По маршрутам другим

— Мы так и не добились ответа на вопрос, официально ли вы женаты, — улыбается белозубый ведущий, чьего имени Арс, честно, так и не может запомнить, хотя на лацкане его ублюдочно фиолетового пиджака красуется ясное, но совершенно ничего не говорящее «Разум» — вселенский, что ли? — Хотя лично я думаю, что штамп в этой жизни мало на что влияет, но наших зрителей волнует столь тонкая деталь. К тому же, для вас, наверное, не секрет, что многие недоброжелатели считали, что ваши отношения фиктивны… Арсений ведет плечом, откидывается назад, упираясь спиной в Антоново плечо. Всегда так: каким-то волшебным образом им становится мало одного на двоих дивана, даже если тот — под два метра в длину и столько же в ширину. Даже Эд то и дело шутит, что они магнитятся друг к другу на любом расстоянии, но Арса это абсолютно устраивает. — Мы не можем забрать у ваших зрителей право думать так, как они думают, — отвечает Антон, и Арс даже не оборачиваясь слышит в его голосе улыбку, — но да, мы официально женаты. Со всеми формальностями, кораблями любви и всем таким. — Но праздник вы не устраивали? — уточняет ведущий. — Ну… — Антон мнется; Арсений, не выдерживая, хихикает в кулак, и по какой-то нелепой инерции оглядывается на зал, ожидая неодобрительного отцовского взгляда с первых рядов. Но в зале нет ни отца, ни даже Оксаны, только какая-то синеволосая девчонка ободряюще кивает ему и машет ладонью. — Мы не делали мероприятий для прессы. Надеюсь, все журналисты мира нас простят, но хотелось чего-то, знаете… Теплого, семейного. — Поэтому мы поехали в Воронеж, — вклинивается Арсений. — В конце концов, единственный близкий родственник живет там. — Это он про мою чудесную маму, — вновь берет слово Антон. — Она очень хотела побывать именно на свадьбе, хотя, как и многие, была не в курсе, как и когда именно это произойдет. А когда она подумала, что мы расписались без нее, был такой скандал! Мама нам угрожала! Арсений качает головой; парадоксально, но за тетю Майю он в последнее время готов драться даже с Антоном, и то и дело напоминает ему позвонить, спросить о здоровье и проконтролировать результаты очередных анализов. — Она просто сказала, что не испечет нам шарлотку, когда мы приедем. — Это одно и то же! Они смеются, кажется, в унисон; они в принципе все делают одинаково, зачастую — секунда в секунду, и после каждого выхода в свет интернет полнится очередными видео с громкими подписями. В этих ваших интернетах, куда Арс заходит все еще с опаской, им преждевременно выписывают одну фамилию на двоих, а некто с ником «у Арсения клевая жопа» прозывает их гребаными синхронистами. Антон ржет над этим так громко, что едва не начинает плакать, а Арс — просто начинает плакать, но с ноткой умиления. — Так когда можно поздравлять с годовщиной? Арс уже успевает забыть про ведущего, но теперь вновь возвращается взглядом к беспорядочному всполоху рыжих волос и такому же яркому взгляду — тот будто прожигает его насквозь. Фиолетовый пиджак с леопардовыми манжетами похож больше на цирковую одежду, и Арсений, видимо, перестает понимать мир высокой моды, потому что собственная двухцветная куртка из «Бершки» ему милее. — Двадцать пятого августа, — улыбается Арсений. — Мы хотели в последний день лета, собственно, сегодня, но оказалось, что даже в Воронежских загсах эта дата занимается еще первого января. — Он даже из-за этого расстроился, — нарочито громким шепотом говорит Антон; по залу прокатывается смешок. — Знаете, эти омежьи замашки… Арс, не сдерживаясь, дергается и будто нарочно бьет Антона локтем в бок; тот охает и отшатывается, насколько это возможно, в самый угол кожаного дивана. Ведущий морщится. — Вы подвержены стереотипам? — спрашивает он таким тоном, будто вот-вот вынесет приговор, и Арсению парадоксально хочется защитить мужа. — Он подвержен только тупому юмору, — с жаром говорит Арс, проглатывая слово «провинциальному», потому что за насмешку над жителями не-столичных городов их сожрут с тем же энтузиазмом, что и за шутки про альф и омег. — Простите, на самом деле мой муж — один из самых бережно относящихся к другим людям альф, что я знаю, у него нет по этому поводу ни вредности, ни неуместной гордости, вывозящей за счет других. Он с пониманием относится даже к дурацкой омежьей физиологии, но шутить так и не научился. — Забавно, — тянет Разум, — а ведь Антон, как мне известно, как раз собирается пройти кастинг в юмористическое шоу? Или я ошибся? — Да-да. — Антон улыбается и кивает. — Но, поверьте, там я не буду говорить ничего подобного. К черту стереотипы, правда? Арсений дергается; от грубого «к черту» внутри что-то щелкает, и он снова оглядывается на зал, пытается выискать суровую отцовскую фигуру в строгом пиджаке с подплечниками. Посттравматический синдром в чистом виде: можно сколько угодно отрицать, что вся эта семейная история причиняет боль, можно жить в целом нормально, но прошлое то и дело будет наступать на пятки, пока не найдешь в себе сил окончательно его отпустить. — Мой муж — тоже омега, как вы могли догадаться, и если он бы услышал приколы на эту тему, то просто сжег бы такого юмориста, — смеется ведущий, но во взгляде все-таки мелькает что-то, намекающее, что в каждой шутке есть только доля шутки. Арсений хочет влезть с комментарием, но тот уже меняет тему. — Один из самых волнующих вопросов, серьезно, у нас это спрашивали примерно сто миллионов раз. Что теперь у вас с фамилиями? Вы, Арсений, отказались от фамилии отца? Насколько я знаю, у вас натянутые отношения. Арс морщится; говорить об этом ему не хочется. Не потому что страшно или грустно — нет, просто все, что можно было озвучить, звучало уже во всех возможных прямых эфирах, говорить про суд ему запрещает Юля, да и нервы от бесконечного ожидания едва не лопаются, как гитарные струны. Поэтому он поджимает губы и отвечает, не касаясь темы отца: — Мы долго думали над этим… — Арсений улыбается залу, и два парня в первом ряду качают головами: мол, какой же ты хитрый лис. — Рассматривали разные варианты… — Теперь уже многие понимают, что он собирается держать прямо-таки театральную паузу. — И в конце концов решили… — Мы взяли двойную фамилию, — перебивает его Антон, и массовка взрывается. — Шастуны-Поповы. Прости, Арс, с твоей любовью к интригам мы бы сидели здесь триста тысяч лет. — О, потрясающе! — Разум изображает удивление, но получается ненатурально: конечно, они уже успели обсудить этот вопрос за кулисами, как и спектр того, о чем можно говорить. Арсений без этого на интервью и не ходит. — Может, еще что-нибудь важное, связанное со свадьбой? Перед началом шоу я видел… Антон смеется. — Нас что, решили спалить на всю страну? А если мы не готовы к публичности в этом вопросе? Люди в зале, кажется, снова задерживают дыхание. Арсений удивляется этому до сих пор: они не делают ничего особенного, не хватают звезд с неба, хотя их кофейня процветает, а Эд уже подыскивает второе помещение и планирует открывать сеть. Но фанатская база все растет, к ним остается приковано внимание — по большей части приятное, но все-таки. Вопрос о том, почему так, Арс для себя решить так и не может, и Антоново «Да просто мы классные» не помогает. — Сам ты интриган! — Арсений возвращает ему ухмылку и вновь поворачивается к камере. — Да, у нас есть лучший в мире подарок на свадьбу. — Мы стали родителями! — сообщает Антон, и зал успевает утонуть в шуме. — В смысле, наш друг Егор решил, что круто подарить нам щенка, а не вот это все, что вы подумали. — Этот щенок уже круче меня, — подхватывает Арс, едва сдерживаясь, чтобы не достать телефон и не показать фотки, которых в галерее скапливается неприлично много. — У него родители титулованные, чуть ли не принца в жопу лизали. — И его отдали нам уже с какой-то медалью! — А можно ли гордиться ребенком, если он выиграл что-то, не будучи твоим ребенком? — Да и можно ли гордиться, если у него просто, как там было написано?.. — Породные глаза и глубокий взгляд. И верное направление хвоста! — Прикинь, называть себя экспертом и писать про глубокий собачий взгляд? Они перешучиваются между собой, перебивают друг друга, начисто забывая и про камеры, и про интервью, и про полный зал народу. Те, впрочем, выглядят довольными; Арс легко может предположить, как они выйдут из зала и тут же кинутся доносить новости в Твиттер — а он и не против, разве что ник «у Арсения клевая жопа» всякий раз смущает, а это, как назло, еще и один из самых популярных аккаунтов. — Ну… — мнется ведущий, и видно, что он теряется тоже, но берет себя в руки и продолжает диалог, — видно, что вы — действительно семья, и никакая не фиктивная, как это писали раньше. Судя по тому, что этот вопрос поднимается дважды, можно предположить, что у кого-то накипело: вряд ли у ведущего, скорее, вездесущий продюсерский центр жаждет сенсацию. Лучше бы — подловить популярную пару на лжи, а может, хотя бы выловить несоответствия в их истории, чтобы все не казалось таким уж сладким и липким, как кленовый сироп. Арсению по этому поводу сказать нечего. И дело не в контракте, который еще долгое время будет наступать им на горло — забавно, его условия они как раз выполнили с лихвой, начиная от продолжительности отношений и до самой свадьбы; тем не менее, разглашать информацию запрещено еще несколько лет, если не десятков лет, Арс точно не помнит, да и ворошить это змеиное гнездо не хочется совершенно. Он почему-то представляет, как когда-то лет через сорок, будучи уже в возрасте, даст шокирующее интервью, где расскажет, как столкнулся однажды с курьером, который совершенно уродливо блевал в туалете. Как он был шокирован, как они уживались, стараясь беречь друг друга, и все равно ошибались: близкие всегда бьют больнее. Про все тяжелые разговоры и семейные сложности, хотя тогда отца, наверное, уже и не будет в живых, а о мертвых — либо хорошо, либо никак. От этой мысли Арсения пробивает дрожь. Пока что он, молодой и счастливый, улыбается и выговаривает будто бы невзначай: — Я не хочу никого обидеть, правда, но… Мне грустно, если люди не верят в настоящую любовь. Возможно, это значит, что им еще не довелось быть безусловно любимыми, а ведь каждый человек заслуживает этого по умолчанию. Когда не видел чуда, вполне логично в нем сомневаться, но я знаю, что есть люди, которых мы вдохновляем, которые разделяют с нами нашу любовь, и ее становится только больше. Спасибо им за это. — У Арсения со времен дипломатии остался талант говорить так, чтобы ничего не сказать, — фыркает Антон, тут же окидывая Арса ласковым взглядом, будто в компенсацию насмешки на всю страну. — Но, правда, я не понимаю, как это комментировать. Да-да, и не смотри на меня так, я не медийная личность, у меня язык не подвешен. Арсений хихикает. — Ты уже медийная личность, если не заметил, — говорит он, проводит ладонью по воздуху, видимо, демонстрируя огромный зрительный зал. — Они на кого пришли посмотреть? На тебя пришли посмотреть. Зрители, как по команде, взрываются воплями, так что становится понятно: все так. Арсений им чертовски благодарен. Он и сам не может сформулировать мысль, но кажется, будто раньше на него давило внимание, а сейчас — оно еще и согревает, будто чужая любовь — это безразмерный плед с рукавами, куда можно укутаться и быть в тепле, даже если за окном уже осень. Должно быть, дело в том, что раньше его любили за образ, а сейчас он медленно выходит из сжимающей все тело скорлупы, осматривается по сторонам, гадая, какой процент своих чудаковатостей можно показать миру. Мир пока что принимает их все. — В общем, правда, я не умею говорить красиво, — продолжает Антон, — но мы ведь не можем всех убедить. Более того, мы не живем для того, чтобы все поверили в наши отношения. Люди имеют право домысливать, это естественно — в конце концов, сколько фанфиков написано, вы вообще видели? В одном из них мы буквально морские твари, это же не значит, что завтра у меня отрастет рыбий хвост. Зал взрывается снова: Арсений до сих пор не понимает, почему именно, но на каждое упоминание фанфикшена люди стекаются и обсуждают еще так долго, будто их знание было не очевидно. Хотя Арс не знает, как можно не заметить вылезающие из каждого угла видео, миллионы рисунков, и некоторые из них переходят в категорию чистого порно, и рассказы, выползающие буквально на первой странице поисковиков. Самое странное — все почему-то думают, что он должен быть против, хотя это вызывает скорее умиление и странное желание подколоть шипперов: он то и дело выдумывает самые странные тэги, делает отсылки к каким-то внутренним шуткам большой семьи, как называют себя люди в Твиттере, и всякий раз ощущает себя так, будто оставляет какой-то особенно важный шифр. — Я бы даже сказал, — начинает Арс, надеясь сгладить впечатление от странного диалога, — это очень трогательно, что у кого-то есть время, желание и фантазия, чтобы думать о нашей жизни так подробно. — Если ты хотел, чтобы это прозвучало мило, — не сдерживается ведущий; у него, кажется, уже дергается глаз, — то нет, ты прозвучал, как настоящая сучка. Это не для эфира. — Да, мы это вырежем, — раздается откуда-то сверху голос продюсера, — и давайте-ка сделаем технический перерыв. Шастунам-Поповым править грим, массовка может подняться, ну, вы в курсе. Только, ради бога, не под Physical. — А что не так с этой песней? — спрашивает Антон, когда стилистка подходит, чтобы залить кудрявую челку очередной порцией липкого вонючего лака; Арсений на это немножко даже обижается. — Мы четыре года под нее танцуем, — громогласно сообщает продюсер и, вздохнув так тяжело, что эхо плывет по всему залу, устало добавляет: — Затрахало. Арс, конечно, не выдерживает. Он в принципе восхищается залом, который после этих слов взрывается с такой мощностью, что божественный голос сверху соглашается послушать еще раз, потому что «ну хрен с вами», а ребята в первом ряду от восторга обнимаются и танцуют почти сами, не глядя даже на аниматоров. Арсений танцует тоже — потому что может; хотя движений он не знает, спотыкается через шаг, а на припеве и вовсе тихо матерится себе под нос, и микрофон разносит его шипение по всему павильону. Сидящая сбоку девчонка смеется и кивает — мол, понимаю. Он не сразу понимает, что материться ему теперь тоже можно — не чрезмерно, но никакая Оксана не приедет к нему в шесть утра, чтобы сообщить, что он опорочил честь семьи. И семья у него теперь своя, и фамилия — тоже, так что мир кажется куда веселее. А потом он замечает совершенно щенячий Антонов взгляд — и сердце взрывается совершенно. Они договаривают что-то еще, записывают дурацкую рекламу «Палпи», где оба пьют на камеру, наверное, по несколько бутылок, пока получается нужный дубль. Арсений ощущает себя перекаченным апельсином, даже, кажется, чуть-чуть рыжеет, потому что сока в нем больше, чем крови, но деньги не пахнут, а в этой конкретной рекламе действительно нет ничего плохого. В целом, вся эта ситуация ощущается игрой. Сходил на шоу — хорошо, классно, но вряд ли от этого зависит вся жизнь; он теперь имеет право ошибаться и знать, что — все равно поддержат. И Антон, и вся фанатская база, чьей любви хватает с лихвой. Арсению кажется, что он счастлив. Впечатление несколько смазывается, когда несколько человек караулят их у черного входа. Антон берет его за руку крепко-крепко, едва не переламывая пальцы, и ведет мимо, предварительно нацепив ему на голову свою кепку. Арс плавится только от факта ношения чужой одежды, плевать, что на кепке нарисована дурацкая утка — а он не против мультяшек, просто предпочел бы, например, Тимона и Пумбу, но если кепка будет с Антоновой головы, то — пофиг. — Сережа присылает кружочки, — хмурится Арсений, вглядываясь к экран телефона, и едва не сшибает лбом столб; солнце все еще слишком яркое для того, чтобы заниматься этим на ходу, но любопытство сильнее. — Кажется, он у нас дома. — Почему мы до сих пор не забрали у него ключи? Арс улыбается. — Во-первых, ты теряешь их по триста раз в месяц, во-вторых, это ведь уже традиция. — И какой смысл, если его при этом хрен поймаешь в городе? Это — тоже правда. С тех пор, как картины у него все-таки начали покупать, он окончательно забросил, кажется, всю остальную жизнь, разрываясь от одной выставки к другой, от клиента — к клиенту, но радость от редких встреч, кажется, становится только сильнее. — Как видишь, он в городе. И, — Арс разворачивает экран телефона к мужу, и тот заслоняет мобильник рукой, чтобы хоть что-нибудь разглядеть, — он с Горохом, кажется. — Конечно, он с Горохом, куда он… — Антон тормозит на полуслове, глубоко вздыхает. — До сих пор не могу поверить, что нашу собаку зовут Горох. Как это вообще случилось? — Нужно было имя на «Г». — Ага, и Егор решил спросить именно у тебя. — «Тахо» привычно пищит снятой сигнализацией. — Нет, ну Горох! Он что, зеленый и овощ? — Он маленький и круглый, — улыбается Арсений, едва не показывая язык: с Антоном так легко быть дурашливым. — И он собака, он не знает, в честь чего его назвали, так что не парься, мы не сломали ребенку психику. — Ну да, мы ломаем ее другими вещами. Антон смотрит на него так, что пошлость в этой фразе не остается незамеченной. Арс машет ладонью стоящим неподалеку фанатам, усаживается на переднее пассажирское, привычно откидывая назад кеды; они падают аккурат на песью переноску. — Если что-то и может сломать твоему ребенку психику, так это неуважение к его личному имуществу, — тут же комментирует Антон. — А вообще, не парься. Он смотрел, как мы трахаемся, дрался с Бураном и оставался на ночь у Эда. Горох уже видел жизнь. — Не понимаю, в какой момент в нашей жизни появился такой зоопарк, — якобы недовольно фыркает Арс, хотя он, оказывается, любит животных: и прибившегося котенка, и Егорову собаку, которую Арсений не спускает с коленей всю первую встречу, так что подарок кажется даже неудивительным. — Вот мне тоже непонятно. Выграновский — та еще псина, а Егор… — Антон делает вид, что задумывается. — Егор — крыска, потому что нельзя столько времени скрывать свою личную жизнь. Как будто и так все не в курсе, на кого он запал. — Это только твои фанатские теории. — Это кто-то просто слепой. Арсений предпочитает не отвечать. Ему, конечно, тоже интересно, что именно происходит, и он не слепой тоже: видит и робкие взгляды, и касания невесомые, и все то, что обычно сопровождает начало отношений. Вот только он знает, что отношения эти — хрупкие, как та самая фарфоровая ваза, которую он уронил в одной из семейных резиденций, что были у них, когда он был совсем ребенком, и лезть туда — смерти подобно. Разберутся — расскажут; ну, или не расскажут, потому что не все происходящее в чужих отношениях ты в принципе хочешь знать. Антон — другой. И дело не в том, что он бестактный или грубый, просто в любовь ребят верит куда сильнее: мол, если у него с Арсом получилось, то почему не может получиться у кого-то еще. А значит, нет поводов переживать, и нужно только поделиться радостью. — Он еще что-то прислал, но мне страшно смотреть, — признается Арсений, откладывая телефон в сторону. Антон, вопреки всем правилам безопасности, кладет ладонь ему на бедро, мягко поглаживает. — Эд? — Упаси боже. Если бы написал Эд, это бы значило, что чей-то из наших домов горит, не иначе. Сережа пишет. — Ну, подождет. Подождет же? Арсений кивает только. В целом, это тоже показатель стабильности — когда-то казавшейся скучной, предсказуемой, но окутавшей его теперь мягким коконом. Он больше не дергается от уведомлений, ожидая там какой-то непереносимой жести; не боится, что за три часа отсутствия онлайн ему вынесут мозг и показательно разорвут на части; не ждет, что тот же Сережа вычитает в новостях очередной ад и пишет именно об этом, а все остальное можно — Арсений себе разрешает, — пропустить. Когда они приезжают в кофейню, в помещении полно людей. Не полная посадка, но это и не вечер пятницы. Арс машет ладонью тем ребятам, что поднимают на него взгляд, а один молоденький альфа и вовсе подбегает, протягивает дрожащими пальцами блокнотик и ручку, видно, что заготовленные заранее. Арсений улыбается на селфи, предварительно забрав телефон из мальчишеских рук: сверху вид лучше. Антон, закрывающий машину, заходит позже, и уже от барной стойки Арс наблюдает, как пацан проделывает все то же самое, и они так же приходят к выводу, что держать мобильник нужно тому, кто выше. Их с Антоном корявые росписи, почти одинаковые после свадьбы, находятся на соседних листах. — Доброе утро! — почти кричит Матвиенко из-за двери, и выглядит это, в целом странно. — Как успехи? Арсений морщится, добавляет в мысленный список дел «поменять лампы над баром», потому что яркий луч, отражаясь от зеркальной части стены, бьет в лицо. Сережа почти кидается на него с объятиями, и это тоже редкость, но, видимо, он успевает порядком соскучиться. Когда они собираются вместе, тут и там мелькают чужие телефоны, кто-то даже поднимает в воздух фотоаппарат. Арсу инстинктивно хочется спрятаться от объективов: слишком часто пристальное внимание влекло за собой огромную боль, но сейчас люди ему искренне рады, и он заставляет себя оставаться на месте. Антон бережно обнимает его со спины, переворачивает кепку козырьком вбок; где-то справа щелкает вспышка. — Мы отснялись, — говорит Арсений, понижая голос на несколько тонов сразу. — А ты?.. Он хочет спросить так много: надолго ли Сережа приехал, каков успех его последней работы, как идет жизнь. И хотелось бы узнавать об этом чаще, но жизни обоих спутываются в безумный ком, и времени на ежедневные созвоны не остается. Арсений привыкает узнавать новости из Инстаграма, то и дело пишет всякую ерунду, просто потому что знает, что его поймут, но это все еще не сравнится с медвежьими объятиями, куда он падает, и даже огромная разница в росте сходит на нет. — А я сюрприз вам приволок, — радостно говорит Матвиенко и, не дожидаясь ответа, идет вглубь помещения, распахивает администраторскую дверь. Щенок вылетает с радостным писком, явно презрев висящий на двери знак, мол, с собаками — нельзя. Правда, настоящие поклонники знают, что, если позвонить заранее, можно договориться привести пса, и вопрос лишь в том, чтобы не потревожить Бурана, который не воспринимает собак выше самого себя. — Горох — это не сюрприз, — ворчит Антон, но все-таки поднимает ребенка на руки. — Его уже до тебя подарили. — Горох — всегда сюрприз, — парирует Матвиенко, возвращаясь к бару. — Он делает каждый день ярче. Да, Арс? — Вы не можете заставлять меня выбирать между моим мужем и лучшим другом. Даже не пытайтесь. — Арсений машет Диме, только-только освободившемуся от потока заказов: — А зефирки для какао в наличии? — Разноцветные? — Разноцветные. И посыпку еще. Высокий стакан обжигает пальцы. Арсений лениво слизывает верхушку сливочно-зефирной шапки; шпиц в Антоновых руках выглядит крошечным, почти игрушечным, и так просто забыть, что он — не какой-нибудь интерактивный звереныш, а еще один член семьи. А потом Антон опускает Гороха на пол, что уже кажется сомнительной идеей, потому что тот теряется в пространстве кофейни, и, точно по команде, к ним подлетает еще и кот. — Ты не закрыл дверь?! Арсений машинально повышает голос, но на них оглядываются, так что приходится мысленно заткнуть себе рот. Помещение вмиг становится цирковым манежем: Буран, чей вес давно превышает вес собачий, прыгает на Гороха сверху, приминая шерсть, и тот, ошалев от такого напора, плюхается на спину, поднимая лапы: мол, сдаюсь. Кот, не распознав поднятого белого флага, толкает Гороха дальше, пропахивая весь пол, пока оба, запыхавшись, не сплетаются в единый клубок и не задевают боком барную стойку. — Пипец, — тихо-тихо говорит Антон, поднимая шпица обратно. — А полы вообще кто-нибудь моет? — Ну, видимо, теперь Горох. — Дима подает голос из-за стойки, и это Арса радует: только появившись в кофейне, тот был если не зашуганным, то попросту тихим, но, видимо, соседство с их сумасшедшей компанией делает свое дело. — Он еще и отличный уборщик, сколько талантов… — Дубин поднимает взгляд, щурится, всматриваясь в собачью спину. — Ладно, это пипец. Арсений тоскливо наблюдает, как Антон пытается снять с песьей спины налипшую пыль, и наконец оборачивается к Матвиенко. — Ну вот скажи… — Нельзя разлучать друзей! — парирует Сережа и выглядит при этом таким дураком, что невозможно не простить. — К тому же, они и там с ума сходили, Егор орет, Эд уже вешается, говорит, невозможно посчитать. — Что? — Откуда я знаю, что он там считает. — Матвиенко нагло берет со стойки Арсов стакан и отхлебывает кофе. — Я художник, я не обязан знать, чего он там считает. А у тебя скоро жопа слипнется, если продолжишь жрать чистый сахар. Сережа накидывает чересчур огромный капюшон безразмерной толстовки и, гордо вздернув подбородок, уходит обратно. Буран, как приклееный, плетется за ним. Арсений, подумав секунду, подхватывает стакан и ускользает следом, и Антон, конечно, идет за ним тоже. Арс успевает подумать, что идея, в целом, на три из десяти, и непонятно, как они набьются в крошечный кабинет, когда дверь распахивается снова, и глаза у него округляются до размеров не то что блюдец, а полноценных ресторанных тарелок. — Я знал! — чересчур громко ввизгивает Антон, и Арсений пинает его локтем в бок, заставляя заткнуться. — Вы серьезно? — спрашивает Сережа, окидывая взглядом происходящее. У Арса все еще нет слов; дверь за спиной захлопывается слишком громко, и Матвиенко дышит ему в спину. — Сначала просишь вас прикрыть, а потом вы сосетесь прямо здесь? — Я знал, — снова повторяет Антон, на этот раз — вкрадчивым шепотом. — Могли бы и сказать, в самом деле, мы, во-первых, и так знали, а во-вторых, не осуждаем. — Потому что сами не святые, — радостно добавляет Матвиенко. Арсений протискивается в самый угол, садится на узкий диван, где им всем, конечно, не поместиться, и смотрит на Эда так, будто видит его впервые. — У вас все прям серьезно? Егор, сидящий до этого на углу стола, сползает на Эдовы колени, и в этом уже кроется ответ. — Да что мы все о нас и о нас. Тох, как твоя учеба? Арсений смотрит сначала на Крида, потом — на Антона, будто пытаясь угадать, поведется тот или нет. У Антона в глазах — так хорошо знакомый Арсу огонь; сколько раз он замечал его в глазах поклонников, и тот теперь будто становится девочкой-фанаткой, разве что на сердечки не рассыпается, и вся эта сцена напоминает ту рекламу, где «Он настоящий — они настоящие». — Моя учеба начинается нескоро, не хочу это обсуждать, а вот вы… Эд, вредный, грубый, не тактильный совершенно, зарывается носом в Егоровы кудряшки — от такого Арсений готов запищать и сам. — А разве первое сентября не завтра? — спрашивает Выграновский. — Ты не будешь стоять с букетиком на линейке? — Я на заочке. — Антон закатывает глаза. Только Арс, наверное, знает, как нелегко далось ему это решение. В этой суматохе они пропускают сроки записи на экзамены, и связи Поповых действительно пригождаются, просто чтобы записать его на этот чертов единый государственный. Дальше Арсений не вмешивается — наблюдает только, как жених сидит сначала над учебниками, после — над бесконечными тестами, и все это тянется и тянется, пока где-то в середине июля Антон наконец не сообщает, что сдал последнюю часть. И по приемным комиссиям он бегает тоже сам, разве что советуется, как лучше поступить. — У нас работы много, — говорит он тихо, и не так-то просто расслышать сожаление об упущенной студенческой жизни — но оно есть. — Я просто не могу целыми днями ходить на пары и сидеть над домашкой. К тому же, хрен знает, как ко мне будут относиться, я ж звезда-пизда. И это тяжело тоже. Арсений, с пеленок привыкший к повышенному вниманию, может только предполагать, каково это — рухнуть в бездну вот так, без подготовки. Это ведь даже не плавание, где ты сначала барахтаешься на мягком коврике, учишься дышать — и только потом попадаешь в воду. — Удачной учебы, — улыбается Эд, запоздало спихивая Егора с колен; оба краснеют до кончиков ушей, а алые пятна сползают даже под плотные рубашечные воротники, так что не то чтобы Арс может сказать, что у них ни стыда, ни совести. — А вы чего приехали, повод какой-то есть? Он говорит, а сам провожает Крида настолько нищенским взглядом, что сравнить его можно только с тем, как Горох смотрит на пачку чипсов, лежащую на Эдовом столе. Они кое-как рассаживаются, Сережа — на диван, Антон — на Арсовы колени, будто в нем не два метра роста, а всего двадцать сантиметров; ноги у Арсения затекают почти сразу. — Нет повода, кроме того, что я совладелец, — фыркает Арс, — ну и наш каминг-аут на всю страну как женатой пары. — Так они же и раньше все знали, — ехидно вклинивается Сережа. — Ну, в смысле… — Нет, это они знали придуманное, — продолжает Арсений, разжевывая без того очевидную мысль, — а теперь мы прям женаты-женаты, и… Он поглаживает пальцем кольцо с гравировкой «не меняй», то самое, купленное на последние отцовские деньги. Кольца единогласно решают оставить, только надевают теперь на нужные пальцы, чтобы никогда не снять снова. — Нет, правда, — говорит Антон слишком серьезно: это заметно по погрубевшему голосу; у Арса от этого тона бегут мурашки вдоль позвоночника, и это тот редкий момент, когда он понимает, в чем суть стереотипов про грубых альф, — вы скажите, доебывать вас или нет. Если прям что-то больнючее и серьезное, ок, мы завалимся, но вы же знаете, что мы в любом случае вас поддержим? Егор осторожно кивает. Эд, кажется, не слушает даже: смотрит вниз — и наконец протягивает Гороху чипсину из большой пачки. У Арсения екает сердце, ясно ведь, что собакам такое — совсем-совсем нельзя, и остается только гадать, какая еще запрещенка попадает в шпица, когда тот под надзором Эда или Сережи. — Да не серьезное, — отмахивается Крид, а сам косится куда-то в угол, — наоборот, все максимально банально и уныло. Мы встретились раз, встретились два, че-то переписывались там по ерунде, а потом Эд по ошибке кинул мне фотку своего… — Это можно пропустить! — не то сообщает, не то просит Сережа. Арсений не сдерживается, смеется громко, так что Антон едва не съезжает с его коленей и в итоге сползает на пол в приступе беззвучной истерики. Ошибиться почти невозможно, хоть ничего и не прозвучало вслух. Арс даже не переспрашивает, потому что не уверен, что хочет знать наверняка. — Ну вот, — продолжает Егор, тоже усаживаясь на пол; в небольшом кабинете им явно тесновато, — и мы заобщались, но оба не думали, что из этого что-то получится. Мы же ебнутые напрочь, у Эда родители серьезные, шо пиздец, я думал, будет конфликт интересов. — Арсения эта фраза без ножа режет. — А получилось, как получилось… — И я с отцом меньше общаюсь, — вздыхает Эд то ли радостно, то ли печально, и смотрит на Арса в упор; кажется, эта тема, повисшая между ними неподъемной тяжестью, наконец всплывает на поверхность, и непонятно, хорошо это или нет. — После того, как твоему папе дали условное, мой как-то смотался подальше от этой истории, не желая испортить репутацию. Парадокс, но после этого стало спокойнее, мы даже начали ближе общаться. И Егора они приняли. — Да, мой отец умеет отравить все, чего касается, — говорит Арсений тихо; у него, конечно, еще болит. — Я, если честно, не очень следил за процессом, сам понимаешь. Арсу за это немножко стыдно. Да, не он начал эту историю, но поддержал ведь, и так много в его жизни изменилось. Но сердце у него — не металл, да и нервы тоже, увы, не сталь, и он сдается, в какой-то момент прекращает искать старую-новую фамилию по газетам и начинать утро с чтения новостных пабликов. — Ты ничего не пропустил, — с обманчивой легкостью говорит Сережа, хотя во взгляде у него плещется нескрываемое беспокойство. — Пчелкина периодически скидывала мне инфу, так что мы прям ничего не потеряли. Да и судимость там такая… Вроде есть, а вроде нет, аж противно. — Как мне сказал папа, — начинает Выграновский, и у Арса от этого «папа» что-то рвется внутри: ему теперь так называть некого, да и до этого не хотелось, — суд не смог совсем отмахнуться, слишком много было доказательств, но и посадить нефтяного короля в тюрьму… Короче, такое. Выбрали что-то между, чтобы всем угодить. — И получилось, что он как работал, так и работает, только из дома, — фыркает Егор с неожиданной злобой; Арсений даже не знал, что этот зефирный мальчишка так умеет. — Справедливость, мать вашу. Арс молчит — и все, кажется, ждут именно его реакции, так что в помещении повисает леденящая тишина. Он жмурится, вытряхивает ненужные мысли из своей головы; чертовски не хочется положить всю жизнь на алтарь чертовой справедливости, забыв о себе. Он так не хочет — и не будет. Слишком много времени он уже отдал на то, чтобы хвостиком бегать за отцом. Ему бы научиться выбирать себя. — Сереж, подай кофе, пожалуйста, вон там стаканчик на углу стола, — наконец говорит он, и все, кажется, все понимают, потому что эта тема не всплывает больше. Антон сидит на полу, по-детски поджав под себя ноги, и чешет котячье пузо. Сережа кое-как пинает его пяткой, мол, отодвинься, хотя двигаться особенно некуда. Егор, чуть покраснев, все-таки перемещается обратно на колени к Эду; офисный стул протестующе скрипит. — Места мало, — комментирует Крид смущенно, но улыбается при этом так ярко, что хочется надеть солнцезащитные очки. Арсений замечает у него на рукавах очередные геометрические фигуры, не то квадраты, не то прямоугольники, и теперь уже он мысленно язвит, что за какую-то фигурку из «Paint» цена обычной совершенно рубашки увеличивается на сорок два. У него в гардеробе таких вещей больше не остается — не тянет, будто бренды заляпаны дурной отцовской славой, да и миллионов у него с некоторых пор не водится. И даже стилисты в какой-то момент устают обсуждать, какой позор из «Sela» натянул на себя наследник такого состояния. Потому что Арс, в целом, наследником быть и не хочет — а хочет быть самим собой и оправдывать только свои ожидания. Он наблюдает, как Горох переползает на колени к Егору, сворачивается в пушистый клубок, дожевывая очередную чипсину. Как Сережа по Эдовой просьбе плетется к бару, чтобы заказать еще один кофе для начальства — и без этих ваших зефирок, пожалуйста. Как Антон жмурится, улыбаясь, и в уголках глаз у него собираются морщинки. И думает, что за последние месяцы жизни приобрел куда больше, чем дорогие машины и дизайнерские рубашки.