По маршрутам другим

— Так что, получается, ярко выраженного конфликта не было? — спрашивает Юля, откидываясь на спинку кресла. Арсений закатывает глаза. Это ему можно, этого не будет в эфире — в основном потому что записывается только звук, и все это выйдет в форме подкаста, так что можно кривляться, хоть как-то выражая отношение к сложившемуся цирку. — Нет, конечно, нет, — мягко смеется он, поправляет челку. — Догадываюсь, что можно было бы придумать и как вывернуть ситуацию, но, как я и сказал, мне бы хотелось заняться своими проектами, которые сейчас занимают безумное количество времени. Да, признаюсь, у папы мне не хватало творчества, все-таки аналитика и административная работа — не то, где можно развернуться, хотя это, несомненно, важно и нужно. — Значит, можно сказать, что понимание бизнес-процессов помогает тебе открывать свое предприятие? — Юля плавно ведет беседу в нужное русло, и Арс расслабляется, зная, что ничего лишнего не прозвучит. — Это ведь не секрет, что вы делаете… кафе, да? Арсений улыбается поверх микрофона. Пчелкина искусно делает вид, что не выслушивала их нытье про близящееся открытие буквально часа три назад, когда они болтали, развалившись в крохотной комнатушке при студии. Это и правильно: хотя они не скрывают свое знакомство специально, но и выставлять напоказ тот факт, что Арс согласился дать интервью только подружке, тоже не хочется. — Кофейню. Да, ты права, мое образование и опыт работы, полученный в папиной фирме, позволяет глубже разбираться в том, как все это работает, и отчасти поэтому мы составили грамотный бизнес-план в кратчайшие сроки, и я уверен, что все будет как надо. Это, конечно, совсем не факт: Арс с ужасом и благоговением ждет момента, когда к ним стекутся первые посетители. Благо, для рекламы не приходится даже стараться: информация, естественно, просачивается в интернет, оттуда — в журналы, и теперь каждый второй человек в Питере знает, что планирует младший Попов, какие в помещении занавески и как с этим связан наследник Выграновского. В этом, естественно, есть свои сложности: Арс скучает по дню, когда приезжал в кофейню, а там не было стайки фанатов. Сейчас под дверью неизменно дежурит пара подростков, причем девчонки и мальчишки, омеги и альфы собираются вперемешку. Арсений заново учится общаться с аудиторией, — все-таки от этого зависит его работа в ближайшее время, — раздает автографы, делает селфи, хотя находиться под прицелом камер все еще тяжело. Тяжело — но привычно, так что он просто возвращается в знакомое болото, заново выстраивает личные границы даже в Инстаграме и кое-как продолжает вести блог. Потому что нельзя позволить одной неудаче испортить всю твою дальнейшую жизнь. — Расскажи подробнее, что значит для тебя этот проект? Арсений думает: победу над отцом. И это, наверное, неправильно, и нельзя делать что-то, оглядываясь на тех, кто тебя не любит, только чтобы утереть им нос, но обида еще сильна, и он воспринимает эту чертову кофейню немного как искупление, компенсацию за годы, приближенные к аду. — Ну, во-первых, это возможность сделать что-то самому, — усмехается он, хотя это на самом деле печально: он действительно вырывается из-под отцовского контроля впервые. — Во-вторых, это ровно то, что я хотел бы делать по жизни — дарить людям уют. Да-да, где-то здесь должно быть «уо-о-о», ребята, надеюсь, вы его сделали. Наша кофейня, такая, знаешь, стандартная в этом плане, вот чтобы сидеть на подоконнике и погружаться в меланхоличное настроение, думать о жизни. Но там очень тепло, по-домашнему, как будто зашел в гости к бабуле. Кстати, отчасти мы вдохновлялись домиком мамы Антона, тетя Майя, привет вам! Он чуть натянуто смеется, зачем-то машет ладонью в микрофон, и сидящий рядом Антон тихо хихикает. Это, наверное, вырежут на монтаже, все-таки по плану интервью — не семейное, а лично его, Арса; хотя поклонники только порадуются, если получат намек на то, что они были вместе. Пока Арс думает об этом, Шаст опережает его на шаг: достает телефон, снимает, видимо, сторис, и Арсений, прикрывая микрофон, шепотом спрашивает: — Без звука? Нам нельзя палить информацию. Это — точно косяк, придется резать запись, но Арсению почти не стыдно. Антон кивает, показывая бумеранг, и одними губами шепчет что-то подозрительно похожее на «Ты молодец». — Вы делаете этот проект с еще одним человеком. Это не тайна? Можете рассказать о нем? Арс улыбается. Ему чертовски приятно, что разговор получается не только об отце, его фирме и прочей чуши, включая выдуманный из пальца конфликт, — навечно задерживаться на этой теме не хочется. Нет, Юля говорит больше о нем самом, замечает его лично, не в тени Попова-старшего, и ради этого стоило приходить. — Не тайна, конечно, хотя он сам не очень любит говорить о себе. Но я могу шепнуть по секрету, что Эд — потрясающий, он много делает для нас, как с точки зрения формальностей, так и для души. Без него работа была бы не такой. А может, вообще не была бы, потому что он подхватил меня в сложные времена. Он говорит это — и косится на Антона; хотя с момента их разговора про Эда проходит уже больше недели, и Шаст, единожды получив внятный ответ, не то что не поднимает эту тему, а значительно успокаивается и, кажется, не думает о возможности условной измены, но Арс лишний раз проверяет его состояние: тот расслабленно улыбается, кивает, мол, все хорошо — и от этого уже становится легче. — Так, значит, у вас в команде нет более взрослых и серьезных людей, которых нужно слушаться? — ехидничает Пчелкина. Арс задумывается. — Знаешь, мне иногда кажется, что у нас в принципе нет никого взрослого и серьезного. Эд ездит разгребать бумажки по разным инстанциям, даже рубашку надевает, а мне все кажется, что мы — первоклашки, вот-вот с букетом в школу пойдем. Нет ощущения масштаба. — Ну, думаю, понимание придет, когда вы запуститесь. А это, кстати, когда? — Ох… — Арсений вздыхает. — Это не очень хорошо для рекламной кампании, но я остерегаюсь ставить точные сроки. Ориентировочно в пределах этого месяца, но случиться может буквально что угодно. Хотя у нас даже уже есть один бариста! — Поздравляю. — Юля тихо смеется. — А есть более обширные планы на будущее? Если не кофейня, то что? Еще какой-то бизнес? — Сложный вопрос. — Арс медлит, но все-таки признается честно. — Думаю, я нахожусь в процессе выбора самостоятельного пути, и иногда это все еще похоже на то, как слепой котенок тычется носом в каждый угол. Но я бы хотел еще попробовать… Только не смейся, пожалуйста, но я давно хочу стать дизайнером. Одежда, хотя бы пара футболочек, знаешь, для души. — Ну, думаю, проблем с рекламой точно не будет. Я точно знаю, что есть люди, которые будут рады любому твоему проекту, и я, кстати, в их числе. Они болтают еще, наверное, с полчаса, и беседа получается уютной и дружеской. В какой-то момент Арс даже забывает о будущем подкасте и просто делится чем-то из жизни, но старательно обходит семейные вопросы: у него нет сил на эту войну. Зато он неожиданно для себя делится давней мечтой поступить на актерское; в голове тут же всплывают все возможные хейтерские комментарии, и Арс почти просит вырезать эту часть, но все-таки убеждает себя, что когда-то нужно начать открываться миру. Арсения мотает чертовски. От показательной закрытости до желания обнять весь мир, от злобных хештэгов про бесящие сливы до фото с сердечком, которое он якобы дарит поклонникам — и это действительно так; в их фанбазе достаточно интересных талантливых ребят, творящих совершенные чудеса. Но все-таки теперь, когда он не скован мнением отца, Оксаны и черт знает кого еще, Арс нащупывает новый способ общения с аудиторией, собственные методы и границы — получается через раз, и он спотыкается, встает — и идет снова. Дается все это тяжело; сидящий глубоко внутри синдром отличника и страх разочаровать мнимую отцовскую фигуру отпускает не полностью и не сразу. Они вваливаются в небольшую прихожую, которую Юля по-свойски называет предбанником. У Арса от огромных наушников болят уши и немного — шея, но он все-таки улыбается устало, хотя тревога снова накатывает сбивающей с ног волной. — Может, зря я так мягко? — спрашивает он, наконец-то усаживаясь на удобный диванчик вместо жесткого студийного кресла. — Видимый нейтралитет — это ведь тоже лицемерие. Может, нужно дать огласку всему происходящему и сказать правду про отца, а не лепить вот эту хрень? — Арс. — Антон садится рядом, и одной его ауры, кажется, хватает, чтобы дышать стало легче. — У тебя сейчас нет сил на новую войну, и это нормально. Начни говорить правду — и тебя сожрет отдел Поповских юристов, открыться нам не дадут, и жизни тоже никакой не будет. Ты не можешь один сдвинуть это с мертвой точки. — Серьезно, — кивает Юля, наливая воду из кулера, — сейчас нет смысла даже лезть. Для официальных претензий есть суды, я потихоньку собираю коллективный иск, но даже к лучшему, если о нем никто не будет знать. Объявлять об этом на огромную аудиторию — значит, закопать себя заранее, Попов уж точно найдет способы прикрыть свой зад. — Он и так найдет способ, — устало говорит Арс, жмурится, откидываясь назад; Антоновы пальцы выполняют роль этой странного массажера для головы, скользят в волосы, спутывая отросшие пряди. — Может, из этого вообще ничего не получится, и все было зря. — Да не было ничего зря! — Шаст смотрит на него почти возмущенно. — Не вся твоя жизнь — это война со страшным чудовищем. Даже если этот иск не выгорит, это не значит, что нужно думать об этом всю жизнь. Это печально, но всех жуликов и воров не пересажаешь, тем более в одиночку, а у тебя есть еще свои планы. Арсений кивает, но не потому что со всем соглашается — просто сил спорить не остается. Да и спор ли это, если он в целом готов подписаться под каждым словом, но что-то внутри зудит, не давая покоя? И это не только про вселенскую справедливость, нет — он зачем-то берет на себя ответственность за отцовские махинации, будто это он выпустил в свет монстра, которого теперь нужно загнать в клетку. А это, к сожалению или к счастью, совсем не так. — Классно, что вы занимаетесь чем-то новым, — улыбается Юля, одним махом выпивает остатки воды и тянется за новой порцией. — И от души похер, что там думает твой отец. Арс надеется когда-нибудь полностью смириться с этой мыслью.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Они сидят на студии еще часа два, и Арсений удивляется даже, что у него на это хватает сил. Он не печалится, не злится, не раздражается от каждого чиха — приятно, учитывая, что его нервы за последние несколько недель выгорели дотла. Но, видимо, нервные клетки все-таки восстанавливаются, а отчасти это заслуга Юли, которая мастерски лавирует между мерзкими шутками и искренней заботой, так что поводов для негатива не появляется вовсе. Разве что отец, но он привычно маячит на горизонте, и да, ребята правы: если всю жизнь оглядываться, никогда не сможешь через это перешагнуть. Антон усаживает его в «Тахо», когда Питер уже затягивают сумерки. Все вокруг пахнет летом, а лето пахнет новой жизнью, и это чувствуется всем телом, хотя на улице — только-только заканчивается май. Арс думает, что, наверное, готов шагнуть туда, в наступающее лето; с сердца будто падает неподъемный булыжник, катится с неземным грохотом по мостовой. Арсений скручивается на сиденье, прижимая к колени груди, но под строгим Шастовым взглядом разжимается, как пружинка, и садится прямо: все ради безопасности. — В «Макдональдс»? — спрашивает хитро: у него уже есть план. — На Петроградке. — Это же вообще в другую сторону. — Ну да. Арс усаживается поудобнее. Ему в «Тахо» хорошо, спокойно, почти как дома. Не машина, а осколок прошлой жизни — да, оплаченный отцовскими деньгами, но все-таки это подарок не только Антону, но и себе самому. Арсений думает, что он готов просто сидеть в машине, приносить туда ужин и часами слушать музыку, но это все-таки не так классно, как ехать по городу, пусть даже собирая все светофоры. Поэтому Шаст вбивает в навигатор нужный адрес, и бортовой компьютер отзывается согласным писком. — Скоро все супер будет, — говорит Арс, сквозь прищур разглядывая слепящее солнце. — Я не знаю наверняка, как именно, но чую, что мы движемся в правильном направлении. Кофейню откроем, и, Юля права, народ повалит. А если я сам за стойку встану… — Ты не умеешь варить кофе. — Я даже не уверен, что его умеет варить наш бариста! — парирует он. — Но Эд вроде обещал научить. — А я даже не уверен, что его умеет варить Эд. — Но это не важно, если я сам там буду. Хватает людей, которые просто рады будут поболтать, понимаешь? Арс думает, что это похоже на пресловутую торговлю лицом, от которой он как раз пытался убежать все это время, но ощущается совершенно иначе — должно быть потому что он транслирует другие ценности. Его собственный Инстаграм оживает, там появляются странные фото, нелепые селфи и даже первая в жизни радующая его фотосессия, та, что без галстуков, костюмов и пафосной подписи про очередной саммит. Нет, Арсений дает волю природной ебанце, той, что Антон называет нюансами, и общается с людьми на своем языке; Оксана бы за такое отрезала ему голову и сама повесилась бы следом. Но люди, кажется, остаются в восторге. Он не называет этих ребят — фанатами, все чаще поклонниками: от этого слова не так сильно пахнет нелепой слепой любовью. Их поддержка ощущается растущими за спиной крыльями — Арс видел рисунок, где его так и нарисовали в образе настоящего ангела, и, хотя он думает, что его поступки далеко не всегда присущи именно ангелу, на взлететь хочется все чаще. — Ну да. — Антон качает головой, всматривается в указатель, видимо, стараясь не пропустить нужную развилку. — А кто-то рад разрубить тебя на части и сложить в пакетик, тоже неплохо. — И это несомненно произойдет на глазах у всех, в день открытия, а потом из толпы выйдет Пуаро и будет решать, кто из посетителей — убийца. Мы же, блять, в детективе Агаты Кристи. Шаст косится на него странно. — Я за тебя переживаю. — Я тоже за себя переживаю, — отмахивается Арс, — и за тебя тоже, но, честно, если бы нас хотели убить, уже давно бы занялись этим. Так-то и машинка не самая неприметная, и номера мы не меняли. И все это — еще не повод параноить. — Антон молчит, и Арсений поспешно меняет тему: открытие они еще обсудят позже, и возможную Арсову занятость — тоже. — Возьми, пожалуйста, кофе и чизбургер. — Арс, нам ехать херову тучу лет ради кофе и чизбургера? — А закат над Невой тебя уже не интересует? Закат они, впрочем, почти не видят: небо над городом — серое-серое, только тоненькая алая полоска ползет где-то над горизонтом. Зато соседние машины из окна «Тахо» кажутся меньше, чем есть на самом деле, и Арс ощущает себя немного королем мира. Они ужинают всем тем, что отец называет вредной пищей и не запрещает, конечно, но плюется и ядовито комментирует каждый замеченный рядом с Арсением гамбургер, поэтому это не ужин уже, а акт неповиновения; Арс с небольшим промежутком выкладывает в сторис и виды на Петропавловку из окна, и банальный набор еды на приборной панели, когда они отъезжают в сторону дома — может себе позволить, у него больше нет менеджеров. Антон ведет машину уверенно, так красиво, что хочется снять видео под тот звук в Тиктоке. Разве что когда он проезжает все-таки нужный съезд с кольцевой, Арсений недовольно фырчит, комментирует произошедшее тихим матом — бесполезно, но хотя бы дает выпустить пар. Они проезжают по какой-то совсем уж промзоне, где пепельно-серые пятиэтажки выглядят так, будто они случайно пропустили конец света, и Арс сдувается даже, вспоминая, где они, черт возьми, живут. Внутренний сноб, казалось, уже умерщвленный последними событиями, вновь вскидывает голову, и Арсений говорит без всякой язвительности, просто констатируя факт: — Кажется, наша машина стоит дороже, чем вон тот дом. И — кивает на нечто двухэтажное, деревянное, чуть покосившееся в сторону. Вдоль дороги выстраиваются в ряд небольшие частные коттеджи, и это чудо выглядит среди приличного жилья как ободранный блохастый кот на породной выставке. — Ну, хоть что-то у нас теперь лучше, чем у других, тебе же это важно, — беззлобно поддевает его Антон. — Можно ходить кругами, радоваться, что мы живем не там. Арсений мрачно хихикает. — Пока что. — Пока что, — согласно кивает Антон. Домой они приходят задолбанные, пыльные, будто не проехали несколько километров по городу, а прошли их же пешком по пустыне. Арсений залипает — наполовину от усталости, наполовину — на Антона, и это само по себе удивительно: после всех дневных приключений у него есть силы наблюдать за своим мужчиной восхищенно, отмечая и красоту, и нелепо-прекрасную улыбку, которую он почти и не видел в период разборок с Поповым-старшим. Теперь же они вдвоем, наедине, и это не то чтобы уникальный момент, но Арсений радуется почему-то особенно. Он улыбается, моргает чаще положенного, пытаясь придать голосу сексуальную хрипотцу, и предлагает: — Может, сходим в душ? Получается, видимо, не особо, потому что Антон хихикает. — Вместе? — Арс с энтузиазмом кивает. — Воду экономить будем? — Я серьезно. Антон смотрит на него, смешно наклоняя голову, точно попугайчик, пытающийся расслышать слова хозяина; Арсений может это понять. Он пропускает момент, когда оба задают какой-то совершенно черепаший темп сближения — и это, наверное, правильно, им нужно выдохнуть, привыкнуть и осознать себя в совершенно новых условиях. Шаст и вовсе все повторяет и повторяет, что замещать эмоции сексом — неправильно. Арс в такие моменты шутит, что он слишком осознанный для курьера, вздыхает — и идет спать, потому что спорить кажется неправильным. Они приближаются друг к другу медленно, шаг за шагом, и Арсений соглашается даже: в какой-то момент у него хватает своих проблем. Но теперь происходящее ощущается светлеющим над головой небом, над ними расступаются тучи, а подсознание наконец-то вмещает в себя что-то кроме тревоги. Как будто, когда Арс отпускает ситуацию с отцом, от его измученного сердечка отрывается тянущий вниз булыжник, и наконец-то есть силы на нерастраченную любовь. И он любит: замечает Антонову красоту, даже во взлохмаченной челке, по-омежьи тонких запястьях, силы в которых больше, чем может показаться не первый взгляд. Он искренне хочет теперь — и флиртовать, и поддаваться на флирт, и делать шаг навстречу всему, что они не успели еще изведать. Шаст, видимо, это считывает, потому что впервые за долгое время не спорит. Совсем. Не спрашивает, уверен ли Арс, хочет ли пойти в этот чертов душ — так, будто это принципиально важно, и там может случиться что-то плохое. Арсений верит, что плохого с ним не случится, хотя душ ассоциируется не с романтикой даже, а с тем жутким моментом, когда Антон собирал его по частям. Это, наверное, лишний повод все исправить. — Пойдем, пойдем, — говорит Шастун с теплой улыбкой. — Сейчас, вещи распихаю. И — уходит копаться в каких-то ящичках, в папках с документацией, которую Арс держит рассортированной до мельчайших деталек — но это проще, чем искать нужное в бардаке. Эта мысль звучит в голове металлическим отцовским голосом: не будь раздолбаем, Арсений, нужно держать все под контролем и помнить каждый свой шаг. Нужно быть идеальным, Арсений. Он трясет головой, скидывает обувь в коридоре, наступая на пятки, и первым влетает в душ. Кабина здесь крошечная, не то что в старой квартире; вместо навороченной функции джакузи и двадцати режимов работы — единственный кран и побитая жизнью душевая лейка. Чтобы помыться, им придется вжаться друг в друга, обтирая пену о собственное тело. Арса эта идея устраивает вполне. Антон приходит чуть позже; Арсений к тому моменту успевает весь измазаться химозным лавандовым гелем, его продувает поток воздуха из-за приоткрытой двери, от которого не спасает простая шторка, и даже вода здесь другая — без сорока двух степеней очистки, пахнущая медью и чем-то еще неуловимым, но чисто Питерским, как парадные и поребрики. Арс шуточно ворчит себе под нос, мол, как жить в таких условиях, а потом Шаст шагает через порожек, сразу врезаясь в него всем телом, и неизвестно откуда взявшийся сквозняк беспокоит не так сильно. Вернее, не беспокоит уже совсем. — Вода нормальная? — спрашивает Арс, опасливо косится на Антона: не сгорит ли в этом кипятке? Сам Арсений неожиданно горит от другого: теплая вода усиливает запах чужого тела. Хотя истории про преобладающие инстинкты альф и омег давно канули в прошлое, а аргументов против этой позиции у ученых уже хватит на небольшой талмуд, все-таки есть что-то животное в том, как устроены их тела, как огранизм реагирует на близость другого альфы. Арс подозревает, — нет, он почти уверен, — что дело не в омегах и не в альфах, а в конкретном человеке напротив. Он за свою жизнь встречал разных мужчин, кто-то был вполне привлекательным, кто-то — тем, от кого хотелось бежать, не оглядываясь. Но только один из них пахнет солнцем и медом (и даже не хочется язвить про деревенское происхождение), только с одним хочется жмуриться довольно от легкого прикосновения к спине. Все вдруг становится до странности неловким, ощущения — острыми; как-то забывается, что Антон однажды застал его за дрочкой стеклянным, мать его, членом, и где-то там запас стыда должен был исчерпаться, но Арс все равно сутулится, будто пытаясь спрятать ставшее неуклюжим тело. Ненадолго, всего на пару секунд, пока мозг не обрабатывает информацию, и тогда Арсений, напротив, делает шаг вперед, вжимаясь грудью в Антонову грудь, и по-детски раскидывает руки, обнимает крепко. Между ними скрипит мыльная пена, Антон смеется куда-то в воду, и приходится жаться друг к другу, чтобы оставаться в тепле. — Температура такая, будто ты планируешь свариться, — говорит Шаст. Арсений улыбается. — Может, я планирую пройти все круги ада. Он пытается посмотреть на Антона соблазнительно, но вода льет по лицу, капли оседают на пушистых ресницах, попадают в приоткрытый рот, так что приходится отплевываться и вытираться ладонями. Помогает плохо, и Арс, сдавшись, доверчиво закрывает глаза; Антон, судя по всему, стоит удобнее, ему не приходится жмуриться — во всяком случае, он уверенно почесывает Арсову спину, достает откуда-то сбоку баночку с гелем и щедро льет прямо на плечи. — Да сейчас же все смоется сразу, — полушутливо ворчит Арсений, но все-таки подается вперед. — Экономия, блин. Думать об этом получается недолго: потом Антон прижимается еще ближе, Арс совсем уж бесстыдно трется бедром о чужой привставший член, и крошечное помещение неожиданно начинает искрить. Хочется заглянуть в Антоновы глаза, спросить одним взглядом, все ли в порядке, можно ли двигаться и куда, — очевидно, остается лишь шаг до момента, когда они окончательно рухнут в пропасть. Но вода все еще струится по лицу, и приходится уточнить тихо: — Ты как? — Замечательно, — тихо-тихо сообщает Антон, и все это больше похоже на котячье мурчание. Арсений принимает это за разрешение. Он вьется вокруг Шаста, трется бедром о чужой пах, и кожа скользит по разгоряченной коже. Он кладет ладони на его поясницу, вынуждая выгнуться, при этом так и не открывает глаз. И это много проще: Арс будто возвращается к детскому мышлению, мол, если я ничего не вижу, значит, не видят меня, и остатки стеснения улетучиваются, уступая место наивному любопытству. Арсений действует из позиции «Что, если…». Что, если сжать Шастовы ягодицы, по-киношному впиваясь ногтями в кожу? Что, если поцеловать в шею, предварительно огладив ее, проверяя, не остался ли еще горьковатый гель? Геля не остается, Антон на вкус сладкий, как какая-нибудь восточная сладость, хотя вода оседает на языке металлическим привкусом. Арс жмурится, кусает куда-то повыше ключицы; Шаст от неожиданности покачивается и делает шаг назад, так что они оба едва не падают. — Осторожнее, — смеется Антон, придерживая его за плечи. — Мы же не планируем лечить переломы? Арс не отвечает. Фразы вроде «Нет, мы планируем заниматься совсем другими вещами» кажутся неуместными и смешными: таким удобно разбрасываться в чатах вкупе с ехидным подмигивающим смайлом, а вести диалог, когда оба уже обнажены — нет, не тот уровень. Он кладет руки Антону на шею, поднимается выше, придерживает чужой подбородок, чтобы не промахнуться с поцелуем — и жмурится так, что перед глазами встают разноцветные пятна. Вода наконец начинает жечь. Арсений тянется убавить, но вовремя соображает, что с закрытыми глазами убьется быстрее, чем решит вопрос; приходится просить Антона, и тот поворачивает ручку, кажется, по миллиметру. Арс пробует воду, вздрагивает, когда его окатывает чем-то слишком холодным, и удовлетворенно пищит, когда температура замирает на комфортной отметке. Они, в общем, уже давно помылись, оба пахнут гелем для душа и какой-то прямо-таки альпийской свежестью, как в рекламе стирального порошка, но оба же не спешат выходить. Арс бесцельно водит ладонями по чужому телу, не забегая вперед, но изучая каждый сантиметр; выглаживает мышцы живота, бедра, ощупывает позвонки. У самой шеи они заметно выступают, и можно пересчитывать каждый, спускаясь все ниже и ниже до самой поясницы. Он не то чтобы намеренно избегает прикосновений к члену, но и не форсирует, — кажется, будто это ускорит все в несколько раз, а этого как раз не хочется. Хотя Антон шипит ему на ухо, крепче держит за плечи, шарит ладонями по бокам. Арс чувствует, как стереотипы отключаются совершенно: он, даром что хрупкая омежка, берет инициативу в свои руки; Шаст уступает, давая себя изучить. И, когда из перечня доступных органов чувств исчезает зрение, процесс становится в разы увлекательнее. Проходит еще минут пять, десять, или, может, бесконечность, прежде чем Арс наконец спускается к чужому паху, ведет ладонью по редким волосикам — те кучерявятся так же, как и челка, и это кажется безумно милым. Шастун издает звук, слегка напоминающий тихий гортанный рык: Арсений мельком думает, что они оба двигаются сейчас, опираясь больше на ощущения и те самые инстинкты, которые, точно сияющие стрелочки над выходом, указывают им путь. Арсений откуда-то точно знает, как нужно подставить ладонь, изворачивая кисть, чтобы Антону было удобнее толкаться в нее, хотя сам делает совершенно иначе; Антон безошибочно угадывает момент, когда Арсу становится тяжело стоять, и вжимает его лопатками в стену, подставляя руку, чтобы не ударить даже случайно. Арсений чувствует, когда лучше поцеловать чужую шею, облизать выпирающий кадык и спуститься ниже, чуть выпадая из зоны досягаемости душа: почти сразу становится холодно. Он и сам не знает точно, что — и куда — его ведет, когда он сползает резко, придерживаясь за Антоновы пушистые, похожие на котячьи лапки ноги, бьется коленями о плитку, заползает обратно под душ, чтобы теплая вода помогала спасаться от сквозняка. Арс тычется слепым щенком, придерживает член, направляя в самое горло, но от излишней прыти закашливается и отшатывается назад. — Ты как? — спрашивает Антон, кажется, обеспокоенно, но Арсений может ответить только старческим кряхтением. — Мы можем… Арс и без того знает, что дальше последует что-то вроде: мы можем остановиться, прекратить, отложить этот вопрос еще на год, но гормоны берут свое, и он только сильнее цепляется за чужие бедра, вновь пытаясь взять член в рот, но на этот раз осторожно облизывает головку и продвигается буквально по миллиметру. Слишком он устает осторожничать, выжидать, контролировать каждый шаг — надоело. История с поцелуем показывает, что глупо ждать идеальных моментов, а атмосферу создает не место, а люди — так что Арсений, урожденный сноб, искренне влюблен и в этот покоцанный душ, и в откровенно вонючий гель, и даже в сквозняк из-под двери. А главное — он до одури влюблен в Антона, так что эта неловкая возня приносит ему искреннее удовольствие, и, хотя колени болят и обтираются о плитку, он медленно покачивает головой из стороны в сторону, перекатывая член во рту. Шаст дышит часто-часто, и это слышится даже сквозь шум воды; трогает его за волосы, гладит бережно все, до чего может дотянуться. У Арсения вместо внятных мыслей — пелена из возбуждения и восторга: Антон пахнет чем-то уютным, теплым, как живой огонь, свежескошенная трава и вино из одуванчиков — закупоренное в бутылки лето. Арс бы понял, в чем дело, если бы они были в мире «Гарри Поттера», но они в реальном, черт возьми, мире, и это не объяснить никак, — если, конечно, не брать в расчет древние легенды про родственные души, которые узнают друг друга по запаху, но это ведь просто сказки для детей? — Тебе же неудобно, — мягко говорит Антон, когда Арсений в очередной раз пытается поменять положение, но скользит по мокрой плитке. Арс не отвечает: у него буквально занят рот. Хотя Шаст в принципе прав, душ — не лучшее место для секса: вода смывает природную смазку, делая кожу, как ни парадоксально, сухой и шершавой на ощупь, чертов сквозняк все еще портит атмосферу, а от запаха лаванды уже щиплет в носу. Но он слишком боится, что сейчас все закончится, — вот так просто, — поэтому протестующе мычит, елозит, устраиваясь поудобнее, и часто-часто насаживается глоткой на член. Антон, видимо, принимает это за ответ. Для оргазма Шасту нужно совсем немного. Арсений понимает это, когда за несколько секунд до Антон выплевывает неразборчивый набор звуков, тянется к Арсовой макушке, пытаясь его отодвинуть; Арс вынимает член изо рта, водит головкой по губам, и на них оседают капли спермы, которые, впрочем, быстро смываются водой. Арсений готов протестовать: сперма нравится ему больше. Он в принципе никогда не думал, что найдет человека, запах физиологических жидкостей которого будет вызывать у него не принятие даже, а настоящий восторг — чертова природа. Антон по-джентльменски подает ему руку, помогает подняться, и вот здесь Арс действительно чуть не падает, но успевает схватиться за надежное плечо рядом, берет заботливо предложенное полотенце, наконец стирая воду с лица и ресниц. Приходится моргать часто-часто, и от яркого, почти белоснежного светильника глаза начинают несильно болеть. Только теперь он не замечает даже, а вспоминает, что его собственный организм так и остается напряженным, тяжелый член, покачиваясь, шлепает о бедро. Арс думает, что это, в общем, само по себе чудо: он настолько увлекся процессом, падая в чужое удовольствие, что напрочь забыл о своем. И хотя он привык считать себя тем, кто делает из секса товарно-денежные отношения, мол, ты мне, я тебе, это сейчас не кажется важным, — будто от Антонова оргазма у него внутри тоже взрывается фейерверк, и их миндальная связь не отключается даже здесь. — Мы, получается, и первый минет просрали, — говорит он с усмешкой. — В смысле? Антон снова подает ему ладонь, чтобы выйти из душа, и это почему-то кажется невероятно милым. У Арса в сердце будто взлетают крошечные птички. — Ну, не везет нам с романтичными первыми разами. Все как-то… через жопу. — Через жопу — это другой первый раз, его еще не было, — парирует Шаст, — но этот мы, знаешь, хотя бы помним. — Если я не успел отсосать тебе в том клубе. Арс ворчит шутливо: не то чтобы ему так уж важны ритуалы. Приятно, конечно, однажды оказаться в лепестках роз и с зажженными по периметру кровати свечами, но главное — не где ты, а с кем, а в этом вопросе ему чертовски везет. — Думаю, мы бы об этом знали, — серьезно говорит Антон. — И вообще… Ты в порядке? Арс хмурится. — Не смотри на меня так! — продолжает Шастун, обтираясь большим махровым полотенцем. — Я действительно не ожидал, что… все так закончится, и, может, ты… — Понятия не имею, что ты хочешь сказать, — врет Арсений. — Меня все устраивает, даже более, чем устраивает, и если тебе нужно активное согласие, то могу еще по квартире побегать и прокричать… Антон смотрит на него с сомнением. Арс смущается почему-то: внимательный взгляд проходится по всему телу и ощущается не то поцелуями, не то невесомыми укусами. Антон просто стоит, рассматривая впалый живот, плечи, пах, который Арсений моментально прикрывает полотенцем, — но этого хватает, чтобы мозг поплавился, как сырок, и все внутри снова перешло в режим отчаянного желания всего и сразу. — Мне нужно, чтобы ты дошел до кровати и не разъебался, — говорит Шаст и, как только Арс думает, что его состояние стабилизировалось, добавляет: — Может, на ручках? Арсений думает, что — поздно. Он уже разъебался от этого «на ручках», произнесенного с такой заботой, что хочется плакать; кажется, его никогда не носили на руках, если не считать совсем уж раннего детства, да и там это были не родители, а няня. Теперь же он опускает взгляд в пол, шаркает ножкой, как наследная принцесса, и все-таки позволяет взять себя за бедра. Антон вешает его на себя, точно панду; член, все еще напряженный, оказывается зажатым между их животами, трется о разгоряченную кожу, и Арсению от этого неловко — и очень-очень жарко. Он держится крепче, только бы не соскользнуть, и доверчиво откидывается на диван, когда Шаст мягко подталкивает его вниз. — Ты в порядке? — в сотый, наверное, раз за вечер спрашивает Антон и, дождавшись уверенного кивка, осторожно целует припухшие уже губы. — Хочешь… продолжить? Он недвусмысленно кивает в сторону Арсеньевского паха, мол, нужно бы сравнять счет, но они не на футбольном матче, и Арс мотает головой из стороны в сторону. Не боится, не смущается, не переживает — просто не хочет; усталость накатывает снова, бьет в голову начинающейся мигренью, и хочется завернуться в одеяло и не вылезать оттуда примерно сто миллионов лет. — Нет, — просто говорит он. Шаст, наклонившийся уже к его шее для поцелуя, приподнимается, упираясь в кровать, смотрит явно недоумевающе, и Арс может только предполагать, какие логические цепочки мелькают у него в голове. — Я что-то сделал не так? Арсений вздыхает. — Нет. — Кажется, односложный ответ звучит тоже чересчур грубо, и он сам на месте Антона подумал бы, что что-то идет не так. — Все в порядке, я просто… затрахался. — Антон издает тихий смешок. — Серьезно, я рад, что все случилось, как случилось, просто нет сил продолжать. И у нас же нет необходимости никуда гнаться, да? — Подловил. Шаст улыбается совершенно по-нищенски, и в комнате вдруг становится в два раза светлее. Арсений думает, что, если бы и так не верил в его любовь, то не смог бы не поверить сейчас: так не смотрят ни друзья, ни коллеги, ни дальние родственники. И — если бы сказки про родственных душ были бы правдой, то это определенно было бы про них. — А мы можем себе позволить заказать пиццу? — спрашивает Арс и сам удивляется, насколько спокойно вопрос срывается с губ; кажется, тревожность насчет финансов наконец отступает, и он учится заново жить и вписываться в заданную программу — и в вопросе экономии Антон ведет с лихвой. — Можем, — говорит Шаст, тянется к столику за ноутбуком. — Тебе какую? Он открывает один из тысячи одинаковых сайтов с доставкой еды, листает рестораны, выбирая то ли тот, что ближе, то ли повыгоднее — Арсений не знает. Просто кутается в одеяло, жмется ближе к Антоновому боку, врастая в чужое тело, и по-кошачьи укладывает голову на чужое плечо. И думает, что где-то здесь и сейчас, вдалеке от привычных денег, жилья, круга общения и планов на жизнь, ощущает себя спокойнее и счастливее, чем когда-либо.