҂ ҂ ҂ ҂ ҂
Первую квартиру они смотрят на следующее же утро. Арсений отстранен максимально: он понятия не имеет, где Антон умудряется найти эту однушку, на каких сайтах ползает и сколько нужно платить. Он не может, у него вообще лапки. Арс оживает только, когда они усаживаются в заботливо пригнанный «Тахо» — едва ли не последний осколок их прошлой жизни. В Инстаграме происходит какая-то вакханалия. Арсений замечает это мельком, когда берет Антонов телефон, чтобы посмотреть время, но сам Шаст не грузит его этим: какие-то желтые издания просят комментарий, с порога задают бестактные вопросы, кто-то желает смерти, а кто-то — удачи. И все это — больше, чем он готов видеть, так что до сих пор не выходит в сеть: себя, по словам Эда, нужно беречь. Смешно, что самому Арсу эта мысль не кажется очевидной. Он и сам не понимает, что конкретно оказывается поддерживающим в тот или иной момент, да и свое состояние осознает с натяжкой. В одну секунду кажется, что — все, последняя нервная клетка собирает чемодан и идет нахуй, но уже через минуту случается что-то, что заставляет улыбнуться. Например, Антонова футболка, которую он натягивает еще перед сном да так и не может снять, и утром позорно прячет ее под пиджак, мол, какая разница, она просто черная, никто не узнает. Как будто кто-то в принципе может их узнать. — Где ты, кстати, нашел эту квартиру, еще и так быстро? — спрашивает он, скидывая обувь и прижимая колени к груди; подогрев сидений обжигает спину. — Я думал, уже невозможно… — Ты частенько так думаешь, — улыбается Шаст, и это даже не звучит обвиняюще. — Но речь же не о том, что возможно, а о том, что нужно было сделать. — Ебать, — фыркает Арсений, поджимая губы, — Тони Старк как стандарт? Это токсичная установка, что нужно прыгать выше головы и делать даже то, что идет вразрез с физикой… Антон качает головой. Навигатор сообщает, что ехать им еще тридцать восемь минут, и у Арса, привыкшего вращаться в пределах трех центральных станций метро, даже в это метро не спускаясь, дергается глаз; хочется шутить про какую-то деревню, мол, в пределах получаса езды — это вот те жилые комплексы с десятью тысячами квартир, и все это построено кругами, так что до центральных окон в принципе не достает свет. Но за последние дни он исчерпывает запас духоты, и лишний раз дергать и без того заебанного Шаста не хочется — чудо, что они до сих пор не срываются друг на друге, так что незачем провоцировать. — Ну, это все-таки не вразрез с физикой. Я же, не знаю, не превращаюсь в невидимку, даже не становлюсь призраком, ангелом, кем угодно еще. Просто нашел жилье в Питере, там же объявления появляются каждые десять минут, только и смотри. — Когда я в последний раз смотрел, ничего там быстро не появлялось. У Арса, честно, какая-то детская обида, — как это, кто-то может, а он нет? — но благодарности все равно больше. — А ты точно смотрел квартиры за восемнадцать тысяч у метро Ветеранов? Арсений не хочет звучать как сноб, но, наверное, все равно звучит, когда спрашивает, вкрадчиво понижая тон: — Это точно реальное объявление? За такие деньги можно что-нибудь снять? — Буржуй, — предсказуемо комментирует Антон — и не говорит больше ничего. — Ага, вот и день мой последний пришел, — мрачно добивает Арс; иногда ему кажется, что это не фигура речи, а в буквальном смысле последний, мать, его день, даже без ананасов и рябчиков. И вот он шутит даже, хихикает глупо, но все внутри едва не трещит по швам: за деньги ему действительно страшно. Это неловко и глупо, — как можно быть настолько оторванным от реальности? — но факт остается фактом: прожив всю сознательную жизнь с безлимитными картами, привязанными к отцовскому счету, Арс едва может сообразить, как теперь вести бюджет. Много у них денег или мало? Как надолго их хватит? Сколько тратят на еду обычные люди? Обычные — как будто он необычный, но только если в значении «особенно ебанутый». И мысль о том, что последней тратой с безлимитной карты были два кольца общей суммой на полмиллиона, когда можно было, господи, купить что-то полезное, возможно, даже необходимое. — Что я за дурак, — говорит Арсений тихо, утыкается лбом в колени. — Серьезно, ну… Я же не знаю ничего о жизни, как мы выдержим? Настроение снова скатывается в неопределенную плаксивость. Антон хлопает его по плечу. — Сейчас мы сделали все, что могли — нашли квартиру, хозяйка которой не в курсе, кто мы такие. Это, кстати, было непросто, учитывая, что в лоб спрашивать нельзя. Не скажешь же, привет, я Шастун, помогите с жильем — по всем газетам разнесут. — Ага, ты такой Шастун, у тебя кольца, кольца, — смеется Арс, имея в виду по большей части ту шкатулку с барахлом, которую Антон перевозит с собой: она гремит набором украшений где-то в багажнике «Тахо». — И как выяснил? — Да там у нее вообще нет ни интернета, ничего, и в последние полгода она лежала в больнице. Что-то по омежьей части, она сказала, что не может сидеть после операции, и я не стал уточнять. Но кандидатура идеальная! — Классно ты это понял по операции на жопу, — смеется Арсений: он ничего не может с собой поделать, тупые шутки действительно спасают, хоть и ненадолго. — На вагину, Арс. Возможно, ты уже забыл, но не всем так повезло, чтобы рожать прямо задницей. — Я бы это прокомментировал, но слишком переживаю о том, что мы будем сегодня есть. Признание дается неожиданно тяжело: слово «переживание» до сих пор неловко ставить в одно предложение с «я», будто он, серьезно, какой-нибудь киборг убийца, а не живой человек. Но мозг упорно намекает, что повода нет, и Арс спорит с этим голосом в голове, — пошел нахер, тут вообще-то жизнь переворачивается! — а подсознание ехидно сообщает, что вообще-то многие так живут годами, а ты, дурак, не развалишься от одного похода в «Дикси». И ведь Арс не то чтобы ничего не знает — слышал, конечно, и может себе представить, но перспектива выискивать кетчуп по акции — все еще дерьмо, а заниматься этим под прицелом теоретических камер — еще хуже. Он не знает, как именно повернется жизнь, но эта мысль, что их везде достанут, так и гремит внутри, и только здравый смысл робко шепчет, что вскоре будут новые инфоповоды, и один из самых известных омег страны отойдет на второй план. «Поскорее бы», теплится в голове единственная мысль, зато тошнота почему-то — наконец! — отступает. — А что ты хочешь сегодня есть? Не можешь выбрать? — спрашивает Антон с улыбкой, и Арс даже оценивает попытку свести разговор к шутке: напряжение в салоне и без того ощущается физически. — Да ладно тебе. Мы не совсем нищие, хотя по сравнению с твоими доходами, наверное, да. Но у меня еще есть что-то в заначке, у тебя я тоже видел какой-то нал. Вывезем. Арс на секунду задумывается. — А куда ты все это время девал зарплату? — выпаливает он, и это может показаться неприличным, но на самом деле ему действительно интересно: он видит только, что Шаст живет за его счет, питается тоже, а вот эта пресловутая зарплата — куда и как? — Маме переводил почти все. Вот как раз незадолго до этого пиздеца — в последний раз… — Антон пожимает плечами. — Но у мамы забирать — последнее дело, она, во-первых, с ума сойдет, если я попрошу, во-вторых, отправил же… Хотя если прям нужно… И — косится на Арса печальным щеночком, мол, нужно ли? — Не будем мы у мамы ничего забирать! — горячо возражает Арс: и правда ведь сущий бред. — Кстати, забавный факт, — добавляет Шаст после небольшой паузы, и Арсений заранее думает, что вряд ли услышит что-то забавное, — на самом деле последний месяц я работал бесплатно, получается. Вернее, вообще не работал, это по любви, но символично получилось. Это чертово «по любви» оседает где-то у Арса внутри. Если представить всю печаль — угольной пылью, рассыпанной по легким, так что становится сложно дышать, то слова Антона — пыльца фей, спасающая от всех недугов. И хотя ему не признаются напрямую, а может, Антон и вовсе выдает заветное слово на автомате — но все-таки Арсений крутит мысленно эту «любовь», рассматривает со всех углов и бережно хранит в собственном омуте памяти. — Да мы теперь оба безработные, — озвучивает он, только бы примириться с неприятной действительностью. А внутри — чертова туча страхов вперемешку с неприятным вопросом: а что полезного ты сделал по жизни? Вот лично ты, Арсений, а не фамилия отца и не его планы. Список выходит почти пустым, но он пытается убедить себя, что еще есть время. — Мы… можем зарабатывать на блоге, — осторожно предлагает Шаст. — Нас там с руками оторвут, да и много где. С голоду не умрем. Арсений думает, что сейчас скорее согласится умереть с голоду, чем нырнуть в медийность: он устал торговать лицом. Да и тошнит уже от дешевой популярности, когда окружающие пускают слюни на красивую обложку и длинный перечень своих фантазий о человеке. — Фу, — говорит он вместо всего этого, надеясь быть услышанным, и Антон понимающе кивает. — Может… — Внезапно пришедшая мысль заранее кажется кощунством, но все-таки срывается с языка. — Может, продадим обратно эти кольца? Если примут. — Не продадим. — Шастун качает головой так, будто сомнений в принципе быть не может. — Хер знает, я могу и передумать, если мы будем совсем в тупике, но сейчас — даже не думай. Они мне нравятся. Арсений молчаливо соглашается: ему кольца нравятся тоже.҂ ҂ ҂ ҂ ҂
Просмотр квартиры каким-то чудом складывается вообще беспроблемно. Арсений со своей развивающейся тревожностью до последнего ждет подвоха: откуда-то могут выскочить журналисты, хозяйка может оказаться убийцей и разделать их на кусочки прямо в коридоре, или, в конце концов, сама квартира может оказаться хуже допустимого уровня — если только у него до сих пор есть допустимый уровень. Но однушка на Ветеранов оказывается именно тем, чего ожидаешь от однушки на Ветеранов: небольшая спальня, просторная кухня с широким кожаным угловым диваном, три окна, одно из которых — зачем-то в ванной, прямо над душевой кабиной, крошечное и наверняка вечно запотевающее. Хозяйка квартиры, похожая на мисс Марпл, действительно их не узнает, зато общается, как с родными внуками, а на прощание всучивает аж две банки яблочного джема — девать некуда, пропадет же! Арса это покоряет настолько, что он ставит банки на переднее сиденье, хлопает дверцей — и пристально смотрит на Антона. — Может, ну… скажем, что мы уже подумали? — спрашивает тихо, а внутри все плещется от волнения: они это еще даже не обсуждали. — Ты готов въехать? — спрашивает Шастун, кажется, удивленно. — Тебя все устраивает? Арс хмурится, надеясь, что по его взгляду будет понятно: требований к жилью у него немного, а здесь — чисто, светло, а главное, их никто не найдет. И двор с крошечными трехэтажными кукольными домиками вызывает слишком много чувств: Арсений сам ощущает себя Барби, у которой из всех забот — только пить несуществующий чай из розового сервиза. — Абсолютно. — Арс, это может быть надолго, — говорит Антон раздражающе поучительно. — Да это скорее всего надолго, и это первая квартира… Арсению хочется пошутить про первый секс — но, наверное, это никому не сделает лучше. — Я уверен. Шаст пожимает плечами. — Отлично, тогда я тоже согласен. Хозяйка, кажется, даже не удивляется их звонку — просто приглашает обратно, выуживает из сумочки несколько экземпляров договора, и Арс с какой-то опаской вписывает свои данные. Кто знает, может, у нее все-таки переклинит на сочетание имени и фамилии — но ни от Попова, ни от Шастуна, ни от их сочетания у женщины на лице не дергается ни один мускул, хотя Арсово воображение упорно подсовывает картины с дежурящими под окном журналистами. Все происходит быстро: они переписывают всю имеющуюся в квартире технику в приложение к доровору, и Арс ползает на коленях, вычисляя точный серийный номер холодильника, фиксирует скол на стекле микроволновки. Хозяйка оказывается дотошной, долго рассказывает про счетчики, порядок оплаты и работу душевой кабины — благо, стереотипы работают на них, и никто не удивляется, когда Арс первым приземляется на диван и прикрывает глаза, пока Антон слушает коммунальную лекцию. — Я знаю все, — сообщает Шаст минут через двадцать, когда Арсений — впервые за долгое-долгое время — открывает бумажную книгу, первую из стоящих на полке в чужом (но уже почти своем) шкафу. — Совсем все-все в мире? — с нарочитой детскостью спрашивает Арс, отрывая взгляд от пожелтевшей страницы. — А когда мы снова станем богатыми? — Не настолько. — Антон отмахивается, якобы уж эта тема его никак не волнует. — Но я знаю, что Павлинская была актрисой, или так и не стала, черт ее разберет. Знаю про роман с режиссеркой-альфой на третьем курсе, и про ребенка ее знаю, который совсем не звонит. И про операцию тоже, но это я уже не буду рассказывать. Арс смеется. Мозг почему-то проводит неочевидную параллель: если им рассказали столько, значит, им доверяют, значит, они нравятся, значит, их не выставят на мороз в ближайшее время. Хотя морозов как раз не планируется, а за окном вспыхивает уже майское солнце, но у Арса внутри все индевеет. — Главное, что у нас контракт, — выдыхает Арс суматошно. — До сих пор не верится. Быстро. — Быстро. Антон отзывается эхом, плюхается на диван рядом — их диван, стоящий в их спальне; ночью они его разложат, укутаются в куцее, оставшееся еще от прошлых жильцов одеяло, потому что своего у них ничего нет, и неизвестно, когда появится. Арс старается об этом не думать: там, в старой квартире, буквально вся его жизнь. Знал бы — нагрузил бы багажник «Тахо» брендовыми шмотками, а так — они меняются единственно взятой одеждой, и неизвестно, когда что-то изменится. Если только вселенная не даст знак, и весь этот цирк не решится как-нибудь неожиданным образом. — Кстати, у меня для тебя сюрприз, — говорит Антон через небольшую паузу, и Арс дергается: в приятное уже верится с трудом. А Шаст, как назло, держит драматическую паузу, так что его приходится буквально толкать в плечо. — Необычный. — Насколько? — Очень своеобразный. Единственный в своем роде. Арсений начинает закипать. — Тох… — предупреждающе выдыхает он. — Я не думаю, что сейчас то время… — Да ладно тебе. — Шастун будто откатывается назад, смотрит виновато, мол, не рассчитал. — Серега заедет просто, вот и все. — Какой? — тупо спрашивает Арс. От самого факта, что кто-то приедет, у него дергается глаз. — Какой-какой, твой, конечно. Матвиенко. — Нахрена? Вопрос срывается с губ прежде, чем он в принципе соображает, о чем речь. И он ведь не то чтобы против Сережи, просто сейчас против вообще всего. — Рад, что ты рад, — ехидничает Антон. — У него были ключи от старой квартиры, и, когда началась вся эта история, он заскочил за чем-то. Не знаю, за чем именно, но это в любом случае полезно, ты-то только ноут выцепил, и то, потому что он в машине валялся. — И зарядки, — бурчит Арс из чистого упрямства. — А как он успел вообще? Кто ему сказал? — Не знаю. Жопой почуял, как говорят? Я не жаловался, если ты об этом. Арс жмурится: его действительно укачивает. Жизнь меняется слишком быстро: двадцать четыре часа назад он был лощеным наследником Поповых, а теперь ощущает себя беглым преступником. Хочется спрятаться, дать себе отдышаться, а еще — сто часов кричать в окно, но тихий двор выглядит слишком благостно. — Интересно, что он там забрал? — спрашивает Арсений тихо, перекатываясь и упираясь носом Антону в плечо. Тот хмурится, но улыбается почти сразу. — Понятия не имею. Сережа действительно приезжает — но только почти уже ночью. К тому моменту Шаст успевает перекопать все шкафы в поисках хозяйкиного наследства, но находит разве что пару наборов посуды, одеяло, колючий шерстяной плед и — откуда-то — три тонких сплющенных матраса, свернутых в косые рулоны. Арсений укутывается в плед, голые пятки покалывает, а голова трещит от переизбытка эмоций, но он начинает перечислять возможные обстоятельства этого дела — одно кажется нелепее другого. От звонка в дверь Арс поначалу теряется; Антон ориентируется быстрее, бежит открывать дверь, выхватывает из Сережиных рук разномастные пакеты — сложно даже предположить, откуда они берутся. Арсения все бесит: чуть ли не впервые в жизни он ощущает себя тем самым слащавым хрустальным омежкой, на которого чихнешь — и он развалится под натиском обстоятельств. — Натворили вы — пиздец, — выдает Матвиенко, проходит в самый центр комнаты, даже не разуваясь: и когда только Арс начинает обращать внимание на такие вещи? — Что вообще происходит? Арсений тихо смеется. — Мне нравится, как ты еще не понял, что происходит, но вещей натаскал. — Я звонил Попову, и он сказал, что ты больше не собираешься у себя жить. Вроде как вы разругались, но гуглить об этом — себе дороже, я как в помойке искупался. Если верить пабликам, то ты буквально трусы на сцене снял и показал всем свою жопу. — Ну, почти, — улыбается Арс: парадоксальным образом этот абсурд успокаивает. — В общем, я нихрена не понял, — продолжает Сережа, разуваясь прямо в коридоре, — кроме того, что ты домой не собираешься, а раз мы об этом не говорили, значит, все случилось быстро. У тебя мобильник выключен, так что я позвонил еще и Шасту, ну и вот… Матвиенко машет ладонью в сторону разномастных пакетов. Арсу страшно предположить, что именно в них находится: вещей явно меньше, чем скопилось даже в одном из его шкафов за все эти годы, но что именно выбрал Сережа — большой вопрос. Из боковых карманов сумки торчат разноцветные провода, где-то, когда Антон поднимает пакет, гремит что-то стеклянное. Арсений хмурится. — А что ты взял? — Я, если честно, не смотрел особо. Приехал — и все думал про ту новую сигнализацию, которая вроде как подает уведомление о входе в квартиру, и камеры в подъезде еще… Короче, было ощущение, что я это все ворую, мог бы оценить, между прочим, такие жертвы! — Он смешно поправляет хвостик и садится на диван рядом, пока Антон выносит вещи на центр комнаты. — Но ключи, видимо, были только у меня, а ты не собирался, а я знаю, как дороги тебе эти шмотки… — Хоть какие-нибудь шмотки, Серый, — просто говорит Арс. — Планочка снизилась. — Да я уж заметил. — Матвиенко обводит ладонью комнату. — Если честно, до сих пор не врубаюсь, что именно пошло не так, если вы буквально эвакуировались. Вы совсем разосрались или так? — Совсем. — Арсу не хочется даже ехидничать, хотя что-то внутри вопит, мол, а ты как думаешь, если мы в гребаной съемной однушке на Ветеранов. — Трусы я на сцене не снимал, но и с отцом общаться не планирую. Пока — точно. Хрен знает, чем это закончится, но сейчас — вот так, и я буквально нищий и безработный, кстати. Сережа задумывается, переводит взгляд с Арсения на Антона и обратно, привычно дергает себя за хвостик — Арс этому умиляется каждый раз. — Ты тоже? — спрашивает он наконец. — Я? — Шаст отрывается от очередного пакета, в котором роется, правда, вытаскивать содержимое не спешит. — Безработный, в смысле. У вас же был контракт? Арсений кашляет слишком громко. Он ведь Сереже не то чтобы не доверяет — даже наоборот, иначе не рассказал бы про всю эту брачную чехарду. Но поделиться первой версией их совместной жизни оказывается, наоборот, куда проще: с позиции «Глянь, какой прикол», потому что и договор, и история их знакомства похожи на плохой анекдот. А теперь речь идет про чувства, а Матвиенко, по ощущениям, о любви знает чуть меньше, чем ничего — у него вместо сердца вмонтирован генератор тупых приколов вперемешку с идеями для картин. Поначалу Арсений думал, что дело в неправильном обществе, — попробуй найти того, кто не будет воспринимать тебя только как тупого омежку, — а теперь подозревает, что Сереже это все просто не нужно. Антон не спешит отвечать тоже: смотрит на Арса беспомощно, пожимает плечами, мол, твой друг, ты и разбирайся. Арсений впивается в него вопросительным взглядом: как-то сразу вспоминается, что они не обсуждали отношения конкретно, и даже нелепое «встречаемся» ни разу не прозвучало. Они просто, ну, остаются рядом друг с другом, и это как будто ответ, но что, если нет? — Да, был, — наконец говорит Арс: ну, вдруг на этом вопросы и кончатся, но Сережа смотрит только более заинтересованно, и приходится продолжать, подбирая нейтральные формулировки. А это не так легко, когда в сердце поселяются те самые пресловутые бабочки. — Наши отношения вышли за рамки договора, и так получилось, что мы оказались на одной стороне баррикад. Хочется сказать, конечно, совсем другое — что Арсений не решился бы на конфликт с отцом без такой поддержки; что Антон показывает ему, какой бывает другая жизнь, другая семья и по-настоящему комфортные отношения; что они меняют друг друга; что у них есть обручальные кольца, которые Арс отказался сдавать в магазин, хотя они стоят дороже, чем остается теперь денег; что все это так важно, что даже Арсению, с его классическим образованием, не хватает слов. — Мы не общались пару недель, — ворчит Сережа, — а вы уже успели потрахаться, разнести конференцию и свалить из семьи. Что дальше? — Вот об этом как раз понятия не имею, — говорит Арс. — Мы не трахаемся, — ровно в ту же секунду сообщает Антон. Почему-то становится очень смешно. Арсений торопится перевести тему: подробно рассказывать всю эту историю не хочется, тем более, что она наверняка будет сопровождаться вопросами о том, почему он не говорил раньше. А Арс ведь не знает даже — просто все закрутилось, завертелось, и по его меркам от первой встречи с Пчелкиной до вчерашнего скандала проходит буквально секунда. Здесь не то что рассказать — и сам-то прожить не успеваешь, а тащить этот хлам в еще одни важные отношения — смерти подобно. Сережа, кажется, понимает — во всяком случае, не цепляется к словам и даже не задерживается на теме секса, разве что бросает между делом, что с этого надо было начать, он ведь советует. Но Арс обходит эту шутку стороной, Матвиенко считывает сигнал, и они переходят на нейтральное обсуждение будущих Сережиных выставок, рабочих планов и очередных командировок. В этот раз он собирается лететь то ли в Турцию, то ли на Бали, то ли вообще в Африку, потому что вдохновение нужно искать в необычных местах, Арс, как ты не понимаешь. Арсений в ответ рассказывает о кофейне, точно гордый отец хвастается недавним видео от Эда: ремонт там почти закончен. — Мне до сих пор кажется, что это какой-то мем, — признается Арс сразу после неприлично длинного описания бизнес-модели, — как будто вот скоро кто-то придет и скажет, что боженька пошутил, когда выдавал мне все это. Но там уже улажены юридические вопросы, мы… — Арс, Арс, — зовет его Шастун, и Арсений сначала думает, что речь пойдет об очередной шмотке: в последние минут двадцать тот занят перебором бесконечных пакетов и ехидным комментированием каждой конкретной дизайнерской футболки. — Ты опять все перепутал. Это не боженька тебе выдал, а ты сам себе выдал. — На самом деле больше Эд. Он там сделал прям дофига, а я… — И ты дофига. И оплатил по большей части тоже ты. Арс морщится. — На деньги отца. Если смотреть с этой точки зрения, то и бизнес я открыл не сам, а с подачек, и чего мы вообще тогда добились? — Посмотри на это с другой стороны, — вклинивается Сережа, — это не подачка, а моральная компенсация за жизнь в этой семье. Мне, кстати, твой отец никогда не нравился, хоть я и не знаю подробностей. — А ты как та подружка, для которой каждый твой бывший становится козлом, как только вы расстаетесь, — улыбается Арсений, хотя такая преданность ему даже льстит. — Не сомневайся, я и этого обосру, если вы разбежитесь. Матвиенко кивает на Антона, а тот с какой-то невиданной серьезностью сообщает: — Я сам себя обосру, если мы разбежимся. — И, видимо, чтобы разрядить обстановку, вдруг добавляет громко: — Кстати, никто не хочет кофе? Сережа, оказывается, хочет. Арсений — не то чтобы сильно, но он не против постоять с Антоном на — подумать только! — их собственной кухне, пока Матвиенко остается в комнате, чтобы разобрать рабочие чаты. Ноги у Арса мерзнут, плита зажигается не с первого раза, и он едва не высыпает в турку половину пачки старого-старого кофе, оставшегося не то что от прошлых жильцов, а, по ощущениям, еще от тех, кто этот дом строил. Но кухня пахнет горечью и весной, за окном призывно мяукают запоздавшие к марту кошки, и Арсений не смиряется, но хотя бы находит в этом неочевидные плюсы. — Иди сюда, — с улыбкой в голосе говорит Шаст, убавляя огонь, и помогает Арсу встать голыми ногами на его ноги: выглядит как что-то болезненное, но Антон даже не морщится, и Арс позволяет в свой адрес такую заботу, тем более, что в целом Антон выглядит хмурым и будто обеспокоенным. — Арс… — Да? Он откликается мгновенно: кажется, будто это — развязка подозрительной Шастуновской молчаливости и залегшей между бровей морщинки. — Ты не сказал Сереже, что мы встречаемся? — наконец спрашивает Антон. — Ну, мы это не обсуждали. — А мы недостаточно наговорили, чтобы это считалось отношениями? Арсений вздыхает. — Жизнь меня научила, что отношениями называется только то, что проговорили два человека. Может происходить что угодно, но нет ничего хуже, чем когда кто-то один строит воздушные замки, надеется на что-то, а второй, оказывается, не думал, что все так серьезно. Или думал, но называется это для него как-то иначе. Куча ведь вариантов, и я не хочу делать выводы, исходя из… всякого. Он не говорит, что ему бы хотелось, чтобы они встречались — то ли это кажется слишком нелепым, то ли — и без того очевидным, хотя, в общем, считать что-то очевидным для другого — тоже ошибка. — Хорошо, — говорит Антон тихо; Арс только теперь вспоминает, что в комнате их ждет Матвиенко. — Арсений, ты не против, если мы будем встречаться? Тем более, что мы уже живем вместе… — …в квартире с одним спальным местом, — добивает Арс. — Нет, Антон, я не против, если мы будем встречаться. А мы будем? Он приподнимается на носочках, заглядывает в чужие (родные) глаза с лисьим ехидством, и Шаст от такой выходки тихо охает. Арсу почти становится стыдно. — А мы будем, — улыбается Шастун, жмурится довольно. — Это уже достаточно романтичный момент, чтобы тебя поцеловать? — Были и получше. Арсений смеется, хотя сердце заходится пулеметной очередью. Он ведь действительно так думает — были моменты и лучше, и менее тревожные, и более романтичные, но теплее, наверное, еще не бывало. Так или иначе, Арс не хочет зацикливаться на прошлом. Главное, что они существуют здесь и сейчас, и можно отступить все же на шаг назад, вжаться губами в чужие губы — и не думать в принципе не о чем. На кухне пахнет чуть подгорелым кофе. У Арса во рту оседает леденящий вкус мятной жвачки, где-то за стеной пронзительно звонит чужой телефон, и Матвиенко отвечает нарочитым шепотом: наверняка ведь все слышал. В турке лопаются пузыри, а у Арсения едва не лопается сердце, когда Антон придерживает его за лопатки и притягивает еще ближе, так что они нелепо сталкиваются зубами. — Нет, не было получше, — говорит Арс через пару минут, когда они все-таки отрываются друг от друга, и в этот момент он действительно так думает.