По маршрутам другим

— Как новое лето встретишь, так его и проведешь, — улыбается Арсений куда-то в поцелуй. Антон подхватывает его за лопатки, притягивает ближе, и они сбиваются в какой-то совершенно котячий клубок любви и тепла. Арс мельком думает, что хочет завести кошку, потом — что его совершенно не волнует неудобная вмятина в центре дивана, после — о том, как хорошо, что они оба уже почистили зубы, потому что целоваться сразу после пробуждения, когда вы оба пахнете подгнившими помидорами — ощущение не из лучших. — Технически ты встретил лето на созвоне с Эдом, — говорит Антон, тут же примирительно тычась носом в Арсову шею, мол, здесь нет упрека; хотя тема с ревностью для обоих давно закрыта, они все равно то и дело молчаливо напоминают, что играют в одной команде — и друг за друга. — Ты дурак? — нежно-нежно спрашивает Арс. — Всем известно, что новый день начинается, когда ты проснулся, а когда ты спишь, это уже вчерашний. У Антона лицо такое серьезное, будто он решает в уме тригонометрические уравнения и складывает в столбик шестизначные числа. — Да. Обычно — да, но с летом так не работает. Оно приходит в полночь и уходит в полночь, его не наебешь. — А жаль. Было бы классно не спать с тридцать первого августа до третьего сентября, чтобы продлить лето. Шастун смеется. — А там все-таки придется перелистнуть календарь? Арсений фыркает, сообщая, что разговор, очевидно, зашел в тупик, перекатывается на бок, но Антон следует за ним, мягко накрывая своим телом. За окном, на которое они так и не успевают купить занавески, расцветает какое-то дерево — возможно, вишня, но Арс не уверен, он знает только, что оно красивое и пахнет надеждой на лучшее будущее. Через форточку слышно, как радостно гремят по выбоинам на асфальте детские самокаты, а чья-то мама обеспокоенно зовет какого-то Димочку ближе к себе, а то можно попасть под машинку. От этого «под машинку», такого нелепого и неподходящего случаю, становится смешно, и Арсений хихикает себе под нос. Первый день лета ощущается чем-то чертовски теплым — а может, это только у Арса внутри что-то переплавливается, и едва ли не новая жизнь наступает ему на пятки. Он улыбается, вертится под Антоном, пытаясь найти более удобное положение, и тот приподнимается, чтобы не мешать — слишком мило для одного крошечного Арсового сердца. Арсений, извернувшись, кое-как вытягивает ноги, обнимает чужую талию бедрами, и они едва не скатываются на пол. Им ничего не нужно делать, никуда не нужно идти — разве что где-то вечером маячит на горизонте долгожданная встреча, но до этого — вечность; пока что можно довольно мурлыкнуть, фыркнуть куда-то в Антонову шею, поцеловать туда же, наслаждаясь реакцией. Их первые разы остаются позади: Арсений перед каждым из них переживает, будто в последний раз. От первого поцелуя у него подкашиваются колени и дрожат, точно у подростка, ладони; от первого минета, как бы нелепо это ни звучало, почти переворачивается мир; после первого секса Арс и вовсе переосмысливает себя как личность. Иногда кажется, будто теперь, когда все испробовано, восторг должен начать спадать, а волнение — стать хоть на каплю меньше, но, когда Антон по-хозяйски скользит ладонью ему под футболку, Арс все равно слышит где-то внутри отголоски пулеметной очереди. — Нормально? — спрашивает Шаст тихо, тычется носом в ухо — там раздается забавное пыхтение. Арс кивает, давая разрешение на все дальнейшее. — Если будет не нормально, я скажу, — говорит тоже почему-то шепотом. Улыбка сама собой расползается по лицу. Насколько Арс возмущается этому поначалу, пыхтит, мол, я — не фарфоровая ваза, чтобы бояться меня разбить, настолько сейчас его умиляет каждый лишний вопрос. Хотя лишними они не бывают: Антон чертовски долго объясняет, что он, конечно, доверяет, вовсе не считает его слабаком и не сомневается в его любви, зато хочет узнать, точно ли ему сейчас хорошо, и от этих слов хочется размазаться по кровати плавленым кусочком масла. Антон, впрочем, сдерживается все реже: если поначалу он спрашивает разрешения чуть ли не на каждое объятие, особенно если то длится дольше пяти секунд, и заглядывает в глаза с щенячьим восторгом во взгляде, то теперь, кажется, учится читать и сигналы тела, и, когда Арс выгибается навстречу, сам помогает стянуть мешающуюся сейчас футболку. Арс ведет плечом; быть обнаженным для него — значит, быть уязвимым. Эта логическая цепочка рождается далеко не сразу, но именно с Антоном каждый такой шаг почему-то приобретает смысл. Должно быть, дело в том, что только Шаст относится к нему с такой нежностью: выцеловывает родинки на плечах, подхватывает за поясницу, помогая подняться вверх по кровати, и широко облизывает ключицу шершавым, похожим на наждачку языком. У Антона отрастает щетина; он колется, когда сползает поцелуями ниже, и Арс почти уверен, что кожа в тех местах краснеет и покрывается крошечными алыми точками. Арсений изворачивается, подставляясь под привычную ласку. — Нормально? — спрашивает Шастун снова, когда уже проходится носом по низу живота, тычется куда-то в бедра, лениво облизывает оставшийся после детской операции шрам. Арсений кивает, потом мычит что-то неразборчиво, понимая, что Антон вряд ли может его видеть. Тот запутывается в одеяле, точно щенок, которого впервые пустили в кровать, и смешно отпихивает ногами теплый махровый плед, чтобы не мешался. Арс готов протестовать: ему холодно, зубы стучат, соски затвердевают, а грудь покрывается мурашками. Не самое лучшее состояние — и кто только придумал, что секс должен спасать от всего? Ложь и провокация; куда лучше и удобнее, если задница в тепле, а пальцы на ногах не отваливаются от холода, поэтому Арс, наплевав на эротический внешний вид, подтягивает к себе одеяло и укладывает посередине груди. Одно «но»: Антона он видеть перестает. Тот хихикает, тихо шутит про укутавшегося в одеялко медведя, хотя Арс так и не понимает, причем тут медведи и есть ли у них одеялки, — а потом пропадает, и пару секунд не ощущается ничего. Арсений нетерпеливо дергает ногой, мол, сделай же что-нибудь, и Шаст как-то неуклюже врезается носом в пах, кончиком носа — прямо в головку члена, обтянутую тонкой тканью. Раньше Арс сказал бы, что это — не то. Раньше это и было бы не тем: слишком чопорно, нервно, слишком быстро Антон стягивает с него белье, нервно заглатывает член, проходясь зубами по нежной кожице, и, шумно вздыхая, пытается протолкнуть его глубже в глотку, шипит, давится собственным языком. Арс думает, что с любым другим человеком, наверное, возненавидел бы этот секс минут, ну, за десять, но Антоновы ногти на бедрах кажутся почему-то милыми, как и отчаянные попытки все-таки этот член заглотить. В конце он, видимо, сдается, потому что облизывает только самую головку, зато лениво дрочит ладонью, то и дело подливая смазку из стоящего рядом бутылька. Арсений шипит и покорно прогибается навстречу, следуя за чужой рукой. Вот теперь становится хорошо. Шаст еще, наверное, пару раз спрашивает, все ли в порядке, но Арс может только скулить и нервно дергаться, когда Антонова ладонь зависает где-то между бедром и основанием члена. Руки у него скользят, все тело становится липким, но — плевать. Арс нервно стаскивает одеяло с груди, — становится слишком жарко, — улыбается в потолок, жмурится сыто. Сверху открывается потрясающий вид: Антон насаживается ртом на член, перебирает пальцами яички, как-то неуклюже, робко и осторожно целует низ живота. Арсений, пожалуй, далеко от оргазма, для этого не хватает ритмичности и постоянства, но цель, кажется, и не в этом. «Я люблю тебя», думает он, когда Антон наклоняется ниже, проходясь челкой по его ноге, вылизывает зачем-то подернутую пушком кожу, будто Арсений — какая-то конфета или долгожданный новогодний леденец. А потом — встает, уходит зачем-то, и прежде, чем Арс успевает возмутиться, возвращается с крупными вязаными носками. — А… — только и может выдавить из себя Арс. Он, в отличие от Антона, полностью обнажен, стоящий член покачивается из стороны в сторону, требуя внимания, и как-то совершенно не думается ни о стеснении, ни о неловкости. Антон садится на кровать, бережно берется за его ступню, легко щекочет пятку. — Ты сейчас в глаз получишь, — говорит он тихо, — и это не угроза, это прям физиология. Щекотно! Шаст, на этот раз — наверняка нарочно, проходится ногтями по пятке, и Арс действительно дергает ногой — непроизвольно, чертова щекотка! Чужие пальцы тут же смыкаются на щиколотке, удерживая так крепко, что вырываться не хочется вовсе; Антон придерживает его, натягивает оба носка, и они такие большие, что достают до самых голеней и выше. — Шерсть колется, — капризно, чуть по-детски тянет Арсений. — И это не очень сексуально. Вообще не сексуально! Антон смотрит на него из-под ресниц. — Ты придурок? — спрашивает он, и это совершенно не вяжется с его расслабленным кукольным внешним видом. — Что может быть сексуальнее удобства? — Красота! Арс отвечает почти без сомнений: конечно, красота — это сексуально, алло, весь мир так живет, и кто еще здесь придурок. — Во-первых, — деловито начинает Шастун, и Арсений уже жалеет, что все это затеял: ему бы продолжить минет, а не обсуждать сложившиеся в медиа стандарты и стереотипы о сексе, — эти носки связала моя мама, и только попробуй мне сказать, что они некрасивые… — Это, несомненно, настраивает на нужный лад, — вклинивается Арс, и Антон легонько шлепает его по ноге. — Во-вторых, — продолжает тот, глядя уже более сурово, — я читал исследование, где говорится, что людям проще испытать оргазм, когда не мерзнут ноги. Особенно — омегам, так что не выпендривайся. — Ну да, у омег же принципиально другие ноги! Арсений возмущается машинально, как и всегда, когда слышит очередной дурацкий стереотип. Омеги то, омеги это, и что вообще за прикол с носками; останавливает лишь то, что становится действительно теплее, и он не отвлекается на напрочь онемевшие пальцы — но это все равно не зависит от строения половых органов конкретного человека, так что причем здесь то, омега ты или нет. — Лучше бы ты услышал, что я читал исследования о сексе, — фыркает Антон, закатывая глаза, — и похвалил. — И похвалю! Арсений приподнимается на локтях, пытается дотянуться за поцелуем, но неуклюже падает обратно на подушки. Шастун смеется — и продолжает, как ни в чем ни бывало. Арсу поначалу кажется, что после подобного перфоманса ничто и никогда не вернет ему подходящего настроя, но Антон, точно волшебник, едва успевает коснуться мизинцем головки, и от этого Арса уже подкидывает, как если бы его ударило током. Кажется, будто мнимая истинность и родство душ, оставшееся только в легендах, воплощается в них, хотя странно, конечно, понять это в процессе неуклюжего минета. — И похвали! — комментирует Антон, уже будучи снизу, и изо рта у него тянется тонкая ниточка слюны. Арсению кажется, что он умирает. Шаст поливает его смазкой, кажется, с ног до головы: липкая жидкость оказывается даже на икрах, и это особенно остро чувствуется, когда Антон передвигает его в коленно-локтевую, вынуждая прижаться щекой к подушке, и ноги прилипают к свежевыстиранным простыням. Арс теряется даже: поза меняется в одно движение, голова чуть кружится, и сам он ощущает себя крошечным котенком, которого можно вот так просто перевернуть одной, черт возьми, ладонью. Он неуклюже прижимается грудью к постели, но Антон придерживает его за живот, не давая окончательно сползти вниз. Арсу не то чтобы страшно, совершенно точно он не боится ничего из того, что могут с ним сделать, но нервные окончания все равно перещелкивает, а сердце стучит в два раза чаще обычного, когда Антон прикусывает его куда-то в самый низ спины и проходится языком промеж ягодиц. Арсений такой наглостью давится; лицо вспыхивает до состояния, когда на нем в принципе можно жарить яичницу, и даже шутки про нечто, льющееся на лицо из яиц, не приходят в голову. Он вздрагивает, подается вперед, проезжаясь грудью по простыням; все вокруг пахнет чем-то морозным, а еще — почему-то ягодным, как если бы их обоих облили клубничными духами. По Арсовым подсчетам, Антон как раз должен бы спросить, все ли нормально, но тот почему-то не спрашивает — только поглаживает пальцами по бедру, успокаивая будто, и ныряет ниже, пытаясь облизнуть основание члена. Акробатические этюды удаются ему с трудом: Арс чувствует, как он подныривает между ног, наверняка заляпав смазкой челку, но тут же шипит и отстраняется. — Давай без подвигов, — наконец просит Арсений, улыбаясь: какой же дурак. — Необязательно, знаешь ли… — Как в порно? Я знаю, — отвечает Антон, возвращаясь поцелуями к пояснице. Арс, кажется, зацелован уже весь. Не дожидаясь ответа, он изворачивается, ложится на спину, едва не заряжая Антону пяткой в глаз. Хочется шутить про старость: от быстрых перемещений едва заметно кружится голова, вот-вот придется измерять давление. Хотя, возможно, дело в любви — конечно, в ней, потому что, когда Шаст склоняется, прижимаясь губами к груди, сердце стучится еще быстрее, будто пытаясь соединиться с ним прямо сквозь ребра. — Ты обижаешься? — спрашивает Арс, замечая, как Антон смешно поджимает губы. — Или… что? Он и сам не верит, что об этом приходится говорить: все кажется до смешного очевидным, но Шаст явно выпадает из процесса, а значит, уже есть повод обсудить происходящее. Хотя, если честно, как раз обсуждать не хочется уже ничего: у Арса член вот-вот взорвется, и он приподнимается, помогая Антону тоже стянуть трусы, пока тот формулирует мысль — удивительная многозадачность. — Да какое обижаться! — Антон взмахивает рукой, и на контрасте с происходящим это выглядит слишком странно. — Я же не ебнутый. — Не уверен… Арсений надеется, что его замечание будет воспринято правильно — как тупая ублюдская шутка, которой лучше бы не было. Антон смеется. — Не в этом вопросе. Просто… — Он морщится, видимо, тоже понимая, как нелепо это звучит: кажется, будто ни в одном договоре об обсуждении всего на самом деле нет пункта о том, что делать, если кто-то вдруг переживает из-за смены позы во время секса. — Ну, мы как будто не успеваем пройтись по всему списку. — Списку? Арс морщится. Ему бы решить вопрос побыстрее: чрезмерная близость симпатичного альфы сбивает с толку, и Антон, кажется, чувствует это тоже, потому что начинает глубже дышать, а грудные мышцы напрягаются будто. И ведь Шаст — не тот самый накаченный красавчик с обложки мужского журнала, под стереотипы об альфах он подходит разве что наличием определенных гормонов в нужных пропорциях, но Арс все равно плавится, садится ближе, прижимаясь телом — к телу, и, цепко схватившись за чужие плечи, вынуждает его упасть сверху. Они рушатся, как башенка из «Дженги»; Арсений наслаждается тем, как Антон от неожиданности вжимается в его тело, как чужой член прикасается к его собственному, и оба они едва влажные от выступившей смазки. Дышать становится тяжело, думать — тоже, но Шаст все-таки умудряется выдавить из себя связное: — Ну, знаешь, чтобы как в порно. Арсений закатывает глаза. — Я не хочу как в порно. Я хочу с тобой. — Он задумывается будто. — И, желательно, не переломать спину в процессе, так что… Он кое-как просовывает ладонь между их телами, пытается схватить сразу два члена, но они, горячие и скользкие, будто отталкиваются друг от друга, как однополюсные магниты, шлепаются о животы, и все это неловко и по-дурацки, но все еще горячо. В прямом смысле: кожа у Арса теплеет, пятки в носках и вовсе вспыхивают, так что приходится кое-как елозить, пытаясь их стянуть, отчего Антон вдруг тихо стонет куда-то ему под ухо. — А вот просить меня трахнуть — это точно из порно, — говорит Арсений, и это — уже какой-то знак: слова срываются с губ тяжело, все внутри будто перемалывается стыдом и воспитанием. Хорошие омеги никогда не говорят слова «трахнуть». Антону, кажется, плевать на его хорошесть — он довольно жмурится, съезжает ниже, утыкаясь колючей щекой в чужую щеку, и наконец направляет член между ягодиц, проходится вдоль, будто примеряясь. Из Арса смазка течет ручьями; не знал бы — не поверил, что так бывает. Нет, у него был секс, но до встречи с Антоном он не тек, смачивая смазкой сразу простынь и матрас под ней, точно омежка из плохих эротических рассказов. Они занимаются сексом тягуче, медленно и, наверное, действительно в одной из самых банальных поз, если где-то только существует статистика и справочники, но Арсению — хорошо. Антонов член проскальзывает в него легко (так и хочется сказать, что «как по маслу»), и Арс ерзает бедрами по простыне, окончательно обляпывая все смазкой — своей и искусственной вперемешку. Антон плавно качается вперед и назад, так медленно, что это похоже на издевательство, и на каждом толчке осторожно, почти невесомо касается своими губами Арсовых щек. Арсений думает, что это — про безопасность. Ленивый утренний секс, когда знаешь, что ничего плохого не случится с тобой в ближайшие несколько часов. А сейчас и вовсе хочется верить, что плохого не случится в принципе, и они застынут в этой позе, как мухи в янтаре, навсегда искрящиеся своим счастьем. Антон пытается взяться за его член ладонью, но не выдерживает, не стоит на одном локте, а почти целиком заваливается, погребая под собой едва дышащего Арса. Арсений улыбается. — А сможешь меня поднять? — Куда? — спрашивает Шастун, но все-таки позволяет Арсу уцепиться ногами за бока и приподнимает, усаживая на колени. Его улыбка, кажется, освещает весь мир. Арсений, липкий и потный, не понимает, зачем ему нужно было одеяло и какие-то там носки — его и так лихорадит, и становится тяжело дышать. Он вцепляется в Антона, точно детеныш панды, и быстро-быстро двигает бедрами, отчего член внутри него рвано двигается в разные стороны. Ощущений становится слишком много: головка члена проходится от самого входа, едва-едва цепляет простату, ту самую, вокруг которой, по мнению блогеров в Инстаграме, и должен строиться секс. Арс не согласен: кажется, если прицельно натирать только эту конкретную точку, он заискрится и сгорит от слишком сильных, черт возьми, ощущений — зато сейчас он плавится медленно, шаг за шагом, каждый раз, когда Антон чмокает его в нос. Любви вокруг становится слишком много — так думает Арсений за секунду до оргазма, когда мир сужается до чужих травянистых глаз. Антон улыбается так сильно, что, кажется, вот-вот треснет, зрачки у него огромные и черные, как сама вселенная — Арс смотрит в нее, не моргая. Жмурится на выдохе, еще пару раз резко дергается на чужом члене и быстро-быстро додрачивает одной рукой, так что сперма заливает все, от низа живота до кончиков пальцев — точно как в порно. И, как в том же порно, Антон, будто дождавшись этого момента, стаскивает его с себя, дрочит липкий член широко и размашисто, а лицо у него такое сосредоточенное, будто он решает сложнейшие задачи мира. — Мы не очень умные, — говорит он, отдышавшись после оргазма. Арс думает, что Шастун, вообще-то, чертовски красив. — В смысле? — В смысле, нас можно показывать детям как пример того, как не надо делать. Надевайте, ребята, презервативы, а то можете раньше времени стать папами. И мамами. — Суть спонтанного секса, — начинает Арсений с занудным видом, хотя сердце еще колотится часто-часто, а сил не остается почти совсем, — в том, что ты не думаешь об использовании презервативов. Правильно ли это? Нет, но… Антон морщится. — Но повторять не будем. Арс согласно кивает, слишком счастливый, чтобы спорить, и мельком — всего на секунду! — думает, что был бы не против каких-нибудь теоретических детей. И это, наверное, неправильно, им ведь жить негде, нет денег и все такое, что обычно тормозит разумных людей от рождения потомства, но где-то на задворках сознания закрепляется теоретическое «Мы могли бы…». Может быть. Когда-нибудь. В следующей жизни.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Из дома они выходят ближе к вечеру — это, правда, не ощущается совершенно, потому что солнце еще даже близко не сползает за горизонт, а Арс и вовсе теряется во времени, числах и датах. Он не то чтобы абсолютно счастлив — нет, конечно, даже, наверное, не на девяносто пять из ста; слишком много проблем у них остается, слишком много тревоги взрывается внутри крошечными петардами. Но все-таки ему становится не в пример лучше. Арсений пахнет сексом; Антон называет это любовью, а после — грешит на чертовски ароматную смазку и гель для душа, которым они измазались с ног до головы, только чтобы перебить природный альфачий запах. Забавно: вся эта инстиктивная чушь давно канула в лету, и теперь считается чем-то вроде дремучего суеверия, дух победил плоть, и все такое, но — Арс все еще ощущает себя рядом со своим альфой так правильно, что, кажется, это предрешено самим богом, если таковой существует. — Они уже ждут? — спрашивает Антон, выворачивая на нужную улицу. У Арса — темные очки на глазах, хотя их не то чтобы кто-то ловит в каждой из подворотен. Нет, пару раз их узнают на улицах: после интервью с Юлей интерес к их паре сначала возрастает, потом, наоборот, спадает, в основном потому что нет больше таинственного ореола. Арсу все еще тревожно и тяжело, а случайные прохожие, провожающие его взглядом дольше обычного, вызывают тягучее ощущение где-то под сердцем, зато его имя все чаще звучит в отрыве от отцовской судьбы, и это по-настоящему греет душу. — Ждут, да, — отвечает он, сверяясь с рабочим чатом. Условно рабочим: на самом деле Эд чаще обычного спамит стикерами с волками, а однажды сообщает о внезапном утреннем запоре, отчего бригадир матерится прямо в диалог и грозится сдать проект недоделанным, но все-таки. — Прикол, Юля приехала так сильно раньше, надеюсь, они не убьют друг друга. — А должны? — щурится Шаст. — Они ведь уже виделись. — В этом все и дело. — Арсений качает головой, но уже через секунду улыбается новому сообщению. — Виделись, и мне показалось, что политическая дискуссия реально перерастет в кровопролитие. — Юля не стала бы проливать кровь, — говорит Антон, выдерживает небольшую паузу, — она бы добавила яд в бокал. — Возможно, в стаканчик кофе. Тут как раз кружочек, как они пьют. Арсений ехидничает, конечно, фыркает, когда Эд показывает в кружочке нового стажера, заставляет его помахать ладонью, отчего светленький мальчик, выглядящий совсем еще школьником, неуклюже выдавливает из себя едва слышное «Здравствуйте». Кажется, будто он не такой уж и тихоня, но рядом с Выграновским теряется, а во взгляде безошибочно читается вопрос: так ли оно нужно? Арсу смешно. Смешно — и, на самом деле тепло, потому что Эд на видео выглядит гордым отцом; он показывает новые шторы в пол, цветные стаканчики под кофе, еще какие-то расходники, закупленные так сильно заранее, и обещает сюрприз. У Арсения от этого дергается глаз: зная Эда, сюрприз может быть и выбитой к хренам стеной, и милым кактусом в кабинете менеджера, так что он только просит Антона ехать побыстрее. В кофейню он влетает с энтузиазмом врача, опаздывающего на срочную операцию; он спотыкается о порожек, едва не впечатывается носом в свежеустановленную стеклянную дверь, машинально кивает мальчонке, стоящему у барной стойке и деловито протирающему кофемашину. Если считать, что каждый начальник должен побыть в шкуре своих работников, Арсений — ужасный босс: в кофе он понимает чуть меньше, чем ничего. — Еще быстрее можешь? — ехидно спрашивает Антон, заходя следом. — Я пока машину закрою, вы тут уже… — Не убьемся, — отмахивается Арс и, не дожидаясь, забегает дальше. Кофейня кажется ему младенцем: тем самым, что вырастает в два раза, хотя они не виделись от силы пару недель. Так и теперь: он приезжал, кажется, дня четыре назад, но ремонт уже полностью закончен, в интерьере мелькают новые и новые детали. — А почему у нас на стенах?.. — начинает он, но так и не заканчивает вопрос. — Не верю, что твое образование не позволяет тебе узнать Энди Уорхола. — Я узнал, — ворчит Арс, пока Антон, кажется, уходит мыть руки, — но банки с супом… Мы даже не столовая? Дискуссия прерывается на полуслове: из дальнего угла помещения разносится пронзительный женский вопль, Антон вылетает из туалета пулей. — Шаст! — Юля кричит так громко, что лопаются перепонки. — Не пугай ребенка! — Ты его своим воплем больше напугала! — А ты его чуть не раздавил! — Я просто открыл дверь. Арсений перестает понимать что-либо в этой жизни. Он морщится при упоминании ребенка, косится на Эда, мол, отвечай, что вообще происходит, но тот только пожимает плечами и кивает в сторону туалетов. Антон смотрит на него ошалело, как если бы встретил настоящее приведение, и это тоже не помогает. — Что у вас тут происходит? — спрашивает он тихо, крадется, как на разведку, и наконец упирается в закрытую дверь. — Можно? Юля впускает его внутрь; взгляд цепляется за яркую рыжую макушку, отражающуюся в широком зеркале, так что все помещение выглядит объятым пламенем. Арс цепляется взглядом за интерьер, машинально проверяет целостность унитазов и раковин, и наконец замечает. — Это — что? Пчелкина заботливо прижимает к груди чернильно-черный комочек. — Это — ребенок, — говорит она, почесывая котенка между ушами. — Незаконно рожденный. Наверное. Я под капотом нашла. Когда в небольшой туалет втискивается еще и Эд, там становится по-настоящему тесно. Арс оборачивается на него с вопросом во взгляде, ожидает поддержки, ну или хотя бы зеркального недоумения, но тот довольно лыбится, обнажая неприлично белые, наверняка сделанные за огромную кучу денег зубы, и говорит тихо: — Правда, круто? Арс приподнимает бровь. — Что? Он не то чтобы против — ну, котенок и котенок, даже милый. Звереныш смешно жмется к Юлиной груди, посасывает кончик мизинца, то и дело прикусывая наращенный ноготь. Просто как-то нелепо получается: он не видел, чтобы Эд так радовался хоть чему-то, а здесь — просто комок шерсти с милой мордочкой, а тот едва не плывет по полу влюбленной лужей. — Котяра. Будет здесь жить. — Что? — снова переспрашивает Арсений, и теперь это его действительно волнует; одно дело — просто кот, другое — кот, зачем-то оставленный жить в кофейне. — В туалете? Выграновский смотрит на него, как на идиота. — В кафе. Мы уже заказали когтеточку, там как раз оставались деньги. Это даже внесено в план расходов, раз в месяц — упаковка корма в пять килограмм, единоразово — миски и лоток. Не разоримся ведь? — Лоток? — совсем тупо спрашивает Арс, ощущая себя полным придурком. — А где он? Вопрос насущный: в туалете лотка не видно, да и вряд ли кто-то из посетителей обрадовался бы такому сюрпризу. А куда еще его деть — не под столики же у окна. — У окна в кабинете, — сообщает Эд с идиотской улыбкой. — Там как раз форточка всегда открыта, запаха особо не будет, а в зал вообще не прилетит. И большой домик тоже туда влезет. — На него еще ноги складывать можно! — добавляет Юля. Маленький чертенок пушистым комом падает у нее из рук, прыгает прямо на крышку унитаза, оттуда — перекатывается на пол и шлепает к выходу так деловито, будто живет здесь уже лет десять. Выграновский, обычно суровый и неприступный, провожает его таким влюбленным взглядом, что становится ясно: вопрос решен. — А по закону проблем не будет? Какие-нибудь санитарные нормы? Арсению, честно, не хочется быть самым душным, но жизнь с отцом учит думать о самых разных предосторожностях и нюансах, а в каждой идее сначала искать подвох. Не сосчитать, сколько раз он загорался какой-то идеей, но вскоре его щелкали по носу: это, мол, никак, это незачем, это не сработает, и вообще, учись лучше, чтобы не мечтать о глупостях. Котенок в Арсовой системе координат — глупость. Он не приносит прибыль, его не положить в банк под процент; от этих мыслей хочется спросить самого себя, мол, насколько ты травмирован, и Арс морщится, как от зубной боли, и едва не бьется лбом в стену. Как же глупо. Он заставляет себя улыбнуться, оборачивается; котячий хвост скрывается за поворотом. — Целые кафе с котами существуют, — замечает Юля, выходя из туалета, — и все у них хорошо. Значит, и мы одного котенка куда-нибудь денем. Арсений еще с минуту, наверное, смотрит в стену, рассуждая обо всем, о чем не хотелось бы рассуждать, пока Эд не хлопает его ладонью по плечу, привлекая внимание, и не спрашивает одним взглядом, все ли хорошо. Во всяком случае, очень хочется верить, что спрашивает он именно это — даром что Арс отучает себя читать по глазам, по жестам и по прочим неочевидным признакам. Слишком часто наебывался, не проговаривая словами то, что проговорить было необходимо. — Это круто, — наконец отвечает он, выходя в общий зал, и Эд тенью ползет следом. — Правда круто, я просто не проникся сразу. Только работников нужно будет искать без аллергии, сам понимаешь. — Ну, один бариста у нас без аллергии. — Как он, кстати? Зал в кофейне куда меньше, чем кажется поначалу, а звукоизоляции и вовсе не существует, так что он понижает тон до шепота, косится заговорщически, будто они обсуждают большую тайну. — Димка? — спрашивает Эд абсолютно обычным голосом, так что на него хочется зашипеть: неприлично же, услышат, что обсуждают. — Сплошной восторг, он шарит в том, о чем я даже не слышал. Вон, смотри. Они подходят к стойке, и на секунду, всего на секунду — но Арса слегка колет ревность. Антон стоит там, у кофемашины, так близко к этому Диме, что почти касается носом его волос, и то — не дотягивается только из-за роста. Бариста что-то рассказывает про сорта и обжарку зерен, подряд звучат несколько названий стран Африки, и Арсений знает их лидеров, государственное устройство и особенности геополитики, но ничего не знает про чертов кофе — и синдром отличника противно чешется изнутри. — Конечно, ты же только в «Старбаксе» закупаешься, — фыркает Дима, оборачиваясь на Эда, и панибратски показывает ему кончик языка. — Но тут на самом деле несложно. Хочешь послушать, Арс? — Спасибо, что не Сеня, — не сдерживается Арсений, хотя совсем не язвить не может. — Я не уверен, что что-то в этом пойму. — Я думаю, ты все в мире можешь понять. — Голос мальчонки звучит восхищенно, и за это почему-то становится стыдно. — Я слышал фрагмент вашей лекции для старшеклассников, той, о выборе жизненного пути, и это было очень вдохновляюще. Я потому выбрал свое направление. — И сейчас варишь кофе, — вклинивается Выграновский. Котенок трется о барную стойку, и Юля ходит за ним хвостом, будто боится, что, стоит потерять его из виду, и тот сразу же попадет в беду. Хочется пошутить, мол, будет ли она ходить так же и после открытия, каждый день с утра до вечера, но это может привести к разговорам о занятости, а оттуда — рукой подать до обсуждения отцовского иска, о котором Арс пытается не думать. Это, надо сказать, удается весьма успешно, потому что процесс нарочито скрывается от общественности — видимо, чтобы не спугнуть Попова-старшего раньше времени, или Юля просто думает лично о его чувствах. Так или иначе, в последнее время они обсуждают все на свете, кроме этой темы, и Арс хочет, чтобы так и оставалось; ничего нового он все равно не узнает. — Та лекция была сплошным пиздежом, — говорит он вместо всего этого, поджимая губы, и теперь замолкают все; Антон смотрит на него, слегка наклонив голову, будто готов в любой момент мчаться на помощь. — Серьезно, меня позвали, потому что отец захотел, чтобы я где-то засветился. — Это вроде даже в новостях показывали, — вклинивается Юля. — Да, все и было для тех новостей. Каким-то образом мой моральный облик зависел от того, хочу ли я пообщаться со школьниками о выборе профессии, а от моего морального облика зависел облик отца, что ему и было нужно. Пришлось импровизировать, я направо и налево пиздел о какой-то ерунде, сам-то ничего выбирать не умею. Куда пихнули — туда и пошел, зато вдохновляю классно. — Но если это кому-то помогло, значит, все не зря? — тихо спрашивает Дима, и Арс закатывает глаза: идеалист. — Нет, это только если звезды зажигают, то это кому-нибудь нужно. А тот позор никому не был нужен, уж поверь. Может, только тому омежке, который решил зажать меня прямо в учительском туалете, когда я выходил. Парень решил, что, раз детей у нас быть точно не может, можно и пошалить — и это прямая цитата. — В смысле? Антон смотрит то на него, то на Диму, который колдует над кофемашиной; та пенится и шипит, прямо как мозг Арса в эту конкретную минуту. Хочется сказать хоть что-то, объяснить, что не все так плохо, потому что звучит это объективно ублюдочно, но получается только покачать головой. — Не парься, правда, — наконец выдавливает из себя он, пока Дима заполняет кружку чем-то похожим на взбитые сливки. — Я знаю, звучит как пиздец, но… — Это и есть пиздец. У Антона, кажется, вот-вот пойдет из ушей пар. — Там ничего толком не успело случиться. Пацан пытался меня поцеловать, типа, я — его кумир. Он даже в красках описывал, как пытался на меня подрочить, но в комнату ворвалась собака… Честно, я чуть не заржал, как будто анекдотов послушал. А потом прозвенел звонок, и он сбежал так быстро, что я даже не успел спросить его имя. — Это пиздец, — говорит Юля, усаживаясь на соседний стул. Арсений пожимает плечами. — Может быть, — отвечает спокойно: за несколько лет эмоции успевают выветриться из головы. — Но это было давно, так что шла в жопу та школа, та лекция и мой папаша со своим имиджем следом. — И, пока никто не успевает опомниться, Арс переводит тему: — Что это у тебя там, карамельный сироп? — Да. — Дима улыбается довольно, едва не расплывается лужицей по полу. — Я помню из интервью, что ты его любишь. Видимо, из того интервью, куда отправил тебя отец, так что не знаю, насколько это травмирующе, но… Кофе? Арс жадно берется за чашку, чуть с меньшим энтузиазмом хватает чайную ложку, но по верхнему слою сливок, посыпанных яркой кондитерской посыпкой, все равно проходится языком; белые пятна наверняка оседают на подбородке. Пчелкина реагирует молниеносно: берет котенка, подносит его к Арсеньевскому лицу, и тот поспешно начинает слизывать липкий сладкий слой. — Мы его оставляем, — говорит Арс, когда экзекуция наконец прекращается. — Он все-таки жутко милый. Антон по-ребячески усаживается на стойку, и это, на самом деле, то еще свинство, но Арсений ругаться на него не умеет. А как, если Шаст сам похож на крошечного кота, даром что под два метра ростом? Зато Эд реагирует молниеносно, шлепает ладонью по Антонову заду, вынуждая соскользнуть обратно вниз. — Ты про кого именно? — с ехидной усмешкой спрашивает Юля, принимая из Диминых рук вторую кружку. — Про Димку или про котенка? Арсению кажется, что его жизнь, несмотря на ворох нерешенных еще проблем, в какой-то момент становится слишком счастливой. — Про обоих, — наконец отвечает он, нежно улыбаясь Антону, и тот кивает ему в ответ, будто подтверждая, что все хорошо. — Они мне нравятся. — Вот уж спасибо, — кивает Дима, но видно, что и он тоже рад. — Что бы я без тебя делал.