Цветы в зеркале, луна в воде

Порой жизнь бывает жестока до крайности. Цинхуа, который столь отчаянно, рьяно нуждался в безопасности и спокойствии, чтобы ощутить лучи ласки и тепла, должен был пройти через войну, где каждую битву он проигрывал, миллиметр за миллиметром погружаясь под землю, что распахнула свои смертельные объятия. От пары мягких жестов со стороны Мобея тоска, боль и отчаяние, накопившиеся в этом маленьком и хрупком теле, не растворятся. Глоток холодной воды в жаркий день лишь временно дарит чувство облегчения, но проблему жажды и обезвоживания он не решает. Однако Цинхуа был столь благодарен и глотку со стороны Мобея. Холод, исходивший от его Короля, нисколько не пугал, наоборот, манил и притягивал, даря ощущение спокойствия, как и тьма. Правда Мобей устроил всё таким образом, что Цинхуа толком не касался его кожи, похожей на иней, но морозная свежесть всё равно слегка ощущалась. Он никак не мог избавиться от ощущений влажных, тёплых и потных касаний, словно они оставили следы ожогов на нём. Ото всех, кто причинил ему боль, исходило обманчивое тепло, которое было хуже летнего зноя, выжигающее сознание и оболочку Цинхуа. Но с Королём не было такого, его вечная зима была самым честным в жизни, с чем встречался автор. Она освежала и возвращала в Цинхуа потихоньку, снежинка за снежинкой, безмятежность. Прохлада стала колыбельной для измученного сознания человека, баюкала и нежно, невесомо целовала, распуская невидимые морозные узоры, покрывавшие ожоги. Мобей заметил, что маленький мышонок у него в руках свернулся и клевал носом. Ему не хотелось тревожить Цинхуа, на лице которого, наконец, отражались не только страх, отчаяние и боль. С нависшей пеленой спокойствия, метка на руке Повелителя перестала полыхать огнём, но надпись не исчезла, а лишь слегка поблёкла, готовая в любой момент вспыхнуть снова. Но не только разум Цинхуа пребывал в хаосе и урагане боли, его тело также находилось не в лучшем состоянии. Мобей неохотно, но понимая, что так оставлять нельзя, вливаясь своим тихим и морозным голосом в тишину, шёпотом сказал: — Цинхуа, спи. Я обо всём позабочусь, — в ответ на это комочек слегка завозился и приоткрыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Увидев знакомую синеву глаз, он неуверенно, но мягко кивнул. Он определённо доверял своему Королю, страх отступил и больше не занавешивал происходящее, но всё же для Цинхуа, служившего Мобей Цзюню, было слишком дико слышать такое от него. Он слегка задумался, стоит ли отказаться, ведь это неправильно. Цинхуа всегда сам справлялся со своими проблемами, пусть чаще и безуспешно, но это не имеет значения. Он не должен впутывать чужих людей, это касается только его; только его боль, только его страх, только его паника. Да и не особо кто загорелся бы желанием помочь, расскажи он, особенно учитывая его пол. Но сейчас ему так не хотелось быть больше одному, он так устал, виски и лоб пульсировали от боли, Мобей был панацеей для Цинхуа; один его вид сглаживал все острые углы внутри, даря мягкость, поэтому обессиленный человек не стал ничего говорить. Мобей встал с кровати, голова Цинхуа находилась между грудью и рукой Повелителя Севера, тихий шорох одежды нарушил тишину. Лёгким движением, он накинул часть свисающей ткани плаща себе на плечо, тем самым создавая укрытие для глаз Цинхуа, которые при появлении света словно обжигало. Стоило лишь покинуть купол льда, как свет сразу же ударил по глазам Мобея, но Цинхуа в его сильных руках не шелохнулся, ни единый квант света не проникал сквозь ткань. Покинув покои, он оказался в том самом коридоре, о котором говорил забитый и содрогающийся Цинхуа. Мобей замер, его силуэт, обрамляемый лучами солнца, казался пугающе холодным, но внутри него гнев готов был вырваться гейзером. Пол был заляпан уже засохшей кровью, свитки рассыпаны по всему полу, некоторые потоптаны и смяты. Следуя по темно-бордовой дорожке, ведущей к столу, который обычно служил подставкой для всякой мелочи, он увидел, что когда-то гладкая деревянная поверхность была истыкана чем-то острым и в некоторых местах были следы крови, целостность поверхности местами была нарушена сквозными дырами. Вырванные пряди волос, хаотично разбросанные и повисшие на торчащих кусочках древесины, украшали жуткую картину. В воображении демона увиденная им сцена моментально ожила, заставив его мысленно содрогнуться. В голове эхом отдавался вопль, сгорбленная и скрученная фигура, пытавшаяся спрятаться в одеяле, которую трясло от страха и холода. Цинхуа, что винил и стыдил себя, который столь наплевательски относился к себе и своим ранам, вредя себе ещё больше. Почему он должен был столкнуться с этим? Как столь хрупкий и нежный человек, как Цинхуа, смог это пережить? Но что ещё сложнее, как находить в себе силы жить после? Все эти вопросы разжигали в Мобее яростное пламя печали, которое готово пролиться в один момент и воздать за содеянное. Мобей лично выследит тех, кто причастен к этому и сотрёт в порошок, развеяв прах в самой отдалённой части его владений, где вечно бушует метель. Но прежде они будут страдать так, что даже самая мучительная смерть станет для них благословением. В этих бушующих мыслях, погруженный в созерцание пока вымышленных пыток, Мобей не заметил, как ближе прижал к себе Цинхуа. Его тёплое дыхание моментально отрезвило разум Повелителя Севера, возвращая того из глубин ада в реальность. Он сразу же вспомнил, почему здесь оказался, поэтому не дрогнул ни одним мускулом, сохраняя свою ауру холода и напускного безразличия, развернулся и стремительно зашагал в нужном направлении. Несмотря на скорость, его походка была уверенной и твёрдой, его руки, повидавшее множество битв и тренировок, а также наделенные демонической силой, умело удерживали Цинхуа, поэтому тот не ощущал никаких неудобств, словно он плавно перемещался по воздуху. Мобей лёгким пинком распахнул дверь в купальню, — это было то редкое помещение, в котором не было окон, поэтому необходимость в том, чтобы прятать глаза Цинхуа, отпала. Повелитель Севера аккуратно усадил человека на кушетку, придерживая его голову, чтобы он ненароком не ударился о стену. Меховая накидка слегка спала, поэтому движения и неаккуратные вздохи Цинхуа стали сразу же заметны. Как только Мобей отстранился и слегка отошёл в сторону для поиска трав, Цинхуа содрогнулся, а глаза округлились, что не укрылось от взора Короля. Он сразу же вернулся и наклонился перед Цинхуа, в порыве он чуть было не взял того за руку, но вовремя одумался и лишь положил руку на плечо, которое было покрыто накидкой, слегка поглаживая его. Мобей взглянул в глаза напротив и серьёзным, проникающим тоном голоса, обратился к мужчине: — Цинхуа, не волнуйся, я никуда не ухожу. Ты не останешься один. Пока я ищу подходящие травы и заживляющие мази, посиди здесь, скоро всё будет готово. Мобей замер, Цинхуа вновь отвёл взгляд, его грудь плавно поднялась и выдохнув, он тихо заговорил, не переставая мять ткань накидки: — Вы слишком добры и внимательны к этому слуге… Мой Король… Вы сделали более, чем достаточно. Мне следует отблагодарить Вас… отбить поклоны и выполнить Ваше желание… Он с лёгким удивлением посмотрел на человека перед собой, он забыл перед ним об их статусах, совершенно откинул все границы, впервые в жизни, стоя перед своим слугой практически на коленях. Мобей дорожил своим титулом, хоть и не был расчётлив, но в каком-то смысле это всё, что у него было в его глухом одиночестве. В отличие от Цинхуа, он не отвёл своего взгляда, а продолжал так же смотреть и забывшись, дал проступить на его лице эмоциям. В глазах сверкнула заинтересованность, но уголки губ слегка опустились, придав его и без того морозному лицу небывалую заледеневшую тоску. Он не шелохнулся с места, но рот его медленно задвигался: — Ты больше не слуга, Цинхуа. Можешь покинуть меня и вернуться на пик, Лорд Аньдин, как только захочешь. Такое необычное решение Повелителя Севера вовсе не было спонтанным и импульсивным, как могло показаться Цинхуа. Он уже некоторое время подумывал над повышением Цинхуа, чтобы дать ему больше прав и держать поближе к себе. Но разве после произошедшего не будет ли это сродни пытке для Цинхуа: находиться во дворце, где его обесчестили и не станет ли сам Король вечным живым напоминанием об этом. Как после увиденного Мобэй посмел бы посягнуть на такое решение, он не хотел мучить и причинять ему ещё больший вред. Всё же что-то немного грызло и угнетало Повелителя Севера, он чувствовал себя бедняком, у которого забрали последнюю кроху хлеба и ту растоптали, издеваясь над ним. Ошарашенный Цинхуа, который мгновение назад мог более или менее говорить, снова забыл как пользоваться языком. Он был столь удивлён тем, что его Король искренне хотел помочь ему, не упрекнув ни разу. Мобей обращался с ним, словно тот был соткан из яшмы и льда, от любого неаккуратного вздоха и движения мог рассыпаться в блестящую пыль, раздуваемую ветром. Цинхуа прекрасно знал, что Повелитель Севера не проявляет жалости или сочувствия к другим, от лишнего груза на корабле в шторм принято избавляться. Мобэй Цзюнь этого не сделал. Более того, он дал ему свободу, выбор, берег с тёплым песком под ногами или холодное и переменчивое море, утонуть в котором до безумия просто. Самое странное, что это не было похоже на то, что от него хотели избавиться. Цинхуа уже по всем ушибам и переломанным пальцам знал как это, когда ты не нужен. Он не торопился давать ответ, если бы Мобэй ему предложил это в первые месяцы службы, то этот слуга сверкал бы пятками, заливаясь горючими слезами счастья, но сейчас он не чувствует совершенно никакой радости или облегчения, скорее, как ветка в урагане, напряжение. Цинхуа не мог понять одного, от него вроде бы не хотят избавиться, но при этом дают свободу и выбор. Зачем так делать, если можно просто отдать приказ? У него тогда не оставалось бы иного пути. Он должен определиться, и ему определённо хочется остаться с его Королём. Какой смысл возвращаться туда, где тебя никто не воспринимает всерьёз и видят лишь предмет? Братец Огурец теперь навеки связан с Ло Бинхе красными путами, поэтому Самолёт будет полностью один. В прошлой жизни он многое отдал бы за спокойное одиночество, но теперь он обрёл слишком много привязанностей и это стало сложным. Да как вообще делать выбор человеку, у которого изначально никогда его не было, даже приобретя эфемерную свободу, он сразу же лишился этого подобия вольности. Цинхуа ощутил укол стыда за то, что слишком долго молчал. Он сжал сильнее плащ в руке и пуще прежнего опустил плечи: — Я… Мой… — он не знал, как вести себя и обращаться с Мобэем, ведь теперь они, кажется, равны. Король Севера удивился не растерянности Цинхуа перед фактом свободы, а тому что тот совершенно не знал, что ответить. Он продолжал стоять перед Цинхуа на коленях, и слегка сжав его плечо, решил прервать тишину: — Цинхуа, взгляни на меня, пожалуйста, — дождавшись, когда пара глаз с таким же покорным и стыдливым взглядом, который теперь долгое время будет сопровождать его, вновь стали видны, он продолжил, — Теперь зови меня Мобэй, мы больше не слуга и король, поэтому обращайся ко мне на «ты». Позже дашь ответ, если сейчас трудно. Посиди здесь, я сейчас вернусь. Мобэй сразу же поднялся и не откладывая больше ни секунды, начал поиски всего необходимого. Шан Цинхуа же замер, медленно погружаясь в себя. Все его чувства в данный момент соперничали, сталкиваясь друг с другом, готовясь устроить битву, все они были полностью противоположными, вызывая сплошные парадоксы в душе. В одно мгновение в голове вспыхнуло множество вопросов, но один из них выделялся на фоне всего, царапая своей пытливостью. Зачем и почему Мобей так заботится о нём? Он так жаждал узнать на него ответ, но не решался даже дышать слишком громко, что уж тут говорить о вопросах. Что ещё больше страшило Цинхуа, так это то, что стоит его мыслям вернуться, стоит хоть чем-нибудь напомнить о произошедшем, он уверен очередной приступ паники вернётся. Слова и присутствие Мобэя успокаивали его тревожный разум и дарили чувство защиты, но сколько это продлится? Из его беспокойных мыслей, которые стали погружать его глубже и глубже, негромкий, с лёгкой хрипотцой голос вырвал его из плена: — Цинхуа, всё готово. Подойди ко мне, — Мобэй поджидал его у бочки, вода в которой уже нагрелась. Стоило Цинхуа встать на ноги, как он осознал, что еле может стоять на них, но не успел он попробовать сделать первый шаг, как его обессиленные ноги подогнулись. В последний момент перед очередным столкновением с каменным полом, Мобей успел поймать его, прижимая к себе, за что в эту же секунду отругал себя. Он ожидал, что его оттолкнут, но вместо этого ощутил как плечи Цинхуа вновь заходили ходуном. Внутри у Мобея поднялась паника, но прежде чем он что-то предпринял, Цинхуа спутанно и лихорадочно заговорил: — Извините, извините, извините, извините, я… виноват… извините, что я такой бесполезный… извините, что на «вы»… Всё нутро Повелителя Севера сжалось, ему так захотелось подарить его Цинхуа комфорт и спокойствие, а не очередное удушающие чувство вины. Неужели он настолько ужасно к нему раньше относился, что сейчас он чувствует себя лишь слугой, о которого Мобэй вытирает ноги и кому должен служить до конца дней. Почему этот маленький человек так сильно влияет на Мобэя, полностью меняя его, заполняя пустоту глиняного сосуда. Но сейчас этот самый человек трясется лишь от одного объятия, Повелитель Севера хотел аккуратно отстраниться, сделать это столь же тихо и незаметно, как журчание весеннего ручейка, но неожиданно почувствовал, как его одежда натянулась, а распахнутую грудь обожгли слёзы. Цинхуа кулачками вцепился в ткань, не желая отпускать её, аккуратно прижав и опустив голову, тихо бормоча очередные извинения. Мобея парализовало. Разве Цинхуа не боялся его прикосновений, разве ему хотелось приближаться к нему? Король думал, что Цинхуа просто страшно одному и ему всё равно, с кем находиться. Его рана проросла, словно расторопша, которая своими колючками ранила и без того измученного Цинхуа, цепляясь корнями и сжимая его сердце сильнее, питаясь его болью. Мобей, считавший, что Цинхуа потянется за любым проявлением заботы, никогда так сильно не ошибался. Его рука дрогнула и поднялась, но он никак не мог решиться положить её на спину. Мобей не мог так легко принять тот факт, что Цинхуа нуждался именно в нём, только его он подпускал к себе за красную линию. Но всё же его замершая в воздухе рука, плавно опустилась на подрагивающую спину, которая из-за этого стала казаться ещё меньше. Неуверенно и легко, он несколько раз провёл вниз, впервые кого-то гладя по спине. Обе души, терявшиеся в смятении, в миг успокоились и потерялись в темноте и дрожащей тишине. Бархатным и щекочущим слух шёпотом Мобэй прервал момент, который Цинхуа позже будет ещё долгое время вспоминать: — Цинхуа, вода скоро остынет, всё ещё необходимо позаботиться о тебе, — он взял с табурета полотенце и протянул его, — Можешь прикрыться пока этим. Не торопясь, растягивая, словно пробуя каждый иероглиф на вкус, Цинхуа впервые решил обратиться к Повелителю Севера так, как тот пожелал: — Мобэй… спасибо, — сероватая кожа Цинхуа покрылась налётом румянца, он и сам не мог понять почему так смущался, произнося имя героя, которого сам придумал и раньше не раз покрывал матом. Ожидая, пока Цинхуа раздевается, Мобей отвернулся, пытаясь понять что за странное тепло разлилось внутри от самого сердца, вызывающее трудно сдерживаемую улыбку. Его холодное и скучное имя из уст Цинхуа звучало совершенно иначе, чище, ласково, душевно, лёгким летним морским бризом. Шорох одежды стих и вместо него раздался голос Цинхуа: — Не мог бы ты помочь мне забраться внутрь, пожалуйста. Бочка слишком высокая. Развернувшись обратно, впервые Мобей хотел лишиться своего ночного зрения, тело Цинхуа больше напоминало сломанную и побитую игрушку, многочисленные синяки, расплывающиеся пятнами, укусы на груди и плечах, от которых остались характерные углубления красно-голубого цвета в виде зубов, раны, царапины, словно от звериных когтей, и небольшие порезы, нанесенные ножом явно без цели убить, а просто ради веселья. Всё это осталось на теле Цинхуа и даже после будет напоминать о произошедшем. Повелитель Севера ничем не выдал свою печаль и злость, которые уже впечатались, словно древнее проклятие. Он подошёл к сжавшемуся Цинхуа, подвинул табурет ногой и протянул руку. Цинхуа в ответ на его жест вложил свою, значительно уступавшую в размере. Оперевшись на ладонь, он смог подняться на табурет, Мобей же аккуратно придерживая его со спины помог ему забраться внутрь. Цинхуа благодаря магии Мобея перестал мёрзнуть, но погрузиться в горячую воду, которая моментально расслабляла скованные мышцы, было приятно до мурашек. Несмотря на то, что он был почти полностью обнажён, не было ни леденящего страха, пронзающего легкие, ни удушающей и рвущейся паники, он чувствовал себя в безопасности, словно в утробе. Его взгляд упал на Мобея, который что-то капал в бочку. Он со свойственным ему спокойствием ответил: — Масло лаванды, успокаивает нервы. Цинхуа кивнул и снова погрузился в пряную негу, через пару минут он начал чувствовать как на душе стало совсем тихо, многочисленные мысли пропали, и он медленно начал тонуть, погружаясь во тьму спокойствия и дремоты. Веки словно приклеились и открыть глаза казалось чем-то невозможным. Прежде чем окончательно заснуть, он почувствовал как прохладные руки массировали его голову, аккуратно расцепляя запутавшиеся волосы и промывая их с никогда невиданной им бережливостью, почти не касаясь кожи, используя мыльный корень и шёлк, Мобей аккуратно протёр ему руки, спину и живот. В этом расплывчатом тумане заботы и ласки, Мобей постоянно томным голосом что-то шептал Цинхуа, но тот был не в силах разобрать что именно. Цинхуа полностью отключился, так и не дождавшись конца банных процедур. Бережно придерживая его за талию, боясь причинить малейший вред, он вынул его из бочки. Ничего не различающий во сне Цинхуа положил руки на плечи Мобея и скрестил их на шее, слегка упрощая задачу. Всё помещение заполнилось паром, который слегка покрывал практически полностью обнаженное тело Цинхуа. Мобей расположил его на кушетке, с постеленной тканью до этого. Избавившись от влаги на худощавом теле и высушив волосы, он промыл раны и принялся наносить заживляющие мази и травы на каждое повреждение. Цинхуа привыкший к ледяному Мобею, даже не дёрнулся, когда холодная мазь оказалась на его коже. Истратив больше половины запасов, которые хранились в этом помещении, он закончил. Ожидая, пока хотя бы частично всё впитается, Мобей принялся за его руку, временно перебинтовав её подручными средствами. Впереди предстояла самая сложная часть: необходимо было как-то надеть ночную одежду на Цинхуа, не потревожив его, но это оказалось невозможным. В тот момент, когда Мобей облокотил на себя Цинхуа, надевая на него верхнюю одежду, Цинхуа приоткрыл глаза. Вокруг всё было, словно в тумане, тело было непослушным и расслабленным, напоминая желе, Цинхуа напрягся и нервно глотнул, легко дрожа, но стоило раздаться знакомому голосу, как страх рассыпался, напряженная грудь опустилась и он вздохнул: — Всё хорошо, Цинхуа. Пока ты спал, я обработал раны, — Цинхуа почувствовал как Мобей вновь начал успокаивающе поглаживать его по спине. В ответ Цинхуа пару раз кивнул. — Давай вернёмся в покои и там ты нормально поспишь. Цинхуа, всё ещё держа голову на плече Мобея, вдохнул и закрыл глаза. Рядом с ним так хорошо и спокойно, лишь комфорт и ничего более. Цинхуа напоминал себе кошку, которая спит у печки, пока за окном бушует метель. Сам не понимая почему, но стоило сказать Повелителю Севера «всё хорошо», как он действительно был готов поверить в это.