По маршрутам другим

— Арс, ты же знаешь, нет слова «хочу», есть слово «надо», — в тысячный, наверное, раз повторяет Оксана, и у Арса мозг буквально закипает. Хочется кричать, плакать, стуча кулаками по полу, и ни за что никогда никого не слушаться. Увы, это не работает, если тебе больше шести. — Давай, всего-то два дня, никто от этого еще не умирал. — А я вот не уверен, — тихо ворчит он, но ясно, что линия обороны уже сломлена. — А что мне за это будет? — Судя по всему, дальнейшая жизнь, как тебе такое? — фыркает Оксана, и все это донельзя точно: назвался хорошим сыном, значит, слушайся, иначе воздушные замки рушатся этаж за этажом. — Давай как взрослые люди, ладно? Арсений не хочет, как взрослые. Они-то вынуждены заниматься тем, что не нравится совершенно, а Арс чертовски привык к свободе. В конце концов, одно дело — мелкие отцовские поручения, и совсем другое — этот гребаный цирк. С другой стороны, он уже согласился на свадьбу. — Судя по тому, что ты молчишь больше трех секунд, ты проходишь все стадии принятия. Классно, потому что билеты уже у тебя на почте. Арсений вздыхает. Смотрит на Антона — тот свернулся на диване калачиком, будто пытаясь занимать как можно меньше места, и листает, кажется, ленту в Тиктоке. Арсу его почти жалко: видно, как ему некомфортно и странно в новой роли, хотя проходит уже больше недели. Но что эти крохи для человека, чья жизнь годами катилась по определенному сценарию, а после — резко перешла в разряд импровизации? — Спасибо, — говорит он, потому что это вежливо, и так его учили: благодарить работников даже за мелочь. Оксана, видимо, посчитав свой долг выполненным, отключается, и Арсений переводит взгляд на Антона. — Ябедничаешь, значит? — А мы в детском саду? — фыркает Шаст. Арс не злится — слишком устал за последние дни. В конце концов, ему эта перестройка под новый ритм жизни дается тоже нелегко, но он не привык демонстрировать слабость, а потому все чаще выпускает иголки, точно нахохлившийся еж. Не зря же Сережа шутит, что все его яркие шмотки — это защита, как у цветов, мол, не суйся, оно ядовитое. — Ты, видимо, в детском саду — побежал взрослым жаловаться! Странно, но ему действительно почти обидно. Да, они с Шастом общаются не особо, но Арсений, несмотря на всю свою колючесть, все же готов его защищать, а Антон решает их судьбу погодя, созваниваясь с Поповым-старшим и предлагая ему якобы гениальную идею. А отец и рад их сплавить — а как же, такой пиар, сам нефтяной принц едет в какую-то глухомань, чтобы быть ближе к народу. Тьфу, блин, сам бы попробовал погулять рядом с коровьим стадом. — Я предложил своему непосредственному начальнику идею, которая показалась мне хорошей, и ее поддержали. С твоей стороны странно на это обижаться. — Ты тащишь меня в какие-то ебеня, смотреть на кроликов, которые станут чьим-то обедом, и вот на это уже можно обижаться! — У Арсения едва не идет из ушей пар, но, подумав, он приходит к выводу, что это бессмысленно совершенно. Решение уже принято, билеты лежат на почте, и он тяжко вздыхает, вглядываясь в безнадежное «Санкт-Петербург — Воронеж», но надпись, конечно же, не меняется. — Хрен с тобой, я проиграл битву, но не войну. А поезд у нас завтра в ночь.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Вагон, даром, что элитный СВ супер-мега-класса, пахнет почему-то вареными яйцами и запеченной курицей, и Арсения это, мягко говоря, удивляет. Какого, спрашивается, черта? Неужели правду говорят, мол, можно вывезти человека из деревни, но деревню из человека — никогда? Он не то чтобы делит людей на деревенских и городских, да и не видал, наверное, этих деревенских, но сейчас хочется сморщить нос и выдавить из себя пренебрежительное «Фи». Арсений язвительно думает, что эти, с курицей в фольге, воняющей на весь вагон, возвращаются домой в Воронеж — очевидно ведь, что у петербуржцев не может быть таких отвратительных манер. Они все в вагоне-ресторане: стелют салфетки на колени, едят, используя четыре вилки для разных типов блюд, и пьют чай из фарфоровых чашек, оттопыривая мизинец. Даже если здесь вовсе нет фарфора — плевать, петербуржцы возят его с собой. Антон, хитрый лис, кажется Арсению не таким уж простым. Если сначала ему понравился незнакомый курьер, после — вызвал легкое раздражение, потому что, ну, одно дело — пересечься и пошутить пару минут, другое — подписать контракт на совместную жизнь на несколько месяцев, а теперь… теперь Арс сам себя не понимает. Ему приятно Антона бесить и еще приятнее — смущать, но в этом чувстве нет ни капли романтики. Чистое развлечение. Тот будто прикидывается дурачком: на входе в поезд спрашивает, не боковые ли у них полки, будто Арс мог бы поехать в плацкарте, и будто удивляется, увидев самый богатый вагон во всем гребаном поезде. И, подумав, хихикает по-дурацки: — Привык к царским манерам? — И горжусь этим. Арс задирает нос больше положенного: он, честно, не привык сводить все к своему происхождению и богатой семье, которую сам к тому же считает золотой клеткой, но Шастун так очаровательно смущается, когда вспоминает об этом, что грех не воспользоваться. И Арсений, прирожденный актер, вживается в роль урожденного аристократа, переигрывает ужасно, а Антон будто не замечает. Впрочем, перспектива провести выходные в Воронеже его все-таки смущает — он ведь действительно дальше центрального района не выезжает. — Прикольно тебе будет, когда мама нас заберет, — хмыкает Шаст, и в этом уже чувствуется подвох. — Оцени, сама за руль села, а она ж свою тарантайку с прошлого года, наверное, не заводила. Арс не знает, за что зацепиться первым: за маму, которая их подвезет (куда и зачем?!), или за «тарантайку». — А что, такси в Воронеже нет? — Арсений, ты чем слушал? — Антон кивает головой укоризненно. Арс бесится: с детства терпеть не может, когда его тычут носом в ошибки, даже если все справедливо, а этот шкет какое имеет право? — Я же говорил, что нам нужно в область. В городе-то, конечно, такси есть. Арсений думает, что если бы знал, что эта область противопоставляется городу, ни за что бы не поехал, пусть хоть сама Оксана пинала бы его ногами до самого Воронежа. — И такси туда прям не ездит? — Да что ты зацепился за это такси? — Антон смотрит на него, как на идиота. — Там в бизнесе ездят новые Солярисы, в лучшем случае — Камри, это уже престижно. А у мамы машина хоть и старенькая, но ухоженная, со своей атмосферой. — Напомни, почему мы не поехали на своей? Вопрос идиотский: Арс, пожалуй, не хотел бы вести машину до самой Воронежской области, — вот еще, всю ночь провести за рулем, — но, учитывая обстоятельства, это уже не кажется катастрофой. Все лучше, чем садиться в неизвестную машину «со своей атмосферой» — попробуй пойми, что под этим подразумевается. Может, эта колымага тормозит каждые триста метров или хромает на три колеса. — Твоя пузотерка ни в жизнь бы там не проехала, — уверенно заявляет Шаст. — Там через двести километров от города вообще асфальт заканчивается, подвеска бы сдохла, сели бы в ближайшей луже. Короче, не комильфо. — Мне все не комильфо, молчу же, — ворчит Арсений, запоздало осмысляя услышанное. — Извини, ты сказал, двести километров от города? Это же еще половина дороги, мы когда там будем? Где эта ваша дача, во Владивостоке? — А ты географ, — хмыкает Антон, и Арс замахивается шутливо, делает вид, что хочет попасть по макушке, но лишь цепляет пальцами непослушные выбившиеся одуванчиком пряди, — глобус пропил. Воронежская область, четыреста километров от черты города. Арсения аристократическое самообладание покидает мгновенно. — Пиздец, — только и говорит он. — Чего ты сияешь, как начищенный унитаз? — Скажу — не поверишь. У меня сто лет уже не было времени и денег, чтобы добраться до мамы, а здесь — такой шанс! Арс вздыхает: сил на злобу уже не остается, и он решает придержать негодование до момента, когда будет нужнее. — Ну, хоть кто-то счастлив. Остаток пути уходит на то, чтобы свыкнуться с неожиданными мыслями. Антон еще несколько раз спрашивает, не поехал ли он крышечкой и как планирует выживать вне стен своего замка — будто он, черт возьми, умрет без любимого ортопедического матраса, но, когда Шаст говорит, что в этой деревне нет ни водопровода, ни канализации, Арсу неиронично хочется плакать. Это, в общем, бред — реветь от невозможности посрать в удобных условиях, но он готов поклясться: люди недооценивают такие мелочи. Он представляет, как выпрыгивает в калошах из деревянной бани, и угрюмо молчит. — У тебя что, течка? — невзначай спрашивает Шастун, когда они выходят на платформу: Арс с рюкзаком, Антон с нелепой спортивной сумкой через плечо. — Чего ты такой бесячий? — А у тебя, видимо, скудоумие, если думаешь, что в этой ситуации я такой бесячий именно из-за течки. Бля, да у меня даже ее нет! «…а иначе ты бы знал». Серьезно, эту чертову течку можно почуять за километр. Человечество еще не изобрело идеальных блокаторов, хотя каждое вшивенькое средство, судя по рекламе, обещает избавить от всех негативных последствий за пять секунд, но упрямые альфы с завидным упорством ссылаются на нее всегда. Грустно? Наверное, течка. Обижаешься? Течка, да? А чего злой такой, началась течка? — А что тогда? «Он еще и издевается!» Арсению хочется ответить что-то вроде «Просто ты ведешь себя как мудак», но он не успевает. Невысокая женщина ловко выхватывает их из толпы, держась почему-то именно за Арсов рукав, и кидается обниматься с таким пылом, будто ждала всю жизнь — а то и целую вечность. Арсений берет Антона за лямку сумки и тянет в сторону, чтобы не стоять в самом центре перрона, как настоящие свиньи, и, так уж и быть, позволяет задушить себя в объятиях — как будто у него был выбор. Они загружаются в машину чуть быстрее положенного: тетя-Майя-а-можно-просто-мама опасается журналистов, которые якобы должны вывалиться на ее знаменитого теперь сына из-за угла. Арс пытается объяснить, что ни один здравомыслящий человек не может даже предположить, что нефтяной принц выберется на выходные так далеко от дома и не в сторону Европы или, на худой конец, какой-нибудь Турции, но — бесполезно. Его вталкивают на заднее сиденье так, будто он не человек, а мешок картошки, при этом оба — Антон и тетя Майя — не перестают обсуждать свежие новости о том, куда именно поступила Дашка из соседнего подъезда и на ком женился Тимур из параллельного. Арсению кажется, что он попал в ад. Бесит даже не тот факт, что в машине нет кондиционера, — вернее, есть, но забился и не работает, а починить не доходят руки, — и не асфальт, который заканчивается где-то на середине пути. Черт с ним. Куда сильнее его волнует беспомощность: лишенный даже элементарной мобильной связи («Но это временно, в деревне-то есть вышка!»), он чувствует себя слепым котенком, и все, что у него есть, это Антон, до сих пор ни разу не показавший свою надежность. К тому же, его штурман так и сыплет тупыми шутками, и Арс уже начинает думать, не ошибся ли в нем сначала. — Арс, глянь, село Екатериновка. Что-то царское, прям для тебя, — говорит тот, когда они подъезжают к пункту назначения. Арсений закатывает глаза — Антон перехватывает его взгляд в покосившемся зеркале заднего вида, но так и не отвечает. Одно хорошо: дом оказывается лучше, чем можно было ожидать. Арсу почти стыдно: он готовился увидеть хибару с дырой в стене и без половины крыши, но на участке стоит побитый жизнью, но симпатичный небольшой домик. Второе строение Арсений принимает за баню, за ней виднеются несколько низеньких парников, а дальше — сарай, в который Шастун несется со скоростью света, едва машина заезжает по привычной колее во двор. — Кролики, — поясняет тетя Майя с легкой улыбкой. — С детства их любит. — В супе или живьем? Арс почти шутит, но ему на самом деле непонятно: ты либо считаешь зверушек милыми, либо ешь на обед, разве не так? Одно дело ведь — съесть обезличенный стейк с прилавка Азбуки вкуса, и совсем другое — то, что при тебе бегало и жевало траву из твоих рук. — И то, и то. На другой стороне улицы — поле, над которым уже сгущаются сумерки, и Арсений после долгой дороги чувствует себя выжатой губкой. Хочется умереть на месте, особенно когда женщина радостно сообщает, что выделила им раскладной диван в отдельной комнате, правда, та часть дома не отапливается, зато вместе, согревая друг друга, без надоедливых взрослых под боком! Арс думает, что он сам уже — надоедливый взрослый, но воспитание не позволяет возмутиться вслух. Майя и так выглядит смущенной, всем своим видом будто извиняясь за скромные условия, а Арс никогда не хотел быть неблагодарным. Он бредет к сараям скорее от безысходности: без Антона страшно и непонятно, и впервые хочется быть рядом. Кеды утопают в лужах, все, по самый значок «All stars», заляпывается грязью, но он пытается не думать об этом, когда входит в пахнущий сеном и навозом сарайчик. Шаст стоит там, внутри, при желтоватом свете единственной, висящей на кривом проводе лампы, и по-детски жмется к проржавевшим решеткам. — Закрывай дверь! Арсений от неожиданности едва не подпрыгивает, но спешит захлопнуть двери — те протестующе скрипят, но поддаются. — У меня развивается клаустрофобия, — ворчит он скорее для вида, хотя сарай действительно не воодушевляет. — Что, будущее рагу отморозить не хочешь? Антон смотрит на него как на врага народа. — А ты — будущий труп, но это же не значит, что нужно прикончить тебя прямо сейчас! У Арсения не находится аргументов — в основном потому, что Шаст становится похож на счастливого ребенка, и воевать с ним — все равно что отнять конфету у малыша или сказать в младшей группе детсада, что деда Мороза не существует. Слишком жестоко. И плевать, что в самом дальнем углу сарая стоит пень с воткнутым в него топором — пусть думает, что это для дров. В конце концов, Арсу нужно продержаться всего-то пару дней. — Всем привет! — Шаст достает телефон и, не успевает Арсений опомниться, на него уже наводят камеру. — Мы приехали в деревню к маме. К ма-а-а-а-аме! Родители — это святое, да, Арс? Ему не остается ничего, кроме как помахать ладошкой в объектив — ну точно первоклашка, рассказывающий стишок на табуретке. Это — то, что Попова бесит в первую очередь: со своими сторис Антон пристает в самые неподходящие моменты, показывая, как он это называет, их повседневную жизнь без прикрас, а Арсений ворчит, что без прикрас — это если не делать вид, что они женаты. — Привет! — повторяет он, старательно натягивая на лицо улыбку. — Арс, давай, не стесняйся, покорми зайку! Арсений смотрит сначала на этого идиота, потом — на кролика, мирно жующего сено, и едва не закатывает глаза, но он слишком хорошо умеет держаться под прицелом камер. И только поэтому продолжает улыбаться, когда Антон протягивает ему пучок каких-то кроличьих лакомств и подталкивает ближе к клетке. Арс протягивает пальцы сквозь прутья — и вот уже острые резцы до боли впиваются ему в мизинец. — Он кусается! Арс оборачивается к камере с каким-то детским разочарованием в голосе. Да какого черта? Мало того, что его притащили в эту глушь, так еще и нужно терпеть нападение грызунов? — Ну ладно тебе, — улыбается Шаст. — Давай поцелую. Секунда — и он тянет Арсения на себя, прижимается губами к краю мизинца. Рана действительно болит меньше, — у него, блять, живительная слюна? — но Арс захлебывается возмущением и, едва Шастун убирает мобильник, вырывает ладонь из чужих пальцев, прижимает к груди, будто тот собирался укусить его еще раз. — Ты охерел?! — Я влюблен, — парирует Антон так серьезно, будто это, черт возьми, правда, и Арс теряется даже, но следующие слова расставляют все по местам. — Для всех наших подписчиков я влюблен по уши, будет странно, если я буду за километр тебя обходить. Разве не так? Арсению крыть нечем. У него перед глазами — понимающий взгляд Оксаны и хищный отцовский оскал, и только поэтому он держится, чтобы не вызвать помощь как угодно, хоть вертолетом. Плевать, пусть садятся в чистом поле и увозят его отсюда. Но — увы. Арс закатывает глаза и выходит из сарая, показательно хлопнув деревянной дверью и не сказав ни слова. Он в принципе никогда не думал, что умение держать лицо пригодится ему в маленькой деревушке под Воронежем, но в жизни бывает всякое. Арсений уже через полчаса хочет не уйти даже, а сбежать к чертовой матери, — поездом, самолетом, да хоть пешком, — но мило улыбается, отвечает на вопросы и рассказывает, как докатился до такой жизни. Мама Антона усаживает их за стол, точно детей; кухня пахнет острыми специями и наваристым куриным бульоном, и Арс благодарен всем богам за то, что в тарелке не будет крольчатины — серьезно, эти звери слишком милы на вид, а он не смог бы есть то, что так задорно скакало перед ним по клетке. На вопросах о знакомстве, первом свидании, первом поцелуе (Арс морщится и в глубине души ждет, когда спросят про первый секс) он понимает, что они занимались не тем. Давно нужно было выработать единую версию и придерживаться ее, а так — Арсений импровизирует, как может, то и дело спотыкаясь об информацию, которую в принципе не мог узнать. — Это было зимой, — начинает он, отсчитывая вроде бы приемлемое время назад, чтобы не казаться совсем уж легкомысленным дурачком. — Незадолго до Нового года мы ходили на свидание на каток… — Антон, — прерывает его Майя, — ты же звонил после праздников и говорил, что у тебя никого нет, и вообще, из дома выходить не хочется. Шастун смотрит на Арса так, что тот сразу чувствует себя виноватым. — Да, — медленно кивает он, — говорил. Ну, сама понимаешь, не хотел сглазить, это же сам Арсений Попов. Я не думал, что он всерьез заинтересуется мной. — Арсений, а ты почему заинтересовался? Происходящее слишком напоминает допрос: женщина по-свойски помешивает воду в кастрюле, Арсу в глаза светит совершенно ублюдская яркая лампа, отчего хочется плакать. Он раздумывает совсем недолго, гадает, как бы запомнить этот бред, чтобы пересказать потом журналистам, и в кои-то веки собирается сказать правду. — А он в нашу первую встречу блевал дальше, чем видел. Я его подобрал в офисном туалете, как котенка больного, а там общаться начали, и оказалось, что он правда котенок. Арс выпаливает все предложение на одном дыхании и только позже понимает, что именно сказал. Тетя Майя расплывается в улыбке, Антон смотрит на него одновременно удивленно и зло: видимо, недоволен, что речь зашла о таких неприглядных вещах. — Антон, ты не рассказывал, что тебя тошнило. Ты нормально питаешься? Шаст, эта двухметровая шпала, сворачивается в клубок и смотрит так виновато, будто по меньшей мере сжег дом. Арсу почти смешно — этот парень умеет быть забавным, ему нужно комедией заниматься, а не разносить чертовы бургеры. — Да все нормально, траванулся шавермой какой-то. — Ага, той, что еще с утра мяукала, — поддакивает Арсений. — Вы смотрите, он выглядел прям умирающим, я его на руках до лифта нес. Шастун уже не скрывается: сверлит убийственным взглядом и, не успевает Арс отшатнуться, как его звонко чмокают в щеку, а чужая рука по-хозяйски опускается на колено. Инстинктивно хочется отодвинуться — но, во-первых, на них смотрят, а во-вторых, Антон обвивает его руками, прижимая к груди, пахнущей каким-то отвратительным дезодорантом с запахом токсичной маскулинности. — Да, Арсений такой, настоящее сокровище. Избу на скаку остановит… Тьфу, блин, ну, ты поняла. Мой герой. — Сидите, — командует тетя Майя и уходит в соседнюю комнату, давая Арсению шанс отодвинуться хотя бы на миллиметр. — Щас я вас щелкну. Арс, к сожалению, не успевает даже выговорить возмущенное «Что ты, блять, творишь» — телефон находится слишком быстро, и вот они уже сидят под прицелом камеры, и Антон снова вжимает его в свой бок. Шастун теплый, уютный, мягкий, — но это больше благодаря толстовке, — но такой… чужой? Не то чтобы Арс верил в теорию истинных вторых половинок, но от этого лицемерия немного тошнит. С другой стороны, делает же он вид, что очень любит своего папу и мечтает продолжить его дело, по сравнению с этим какой-то подставной муж — ерунда. — Ой, не могу. — Тетя Майя возвращается к бульону, но поглядывает на них краем глаза: должно быть, поэтому Антон не спешит Арсения отпускать. — Вы такие влюбленные, что прям атмосфера в комнате меняется. Так хорошо! Такие чувства! Если Арс что-то и чувствует, так это желание сходить в туалет — желательно, в нормальный, со смывом и лампой в потолке, а не с фонариком в деревянную выгребную яму, — и поскорее вернуться к домашнему скоростному вай-фаю, но он улыбается и, выждав момент, широко лижет Антонову шею. Со стороны это, должно быть, похоже на поцелуй, — нормальное проявление нежности, — но Арс со знанием дела прикусывает нежную кожу над ключицей, отчего Шаст подпрыгивает на месте и тихо скулит. Тетя Майя улыбается, ехидно комментирует, мол, эти бурлящие гормоны, и, Арсений, у вас что, течка, вы же вообще не можете себя контролировать? Арсений собирается уже прочитать самую занудную в мире лекцию о том, как гормоны влияют на организм омеги, и почему эти стереотипы совершенно несостоятельны, но Антон в ответ прикусывает его за мочку уха и предупреждающе перемещает пальцы на талию, невесомо щекочет — угрожающе. Знает же, что Арс щекотку на дух не переносит. Арсений искренне не понимает, как он сюда попал, но все-таки включается в игру: ведет ладонью по Антонову боку, ощутимо пощипывая теплую кожу под толстовкой, и нарочито слюняво облизывает кадык, зная, как сильно бесят липкие влажные следы. Антон в ответ закидывает на него ногу и, видимо, понимая, что физически больше ответить не может, — не трахаться же им за этим столом, да? — мечтательно выдает: — А представляешь, когда-нибудь у нас будут детишки… — Не представляю, — честно говорит Арс. И это правда: ему эти детишки могут разве что присниться в ночном кошмаре. И дело даже не в беременности от курьера и якобы неподходящих генах, просто сам процесс вынашивания и родов вызывает легкую тошноту, а необходимость возиться с младенцем — легкий приступ паники. На самом деле — даже не легкий. — Не знала, что вы уже об этом думаете, — говорит тетя Майя, и по лицу Антона читается, что он до сих пор и не думал, как и сам Арсений. — Но это же еще рано, наверное? Нужно там для себя пожить, куда вам, вы же еще сами как дети. Арс успевает кивнуть и приятно удивиться ее адекватности, но женщина, подумав, продолжает: — Но хорошо, что вопрос подняли, да. Все-таки ты, Арсений, хоть и идешь в бизнес, но в первую очередь ты — омега, а хотеть ребенка — это у нас в крови. Продолжение рода никто не отменял. Пожалуй, никто, кроме Арсения, никогда не узнает, каким усилием воли он сдерживается, только бы не упасть лицом в стол и не закричать с такой силой, чтобы вся эта избушка рухнула к чертовой матери. Это, в целом, ожидаемо: старшее поколение, да еще и из глубинки, и должно обладать подобными взглядами, но… Как же, черт возьми, заебало. Антон, видимо, тоже чувствует повисшее в воздухе напряжение: у Арса нет сил даже отшутиться, и поэтому Шаст буквально вытаскивает его из-за стола, расплывчато сообщая, что им нужно побыть наедине, на что женщина улыбается так, будто они пошли делать того самого ребенка, которого Арсению положено захотеть. Это почти странно: не то, что Арса довели до нервного срыва за пару часов в селе, а то, как тонко Антон разобрался в ситуации и эвакуировал возможный эпицентр взрыва. Хотя тут только слепой не заметил бы, что что-то пошло не так. Но после Шаст все-таки его удивляет, когда, вытащив на улицу так поспешно, что на крыльце Арс едва успевает засунуть ноги в какие-то старенькие калоши, прислоняется лопатками к стене и выдыхает: — Ты это, прости ее, а. — Не знал, что ты так умеешь, — хмыкает Арс, но уже как-то беззлобно. В глубине души он подозревает, что половина проблем рождаются как раз из этой отходчивости: даже если что-то бесит до зубного скрежета, через день-два это уже не кажется катастрофой, а значит, можно и потерпеть, что тебе, сложно, что ли? Задним числом всегда кажется: не сложно. Должно быть, поэтому Арс не особо бунтует против отца и живет по принципу «И так сойдет». Он вскидывает голову, улыбаясь потемневшему уже небу — там, наверху, особенно прекрасная звездная россыпь, и, будь они парой, это было бы романтично. Но Арсу, рожденному в мегаполисе, хватает и этого. Тихо, красиво, почти безмятежно. Почти — потому что на участке виднеется и старенькая баня, и деревянный, мать его, туалет, а в траве скрежещут сверчки, которые наверняка помешают спать. — До этого я не был ни в чем виноват, — просто говорит Антон. — Ок, я и сейчас не виноват, но мама такая, со своими тараканами. Да ты должен меня понять, твой папа — тоже не ангел. — Блин, ладно, один-один. — В конце концов, твой батя нас и поженил. Арс делает вид, что задумчиво почесывает затылок. — Хотел сказать, что это не самый страшный его грех, да только уже не уверен. — А что, сильно плохо? Вот же странность: за последние дни Арсений то ли убеждается, то ли сам себя убеждает в том, что в Антоне нет ничего человеческого. Так, в целом, проще: не нужно переживать, считаться с чужим состоянием, не нужно проявлять эмпатию — тем более, что бумаги подписаны, и им друг от друга не оторваться под страхом смертной казни. Арс самостоятельный: сам предполагает, что Шастуну может быть в золотой клетке плохо, сам расстраивается, сам принимает решение не брать его в расчет. Вот умница. А теперь Шаст смотрит на него с таким сочувствием, будто все это время предполагал, что плохо здесь только самому Арсению. Это почти правда: Арс бесконечно ворчит, скрежещет зубами и воет, когда новоиспеченный супруг делает что-то особенно раздражающее, скучает по временам, когда можно было ссать с открытой дверью, а еда в холодильнике не заканчивалась, потому что ее съел кто-то еще, но назвать это страданием? Вряд ли. — Бывало и хуже, — пожимает плечами он. — Типа, мой папа — тот еще выдумщик, всегда знает, как сделать мою жизнь, как бы это сказать… поприкольнее. — Ага, а в Африке дети голодают. — Арс смотрит на Антона непонимающе, и тому приходится пояснить: — Это не ответ. Я же не спрашивал, было ли тебе когда-то хуже, страдал ли кто-то в истории больше, чем ты, и насколько долбоеб твой отец. Я спросил, насколько хуево тебе от этой конкретной истории. — А что, переживаешь? Арсений спрашивает язвительно, будто пытаясь вложить в единственный вопрос всю возможную колкость, но лишь потому, что, откровенно говоря, теряется. Антон делает шаг вперед, кладет ладонь ему на плечо, и в какой-нибудь параллельной вселенной это был бы идеальный момент для поцелуя. Арс оглядывается: в окне дома видно, как тетя Майя носится по кухне, и на секунду ему кажется, что Шаст поцелует его, чтобы показать маме, какие они милые, но — нет. Вместо этого Антон сжимает его руку сильнее и тащит обратно в дом. — Переживаю за тебя, придурка. Вот чтобы ты, например, не заболел, или крышечкой не поехал на фоне всего этого. — Ага, и поэтому ты сам привез меня в этот коровник, и на улицу тоже сам вытащил. Последовательность так и прет. Антон смотрит на него серьезно и — это оказывается совсем уж неожиданно, — тычет пальцем в нос. — Все, считай, я нажал на кнопку отключения вредности. Не ворчи, пожалуйста, мама переживать будет. Арсений почти ненавидит себя за то, что это оказывается аргументом. — Коров, кстати, пропустили, — говорит он, заметно смягчившись, и растирает на ходу успевшие подмерзнуть пальцы. — Ты что, придурок, что ли? Хороший хозяин свою корову до мая гулять не выпустит, какие сейчас коровы? Они, по-твоему, снег едят? — В смысле, коров не будет? — Арс удивляется даже искренне, и сам себя дураком называет, потому что мысль все-таки очевидная, но не признаваться же в том, что он затупил и сказал полную чушь. — Зачем ехали тогда? Антон смеется громко — несоизмеримо громко для этой реплики, — и мчит в комнату, на ходу скидывая обувь. Арс тормозит, но слышит, как его отчитывают, точно ребенка, за натасканную с улицы грязь, и Антон, судя по звукам, шуршит в кладовке, роняет что-то пластиковое — ведро? таз? — и обещает все-все убрать. — Мам, слышала? — Что? Арсению в этот момент резко становится легче. Нет, понятно было, что услышать уличные разговоры из дома почти невозможно, но даже крошечный шанс на разоблачение серьезно его пугает. Стоит только этой информации просочиться не в те руки — и на Поповых можно ставить крест. Фанаты, стихийно возникшие вокруг их любви, с тем же фанатизмом растерзают и его, и Антона, и всех причастных, и дай бог, чтобы никто при этом не пострадал. — Арсений хочет приехать летом, чтобы посмотреть на коров. Мечта у человека! — Антон трет советский ковер пластиковой щеткой и хихикает себе под нос. — Прям приходит домой — и давай на коров смотреть в интернете. — Да ну тебя. Арс старательно отыгрывает злость, но на самом деле — в этом почти стыдно признаться, — дурачества Шаста его… веселят? Умиляют? В общем, ему вовсе не хочется убивать все, что движется. — Серьезно, он в Ютубе даже подписан на одного фермера из Швейцарии, который заумно рассказывает про всякие породы. Прям на английском, а этот-то, человек мира, все понимает! В этот раз смеются уже все. Арс не выдерживает — ладонью загребает из таза мыльную пену и размазывает ее по Антоновому затылку. Посеревшие от грязи пузырьки запутываются и лопаются в прядях, и Арсению весело — пока он не осознает, что, по сути, измазал другого человека ковровой пылью вперемешку с растаявшим снегом. — Ар-р-р-р-рсений! Арс и сам понимает, что заигрался — делает шаг назад, едва не сносит ногой трюмо, и криво закрепленное зеркало шатается и дрожит. Антон беспощаден: тянется сразу к талии, оставляя на ткани мокрые следы, и сгибается пополам, чтобы по-щенячьи вытереть об Арсения голову. Получается плохо: пена остается на шее, на плече, на ухе, и Арс пытается отскочить, но держат его слишком крепко. — Это… чтобы знал. Ясно? Антон жмется еще сильнее, и мокрая вода с его головы капает Арсу на ухо — это раздражает, но не так сильно, как пыхтящий в ухо ребенок-переросток, смотрящий одновременно смущенно и зло. Кажется, будто сексуальная энергия вот-вот пробьет потолок и подаст сигнал в космос: Арсений думает, что они оба запыхались, как после секса, а после — что он слишком уж часто думает про секс и поцелуи. То ли овуляция не за горами, то ли просто секс продолжает ассоциативный ряд после замужества — мол, кольцо есть, значит, можно, даже если не хочется. Они стоят так секунду, другую, и уже начинает казаться, что неловко-соблазнительный момент затягивается, а потом тетя Майя показательно шумно вздыхает, оторвавшись от журнала с, кажется, кроссвордами, и у Арсения краснеют уши. А когда она предлагает поскорее застелить постель, — очевидно ведь, что все устали, — он и вовсе готов вылететь обратно на улицу, даже если придется шлепнуться прямо в грязный водяной сугроб, но Антон вновь разряжает ситуацию и уводит его первым. — Да что ты… — начинает Арс, но Антон совсем уж бессовестно пытается положить ладонь на его губы, и одергивает лишь когда, видимо, вспоминает, что руки до сих пор в мыле. Арс показательно отплевывается и совсем не по-царски вытирает рот рукавом. — Куда ты меня постоянно таскаешь? — Подальше от проблем, — шепотом отвечает Шаст и, приоткрыв дверь в комнату, сообщает: — Реально, мы пойдем, кровать застелим, устали — жуть. — Если подальше от проблем, то почему ты везде ходишь следом? — Арс фыркает, за что получает ощутимый тычок пальцем в бок. — Серьезно, думаешь, твоя мама умственно-отсталая и не заметит, как ты меня оттаскиваешь буквально на руках? Это же бред. Антон отходит на шаг и окидывает его с ног до головы серьезным взглядом. — Ну, на руках я тебя не утащу, но лучше я потом сам объясню, что ты устал с дороги, чем ты пошлешь мою маму в жопу. — Ну, она очень интересовалась моей жопой, когда объясняла, что мы точно должны завести детей! У Арсения разве что пар из ушей не идет: его выматывает и поезд, и эта деревня, и необходимость играть счастливую парочку при чужом для него человеке. Антон, видимо, понимает это тоже, потому что смотрит сочувственно — и действительно уводит в спальню, где сажает в старенькое протертое кресло и сам расстилает пахнущие хлоркой простыни. Арс почти шутит, мол, пока ты молчишь — идеальный муж, еще бы борщи варить начал, но благоразумно прикусывает язык. Сил на перепалки не остается катастрофически. Он не реагирует даже, когда Шаст как-то особенно иронично приглашает его графскую задницу проследовать на постель, и Антон косится обеспокоенно, но все-таки уходит мыться. Арсений саму идею бани игнорирует — черт с ним, помоется в поезде обратно, а пока что, как в сериале про няню, всего сотня упаковок влажных салфеток — и ты свободен. Антон возвращается быстро. Пахнет лавандой и медом, капает ледяной водой на подушку и пытается утащить одеяло, в которое Арс успевает укутаться по самые уши. Арсений думает даже: хорошо, что нет сил на ссоры, иначе он бы слишком громко возмущался необходимости спать вместе. Но даже так он успевает хихикнуть, мол, не хочет ли нелегал пройти на пол, на что получает ворчливое «Кто здесь еще нелегал» — и успокаивается окончательно. Когда он засыпает, где-то над ухом противно жужжит какое-то насекомое, — откуда, черт возьми, в такой холод? — а голые ноги мерзнут так сильно, что он, особо не раздумывая, прижимает пятки к голым Антоновым бедрам. В этом ноль сексуальности, только жадное желание согреться, но Шастун в полусне сгребает его в охапку и прижимает к груди — мол, грейся, пожалуйста, мне не жалко. И в момент, когда Арс уже хочет отпихаться, дверь в комнату открывается, и тетя Майя проскальзывает внутрь, чтобы взять что-то из высокого платяного шкафа. Арсению хочется взвиться, мол, а как же хотя бы постучать, а если бы мы здесь вам внуков делали, но он молчит, вжавшись в Антонову шею. Женщина задерживается так надолго, что, кажется, вот-вот зависнет над ними с фотоаппаратом — еще бы можно было разглядеть что-то в непроглядной тьме. Арс дожидается, пока она выйдет, и сам не замечает, как засыпает, свернувшись калачиком, точно уставший котенок. Во всем этом есть ровно два плюса: во-первых, завтра они вернутся домой, во-вторых — в этот момент ему решительно наплевать на свой ортопедический матрас.