг Шаста дописывает к ним «БД» быстрее, чем успевает понять, в чем дело. Кажется, он так и не вырос в юморе со времен своего шестого класса. Антон и сам не понимает, как попадает в комнату Арса. Широкая дверь, самая последняя из длинной вереницы дверей, отъезжает в сторону, стоит лишь коснуться кончиками пальцев, и вот он уже зависает, глядя на широкую кровать в центре комнаты. Над кроватью — подобие балдахина, черные шторы, свисающие по краям, размашисто нарисованные ветви дерева у изголовья и светильники в виде подсвечников на стенах. Антон думает, что Попов, пожалуй, действительно похож на графа, злым роком закинутого в современный мир, иначе откуда такая тяга ко всему старинному? А может, не на графа, а на вампира — остается же сияющим и красивым после любой пьянки, а это явно темная магия. Арсений во сне на себя не похож совершенно. Мягкий, расслабленный, без залегшей между бровей морщинки, без смешливо-ироничного взгляда, в котором вроде и нет ни презрения, ни злости, а все равно — страшно. Не потому что Попов плохой, просто в Антоне все громче кричат забитые на самое дно души комплексы и негативные установки, и вся эта ситуация становится лакмусовой бумажкой для его психики. И Шаст не уверен, что справляется. Он садится в дверном проеме, упирается в стену босыми пятками и отсюда, снизу, разглядывает Арсения. Глупо, слегка маниакально — но хочется, и почему нет, если никто никогда не узнает? Антон себя чувствует диким зверем — тем самым не прирученным еще лисом, боящимся подойти ближе, только бы не получить удар по хребту. А ведь когда даешь себя приручить, потом случается и плакать, и об этом нельзя забывать. Страшно чертовски, и новая эта жизнь, и новые порядки, и обещанные выходы в свет, о которых Арсений пока молчит, позволяя привыкать шаг за шагом, и пристальное внимание — директ завален восхищениями вперемешку с угрозами, и Антон принюхивается, делает шаг за шагом, вязнет — и идет снова. В конце концов, это его работа, и неизвестно, когда от него наконец потребуют полной отдачи. Не может же испытательный срок длиться вечно. Он даже не спрашивает себя о том, может ли на самом деле полюбить Арса — ему же за это не платят. Да и такой расклад кажется физически невозможным — где Арсений, а где он, Шаст. Они же будто из разных видов, совершенно друг друга не понимают и не способны войти в жизнь друг друга больше, чем это уже невольно случилось. Вот только засматривается он на Арсения настолько, что не слышит по-медвежьи громких шагов за спиной и вздрагивает, когда на плечо ложится чья-то рука. — Так это правда?! Антон оборачивается так быстро, что, кажется, если бы неуклюжие повороты задницей на скользком паркете включили бы в программу Олимпийских игр, он получил бы золотую медаль, оторвавшись от конкурентов на миллион световых лет. — Ебать, — шокированно выдыхает он, глядя на стоящего в коридоре человека. И не то чтобы с этим парнем было что-то не так — помимо чрезмерно маленького роста и дурацкого хвостика на затылке, — но, черт, откуда он взялся в пустой квартире? Или у Арса в распоряжении столько комнат, что Антон знает не обо всех? Антон вскакивает на ноги, задевает ногой раздвижную дверь, отчего та протяжно взвизгивает несмазанными петлями, и оборачивается на Арсения, ожидая, что тот проснется и разнесет все к чертям: сразу после пробуждения Попов готов убивать все живое. Но тот лишь поворачивается, скрываясь в охапке разноцветных подушек, и продолжает мирно сопеть. — Не боись, его и выстрелом не разбудишь, — говорит незнакомец, но все-таки оттаскивает Антона за запястье и ведет на кухню. Шаст подчиняется: кто бы там ни пришел, наверняка он выше по статусу и его нужно слушаться. — Так газетчики в кои-то веки не спиздели? — В смысле? Антон так и зависает посреди кухни, откровенно не зная, куда себя деть, а мужчина усаживается на высокий барный стул, скрадывая разницу в росте. Это забавно, даже мило, и так и подмывает пошутить на эту тему, но темный взгляд незнакомца намекает, что с юмором у него — не особо. — Ну, Арса раз в месяц стабильно выдают за кого-то замуж, то за одного важного хуя, то за другого. Я уж и перестал обращать внимание, но тут увидел статью про очередную свадьбу, а там и сторис твои распечатали прям в журнал, и интервью бати Арса было… Ну, думаю, то ли журналисты вышли на новый уровень, то ли реально Попов нашел, под кого лечь. Вот и примчался сразу с самолета, только чемодан домой закинул. Поток информации получается огромный — и невыносимый, потому что у Шастуна уши в трубочку сворачиваются, а оперативка забивается, не давая обработать полученные факты. То, что про них уже двести раз написали — факт, сложно было не заметить, с какой скоростью разлетается информация, но остальное… — Так что, у вас есть ключи от квартиры? — тупо спрашивает Антон. — Ну, очевидно, есть. — Мужчина хмыкает и протягивает ладонь. — Меня, кстати, Сережа зовут, я лучший друг этого придурка, и я удивлен, если в ваших чудесных отношениях мое имя ни разу не звучало. Прям даже обидно как-то. «Да мы знакомы меньше недели», — хочет уже сказать Антон, но вовремя прикусывает язык. — Звучало, — вместо этого врет он. — У меня просто память хреновая, да и не уверен, что Арс прям показывал фотки. Рад познакомиться. Он энергично жмет чужую руку, но тревожность только растет: он еще не привык к остальным новшествам, а теперь появляется еще один человек, перед которым нужно играть. Возможно, Арсений и поделится с лучшим другом настоящей историей их отношений, но ведь — не факт, а у Шаста по контракту рот заклеен тремя слоями скотча и залит клеем для надежности. Не хватало еще ляпнуть лишнего, потерять зарплату и получить судебный иск в придачу. — Ну, теперь узнаем друг друга лично, — улыбается Сережа. — Один хрен будем проводить вместе время. Ну, я надеюсь, что Арс меня не забудет, и мы будем иногда собираться, как в старые добрые времена до замужества… Кстати, свадьба уже была? Антон понятия не имеет, что именно должен ответить, поэтому только ведет плечом и поспешно переводит тему. — А чем вы занимались вместе? — спрашивает наобум, только бы не говорить про свадьбу и все, что вертится вокруг этого. — А что, ревнуешь? Сережа фыркает вроде бы насмешливо, но полностью разгадать его интонацию у Антона не получается. А может, тот выглядит так устрашающе, что даже безобидное замечание считывается как угроза — и хочется защищаться. Поэтому он закатывает глаза и прежде, чем успевает подумать, отвечает: — К омеге? — А вот это было грубо. Если до сих пор мужчина и был настроен дружелюбно, то теперь меняется, и даже теплый оливковый оттенок кожи не может скрыть затвердевших вдруг черт лица и неприкрытого льда во взгляде. — Только не говори, что в тебе сидят эти средневековые стереотипы. Омеги то, омеги это… На себя бы посмотрел, да я на альфу тяну больше, чем ты, пугливый кролик. Ты же едва в штаны не навалил, когда я пришел. — Прости, — быстро говорит Шаст: портить отношения с Арсовым другом не хочется совершенно. — Шутки про омег в нас с детства вбивают, сам знаешь, культура такая. Нет-нет да и вылезет где-нибудь. Сережа, кажется, смягчается, но незначительно, и так по-учительски грозит ему указательным пальцем. — Смотри, мы с Арсом такого не любим. И если ты часто так шутишь, я удивляюсь, как он тебя еще головой об стол не приложил. — Он тормозит на секунду, будто что-то обдумывая. — А может, и приложил, иначе чего ты такой долбанутый. Антон пытается выдавить из себя смешок, но повисшее в воздухе напряжение так и не исчезает. — Думаю, он бы очень хотел приложить, и да, он тоже ворчит на эту тему. Можете обо мне посплетничать. Он улыбается примирительно, надеясь, что они быстро проедут эту тему, но заметно, что Сережу шутки про хрупких омежек бесят до зубного скрежета. Шаст может лишь предполагать, как это: ежедневно слышать, что ты слабее, глупее и хуже замечательных альф, и все только из-за неправильного устройства задницы. Его бы, наверное, тоже задолбало. — Посплетничаем, не переживай, — ворчит тот, — и я очень хочу узнать, почему до сих пор мне никто ничего не рассказал. Когда Сережа уходит будить Арса, Антон вздыхает с облегчением, хоть и давится неожиданным желанием прижаться ухом к дверям спальни и послушать, что там, собственно, происходит. Не потому что ему так уж важно мнение Арса, или Сережи, или кого угодно еще: он — лишь наемный работник, и глупо было бы забывать об этом. Но любопытство так и жжется в груди, и приходится силой прижимать себя к стулу, бездумно листая ленту Инстаграма, только бы выглядеть безразличным. Не хватало еще попасться на шпионаже. — Доброе утро. Арсений появляется на кухне совершенно другим. Теперь он выглядит серьезным, собранным — не мешает даже маска для сна с корги на лбу и домашние шорты, обнажающие слегка пушистые икры и тонкие щиколотки. Он кивает Антону мельком, будто не считая того достойным нормального приветствия, и сразу же ползет к кофемашине, заваривая чистый эспрессо. — Что, была жаркая ночка, молодожены? У Сережи, кажется, нет в голове ни тормозов, ни фильтров. Шаст от этой реплики краснеет до кончиков ушей, даром что давно уже вышел из школьного возраста, когда впору смутиться от одного намека на секс. Арсений молчит, делая вид, что занят, и, видимо, отдуваться нужно Антону, но он только пожимает плечами: не хочет ни врать, ни признаваться в реальном положении дел. — Ты можешь собой гордиться. — Сережа хлопает Шастуна по плечу с неожиданной силой. — Много кто покушался на графскую задницу, а ты раз — да и там, еще и состояние Поповых получил, умница. Эх, эта любовь… Он мечтательно закатывает глаза, всплескивает руками, точно ведущая передачи «Давай поженимся», и Антон откровенно не знает, куда себя деть. — Отвали от парня уже, — наконец вклинивается Арс и поворачивается к Антону. — Он в курсе, что мы не женаты, и про все остальное тоже. Просто любит ставить людей в неловкое положение. — А потому что нечего пиздеть лучшим друзьям! — возмущается Сережа. — А нечего уезжать к черту на рога, да так, что не дозвониться! Роуминг дорогой, видите ли. А то, что у меня разве что стены золотом не выложены, тебя не ебет? — А я не ради денег с тобой дружу! — А это, блять, подарок, люди ими обмениваются, знаешь ли! У меня вон твоих картин висит на три миллиона! — Хрен их кто купит за три миллиона! Антон переводит взгляд с одного на другого и чувствует себя откровенно лишним. Это странно: мужчины вроде ругаются, едва не убивают друг друга взглядами-молниями, но выглядит это так тепло и по-семейному, что хочется выть. — Слушайте, а почему вас до сих пор не свели газетчики? Вы же чисто женатая пара, — наконец говорит он, неуклюже посмеиваясь. — Причем на пороге серебряной свадьбы, не иначе. — Они пытались, — фыркает Арс. — Это был бы даже классный вариант, но папа сказал, что двум омегам нельзя жениться, это же позор, а кто будет детей рожать? Ну и Серый трахает все, что движется, он бы не смог даже сыграть супружескую верность. Вот эта информация Антону точно кажется лишней. Арсений носится по кухне с небывалой энергичностью, — должно быть, так бывает, если спишь на нормальной кровати с ортопедическим (Антон проверял!) матрасом больше трех часов за ночь, — и Шаст действительно ощущает себя не в своей тарелке. С этим нужно что-то делать — поговорить, например, как делают все нормальные люди, когда им становится не окей, тем более, что к Арсу он привязан контрактом намертво. И он думает, что обязательно, вот-вот обсудит все это, как взрослый ответственный человек — только не при Сереже, который сам по себе выглядит так, будто хочет кого-то убить и не привык отказывать себе в подобных капризах. Они с Арсом обсуждают что-то свое: про картины, которые Сережа обещал подготовить к ближайшей выставке, но ничего не успевает, и про дом, который Сережины родители много лет упорно строят на свои деньги, а Арс все пытается заплатить, по его словам, хотя бы за половину стены. Для Шастуна это дикость — разбрасываться деньгами так, будто они в принципе не могут закончиться. Нет, он знает, что Поповы до неприличия богаты, но насколько — этого он представить никак не может. Когда у него звонит телефон, Антон вздыхает почти с облегчением — слишком уж неловко оказываться чужим на этом празднике жизни. Это, наверное, неизбежно рядом с людьми, которые знают друг друга долгие годы, но Шаст отмалчивается и тихо гадает, может ли куда-то сбежать. Увы и ах — даже когда он хочет выйти в коридор, чтобы поговорить, Арсений ловит его за рукав футболки и смотрит строго, мол, останься. Внутренний голос тут же взвивается, требуя свободы, и язвит о том, что ему теперь и в туалет ходить только под конвоем, но спорить уже нет сил, да и вряд ли мама поделится чем-то секретным. Дежурный звонок, обычное как-там-дела-как-жизнь — их почти ежедневный ритуал. Антон думает, что хоть с чем-то в этой жизни ему повезло: один хороший родитель из двух. Неясно только, это стакан наполовину полон или наполовину пуст. — Анто-о-о-о-о-н! — слышится протяжный вопль, едва Шаст успевает взять трубку. — Ты меня слышишь? Он оглядывается, снижает громкость динамика до минимума, но Арсений, видимо, успевает что-то заподозрить, потому что подходит ближе, почти вжимается носом в плечо и кивает так нагло, мол, продолжай, что не так? Шастун тяжело вздыхает, но спорить не спешит, хотя его слегка и подбешивает. — Да слышу-слышу. В честь чего истерика? Антон лукавит, конечно: он почти полностью уверен, что именно разузнала мама, но хочется верить, что дело совсем не в том. Каков шанс, что она звонит поделиться, какую классную рассаду купила на рынке и как замечательно прорастают на подоконнике петрушка и помидоры? — Да какая истерика, — отмахивается та. — Я всего-то узнаю, что мой сын женат, из газет. Видите ли в блог надо все выложить, а матери сообщить, да зачем, перебьется. Так, что ли? — Женат? — тупо переспрашивает Шастун и косится на Арса, который разве что не врос ему в плечо, но вцепился пальцами с такой силой, что наверняка останутся синяки. Арсений кивает и нервно прижимает указательный палец к губам. — Ну да, женат, но там все не так, как ты думаешь, мы просто… Секунда — и Попов вырывает у него из руки телефон. Мамин голос, вопрошающий, что она, по его мнению, думает, звучит над Арсеньевской головой. — Ты че творишь? — шипит Антон, надеясь, что там, в трубке, этого не слышно. — Совсем офигел? — Это ты совсем офигел, — еще тише парирует Арс. — Еще секунда, и ты бы растрепал то, что по контракту говорить не должен. Шастун слышит мамины крики — так бывает всегда, когда ей кажется, что пропадает связь, — и вздыхает. Он вынужден согласиться, не обсуждать же это сейчас, пока еще идет звонок, и только поэтому говорит: — Я ничего не скажу, верни, пожалуйста. Арсений смотрит на него недовольно, хмурится — не доверяет. Это можно понять: от одного неосторожно брошенного слова зависит Арсова репутация, а заодно и репутация всей его семьи и отцовского бизнеса. Теперь, когда эта авантюра началась, и у Шаста на руках подписанный с двух сторон контракт, он может испортить все так же быстро, как и построил. О свадебной афере будут говорить еще долго, обсасывать подробности и придумывать новые, и Попов еще нескоро отмоется от репутации обманщика и попросту придурка. — Да, мам, я здесь, — быстро говорит он. — Перебои со связью, оператор офигел в последнее время. И не парься, серьезно, все хорошо. Я правда не успел рассказать… — Как можно не успеть? Это же не за один день делается! «Ну да, за шесть, если считать от знакомства», — думает Шаст, но поделиться ироничным замечанием ему не с кем. — Все быстро получилось. Сначала я не был уверен в наших отношениях, а потом уже кольцо, роспись, даже свадьбы ведь не было. Мы еще решаем, нужно ли делать фуршет для близких гостей и что угодно для прессы, а пока вот обживаемся, вьем гнездышко… У Арсения во взгляде безошибочно читается: «Какое, нахрен, гнездышко?!», и он крутит пальцем у виска, выражая свое отношение к происходящему. Антону — плевать. Ему бы только заболтать маму, увести подальше от неудобных вопросов и не ляпнуть ничего конкретного, чтобы не разошлось потом с официальной версией. Ее, кстати, тоже пора бы уже придумать. — Ну все равно. — Женщина явно теряется, и остается лишь молиться, чтобы мифическое материнское чутье не почувствовало подвох. — Я уж молчу про знакомство, но даже не рассказать… И что это за отношения, в которых ты не уверен? Зачем тогда идти в ЗАГС? И вообще, мальчик у тебя явно видный, не сложно ли тебе будет… Антону не то что будет сложно — ему уже сложно настолько, что хочется лечь в лужу, раскинув руки в разные стороны, и до хрипоты орать в безразличное ночное небо. Но правду, видимо, говорить нельзя. — Да что ты, мам, — отмахивается он вместо этого, оглядываясь на чуть отошедшего назад Арса. — Арсений замечательный, ну просто сокровище, я и сам не знаю, почему он выбрал такого, как я. Но он очень-очень меня любит, это точно, я теперь понимаю. На самом деле он сомневается, что Арсений вообще может любить кого-то, кроме себя самого — и бездонных отцовских счетов. — Ну, прошли времена, когда только любви было достаточно… А социальный статус… Про тебя же вон, в газетах писать начали, не страшно? Страшно — пиздец как. — Что страшного, не убьют же меня. — Антон улыбается криво и тут же переводит тему. — Давай лучше расскажи, как там твое лечение, может, нужно что-то, сама понимаешь, я и оплатить теперь могу… Арсений вновь смотрит на него чертовски странно, но Шаст не собирается искать себе оправдания. Речь идет о здоровье мамы, а этот придурок только что предлагал Сереже построить для его родителей дом. Раз уж они теперь женаты, пусть старается и для семьи мужа. — Не знаю, Антон. Чужие деньги брать, еще и таких людей… Того и гляди, вернуть потребуют, мы же век не расплатимся. Да и неловко как-то. — Никто и не требует расплачиваться, — просто говорит Шастун, хотя по взгляду Арса понятно: требует — да еще как. Причем не из реальной необходимости экономить, а чисто из вредности. У него на лбу бегущей строкой — «А не охуел ли ты часом?», но Антон тоже умеет играть и извлекать свои выгоды из сложившейся ситуации. Мама рассказывает что-то свое, и от этого становится почти больно: говорить с ней неуютно, паутина лжи вьется, все сильнее затягивая Антона внутрь, точно жалкую мушку, и он не уверен, что из этого есть выход. Неизвестно, как сложится их с Арсом история, но ясно, что рассказать про контракт он не сможет до конца жизни, а значит, неловкости не избежать. Антону самому от себя тошно, но, когда мама прощается, напоследок звучно чмокнув в динамик, он почти чувствует облегчение. — Извини, ты сказал, что мы обязательно приедем в гости? — переспрашивает Арсений, отошедший наконец на нормальное расстояние. — В Воронеж? Притихший было Сережа хихикает до неприличия громко. — Нет, что ты, какой Воронеж. Антон искренне пытается не засмеяться и выдержать успокаивающий тон. — Ну слава богу! — Да, эта царская жопа из других городов только Москву признает, — вклинивается Сережа. — И то ненадолго, а то жабры пересыхают, дождей нам с ураганами не хватает, видите ли. Ах, извините, и души нет! «Как будто у Арсения она есть». — Моя мама не живет в Воронеже, это просто я там родился, — продолжает Шаст, наслаждаясь мелькнувшим на лице Арса облегчением. — Она сейчас переехала в область, знаешь, частный дом, кроликов вот разводит, там как раз скоро появятся маленькие крольчатки. А выпас коров каждый день в восемь вечера! Закачаешься, какая красота! Там есть такие редкие породы… По Арсению заметно, что если бы было, чем подавиться, он бы обязательно подавился. Сережа ржет уже в голос — и тянет к Антону ладонь, шумно хлопает, кивает, выражая… одобрение? «Какие же они странные». — Хорош, ты не такой беззубый, как я думал. — Вот и пиздуй смотреть на коров редких пород! — возмущается Арс, и образ благовоспитанного принца слетает окончательно. — С ума посходили, я на такое не подписывался. — А выездные мероприятия? Антон хлопает ресницами, изображая святую наивность, и чертовски собой гордится. Кажется, впервые это он заставил Арса смутиться — достойный ответ на все его подколы и попытки задеть. Раз не умеет выдерживать здоровые рабочие отношения и держаться в рамках — ну, Шастуну есть, чем ответить. — Выездные мероприятия — это приемы со звездами, а не ваша жопа мира! — Выездные мероприятия, Арсений Сергеевич, это комплекс событий, появление на которых повлечет за собой улучшение репутации семьи Поповых, исходя из высоких моральных принципов и традиционных ценностей, которые мы считаем основой подобающего воспитания и, соответственно, поведения. — Он почти уверен, что напутал в формулировке примерно половину слов, но суть, кажется, ясна. — По-моему, визит к больной матери супруга вполне укладывается в определение, это же — семья! Сережа перегибается через стойку, едва не падая на нее локтями, и со всей дури хлопает Антона по плечу, а в глазах — едва не стоят слезы. Гордится, что ли. Антону чертовски хочется рассмеяться нервно: он вспоминает, каким милым был Арсений при первой встрече, даром, что затирал про права омег и ругался, точно сапожник. А теперь, смотрите-ка, смотрят друг на друга по-волчьи и глотки перегрызть готовы, только бы остаться при своем. Антону, честно, страшно, что будет дальше. Он смотрит на Арса секунду, две, и мир на периферии будто сереет. Он пытается выжать из себя остроумную реплику, которая вот-вот расставит все по местам, но слова застревают в глотке, и от них становится тошно. А после — между ними выплывает Сережа и ставит на стойку большую бутылку коньяка. — Откуда? — удивленно спрашивает Попов. — Из твоего же шкафа, — фыркает тот. — Давай, разливай, а то вы либо убьете друг друга, либо потрахаетесь, а я не знаю, что из этого хочу видеть меньше. Антон закатывает глаза. — В контракте нет ни того, ни другого. — Так там и прогулок по коровьему говну не предусмотрено! — возмущается Арс. — Если я тебя убью, то хотя бы туда не поеду. — А если ты меня выебешь, то я даже согласен туда не ехать, — парирует Шастун и запоздало понимает, что именно сказал. Впрочем, это, кажется, того стоило: у Арса едва глаза из орбит не вылезают, и впервые за все время их знакомства он искренне не находится с ответом — только по-рыбьи хлопает губами и молчит, наверное, с минуту, прежде чем Сережа не выставляет на стойку еще и три рюмки. — Давай, Арс, тебе нужно. Попов трет глаза ладонью. — Пиздец, это буквально второй день совместной жизни. — Вздох даже похож на искренний. — Что дальше-то будет? Антону это интересно тоже. Он, честно, благодарен Сереже — тот, хоть и выглядит сурово, как чертова рок-звезда, готовая убивать взглядом за просьбу дать автограф, все-таки сглаживает атмосферу. Они переезжают в гостиную, и Арс по-хозяйски разваливается на пушистом ковре, зарывает голые пятки в ворс и что-то тихо напевает себе под нос — когда только успел сойти с ума? А может, уже давно сошел, просто умело скрывался? Антону почти не хочется сбежать в окно. Он поддерживает диалог с Сережей — тот говорит, что, раз им придется терпеть друг друга, нужно и познакомиться нормально, — и почти искренне рассказывает про свою жизнь. Возможно, дело лишь в алкоголе, но с Сережей — проще. Видно, что его не удивишь и Воронежскими хрущевками, и муниципальной школой, откуда выпускается дай бог один стобалльник в год, а об МГУ остается только мечтать. Арсений же — не от мира сего, выпячивает глаза и спрашивает, как вообще можно отпускать ребенка ездить одного на автобусе, это же статья, оставление в опасности. Антон решает ему не рассказывать, как в седьмом классе они назначали стрелки за гаражами, куда особо умные приходили со стальными прутами и будто в шутку лупили других, а те потом скрывали от родителей полученные синяки, но мнили себя не меньше чем участниками тайного Бойцовского клуба. Он спотыкается только тогда, когда Сережа спрашивает про семью: кто, откуда, зачем приехал в Питер и как жил прежде. Шаст вспоминает совсем раннее детство: пародия на счастливую семью, идеальная картинка, гнилое содержание. Вспоминает, как отец унижал мать, потому что быть омегой — стыдно, а женщиной-омегой — совершенный позор. Антону в какой-то степени везет: он — альфа, и поэтому папа его искренне любит, и Шастун его тоже — по-своему, по-детски, но искренне. А после — взрослеет и заново учится не ненавидеть, но разрешать себе злиться. Потому что есть, на что. Про мамину болезнь говорить не хочется — тяжело, слишком личное, слишком стыдное. Будто сама вселенная наказала за какие-то грехи: так Шастуну говорила знакомая соседская бабка, но он всегда умел пропускать ненужное мимо ушей. — Я тебя понимаю, — неожиданно говорит Сережа, залпом вливая в себя очередную рюмку. — Я тоже вырос в таком вот пиздеце, в смысле, вся страна же так живет. Это потом уже была художка, выставки, перевод в элитную школу, где меня тоже, кстати, пытались стебать. А там случился Арс, и все закрутилось. Графская жизнь, все дела. — Ты не похож на графа, — осторожно замечает Антон. Арсений его смущает — причем неизвестно, чем именно. Лежит ведь, помалкивает, смотрит в потолок, и так легко поверить, что его просто развезло от всего выпитого, вот только взгляд — внимательный, цепкий. Прислушивается, кажется, ловит каждое слово, и оттого хочется взвешивать все сказанное и читать не только между слов, но и между букв. — Я похож на королевского шута. Прыгаю, веселюсь, хорошо, радостно, хуе-мое. Меня поэтому Арс и заметил, говорит, удивительно, что такой юмористический талант пропадает, и плевать, что я только про члены умею шутить. Он вообще во всех только хорошее видит. Антон невольно косится на Попова, но тот так и молчит — только улыбается тепло, и видно, что Сережа ему правда дорог. Шаст даже немного завидует. Хотелось бы получить от Арса хоть каплю того тепла, ну или просто банального уважения, а пока у них все чаще тупые шутки, подколы, иногда болезненные, смущение, неловкость и неумение разговаривать. Антон на любовь не претендует, ему эта история нахрен, честно сказать, не сдалась, но уважение и, возможно, дружбу?.. «Только в тебе», — грустно думает Шастун, но ничего не говорит вслух. — Да, хитрый лис, про тебя говорят, радуйся. — Сережа легонько пинает Арса ногой по боку, и тот тихо взвизгивает. — Специально тебя тут хвалю, рекламирую, чтоб все окей было. Мог бы спасибо сказать. А то жених твой уже узелок на плечо закинул и вот-вот съебется, если будешь вести себя, как долбоеб. Антон смотрит на него удивленно. Вроде шутит — но как тонко уловил главную дилемму. — Не съебется, ему здесь платят, — просто отвечает Арсений. — За такие деньги ты бы и сам согласился, поверь мне. Сережа тихо смеется. — На тебе? Жениться? Никогда. — Кажется, мне надо было ответить так же, — тихо говорит Шаст, и сам не понимает, серьезен он или нет.