Цветы в зеркале, луна в воде

Двуспальная кровать, на которой могло уместиться человека четыре, поистине соответствовала величию своего Короля. С первого взгляда могло показаться, что она целиком сделана изо льда самыми искусными мастерами, что даже такой сложный материал в их руках превращался в мягкий и гибкий металл, но на деле спинка кровати и каркас были сделаны из серебра. Она была украшена изящными тонкими цветами, которые излучали такую же ауру, как и Мобэй, сапфиры, казалось, сосредотачивали всю бушующую тоску. Цинхуа, от которого веяло теплом и тонким ароматом лаванды, свернулся в позу эмбриона и тихо посапывал с приоткрытым ртом. Впервые за долгое время он выглядел столь умиротворённым и спокойным, словно стоячие воды глубокого озера в тиши лесной гущи, куда не ступала нога человека; лишь солнечным лучам было дозволено ласкать поверхность водоёма. Но день не длится вечно и не может существовать без глухой ночи. Мобэй уложил его так, что между ними сохранялось приличное расстояние, но при этом никто не лежал на краю. Цинхуа подмял под себя одеяло и смял простыни, пока его сознание было слишком глубоко во сне, поэтому ни снов, ни эмоций он не ощущал. Не осознавая самого себя, он ближе подвинулся к Мобэю. У демона и человека была значительная разница в росте, которая сразу же бросалась в глаза любому. Цинхуа в своей позе сделался ещё меньше, поэтому когда он сполз с подушки, то практически лбом уткнулся в грудь Мобэя. Ощутив приятное морозное покалывание, словно он трогал звёзды, он подвинулся вплотную и выдохнул, найдя уютное и комфортное положение для себя, перестав на некоторое время возиться, он полностью затих. Мобэй старался лишний раз не шевелиться, чтобы не спугнуть мышонка подле себя, что смог найти убежище и спокойствие лишь рядом с демоном, который для большинства напоминал каменное изваяние. Мужчина был скуп на слова, эмоции и движения, казалось, что он вёл учёт и лишние расходы повлекут за собой большие последствия. Его уважали и боялись, завидовали и презирали, но для всех он был Повелителем Севера, его личность, чувства, желания ничего не значили. Точнее, о них никто особо и не думал, окружающие просто не видели в нём никого, кроме правителя и могущественного демона, уступавшего лишь Ло Бинхе. Но Цинхуа был другим. Дело было вовсе не в таких тривиальных и пустых вещах как доброта или сочувствие, Шан Цинхуа хотел забыться и потеряться, а Мобэй стал идеальной кандидатурой. Его холодно-отстранённое поведение, к которому привык Цинхуа, было таким манящим и всегда имело разный подтекст. Для Цинхуа, научившегося читать между строк, манера поведения Мобэя перестала быть загадкой. В одном молчании, как правило, было столько слов, что большинство речей ораторов покажутся пустышками. Иными словами, всё, что отталкивало других в Мобэе, было мёдом для Цинхуа. Немой покой, царивший в помещении, продлился недолго и тонкими, еле заметными, бегущими трещинами был окончательно разрушен. Не прошло и десяти минут, как вуаль спокойствия сдёрнул резкий порыв паники. Цинхуа болезненно завозился. Вцепившись руками в простынь, он настолько сильно сжал кулаки, что если бы не ткань, то поранил бы себя ногтями. С каждой секундой, которая казалась бесконечной параболой, его кошмар лишь рос и увеличивался. Когда его размеры стали слишком велики, дыхание Цинхуа окончательно сбилось, его лёгкие, которые казались натренированы годами жизни, напрочь отказывались работать в положенном им порядке. Воздух, словно стал жидким и опасно обжигающим, он не мог сделать ни одного вдоха. Тогда он, тихо скрипя, с надрывом в голосе, замычал. Это разбудило Мобэя, который из-за переживаний о состоянии своего Цинхуа, тяжёлого и утомительного дня изрядно вымотался. Стоило его голове коснуться подушки, как он сразу же заснул, но беспокойные метания и странные звуки вывели его сознание из небытия. Он резко приподнялся, и до его туманного, казалось, внимания всё же довольно быстро дошло происходящие. Маленький комочек, который ещё некоторое время назад тихо и мирно посапывал, словно ничего и не было, лишь его поза и чувство защищенности, которое он находил в Мобэе, двигаясь к нему, выдавало произошедшее. Теперь же спутанный клубок нервов с нитями из боли и страдания в свойственной ему манере, пришедшей ещё с прошлой жизни, даже находясь в невыносимой, казалось, агонии, он страдал слишком тихо, будь Мобэй обычным человеком, он бы и не почувствовал ничего. Мобэя передёрнуло. Он совершенно не знал, что делать в такой ситуации; это было так похоже на то, как некоторые его жертвы умирали от яда или же его крови, но сосуды Цинхуа были совершенно точно чисты от любой отравы. В этот самый момент руки Цинхуа потянулись к собственной шее, готовые змеёй обвиться, но Мобэй вовремя их перехватил и не медля ни секунды, не вынося более этот вид мучительно-страшного пароксизма. Придерживая его за плечо, он пытался разбудить жестами, но Цинхуа практически не реагировал, но стоило голосу Мобэя прозвучать, как Цинхуа резко распахнул глаза от чего всё резко расплылось. Перед глазами застыла картина пережитого ужаса, и вкупе с этим его кровавые руки, которыми он уничтожал всё, что сделало его существование невыносимым. Сознание Цинхуа не прояснилось, он лежал ни живой, ни мёртвый, глядя в одну точку со стекающими слезами, которые перемешались с ледяным потом, суша его кожу. Пепельно-серое лицо покраснело, а сам он замер на выдохе; казалось, ещё дуновение и он испустит дух. Снаружи бушевала и выла метель, словно она плакала по Цинхуа, для которого смерть всё же была предпочтительней, чем такая жизнь. Мобэй, придерживая, слегка приподнял его. Он до чёртиков испугался, стараясь не сделать чего-то лишнего, решил сохранять хладнокровие, но его голос предательски дрогнул: — Цинхуа, — он сглотнул, — Цинхуа, ты слышишь меня? Повисла ломаная тишина, после которой Цинхуа поднял на него расфокусированный взгляд, но вместо ответа послышался сдавленный скулёж, а по телу пробежала волна дрожи. Его лицо перекосило от взрывной волны боли, которую он не мог больше сдерживать и подавлять, как делал это в прошлом. Он был так обнажён и уязвим перед Мобэем, его это одновременно пугало и дарило блаженную нежность. Его настораживало не то, что Мобэй может им воспользоваться или причинить боль, а сам факт такого странного крепкого доверия и зависимости. Казалось, в Мобея мириады игл вонзились, он не мог понять всего, что ощущал Цинхуа, ибо того буквально разрывало от чувств, но подобие ожога на ладони, который каждый раз вспыхивал по-разному, вид в конец обессилившего и призрачного Цинхуа без слов объяснял Мобэю происходящий ужас. В этот самый момент его остро кольнуло желание, которое, отчаянно надрываясь, ныло и кричало, что именно это нужно сделать сейчас. Следуя этому странному голосу в голове, что ещё ни разу не подвёл с недавнего времени, он прижал к себе ощутимо маленькую и худую фигуру, которая как снег в любой момент может растаять, одной рукой нежно и аккуратно обнимая, а второй успокаивающе поглаживая, он разбил хрупкую тишину: — Цинхуа, тебе приснился кошмар? — ощутя слабый кивок он продолжил. — Каким бы ужасным ни был сон, это всего лишь сон. — Это было, — хрипло, еле слышно проговаривает он, расслабляясь больше и больше в руках Мобэя. — Всё закончилось и прошло. Больше такого никогда не повторится, я не позволю этому случиться. Я не оставлю тебя одного, обещаю, — он ближе прижимает к груди Цинхуа, ощущая как ткань намокает и руки Цинхуа робко обнимают его в ответ, словно говоря о доверии и желании быть ближе. Цинхуа шмыгает носом, всё ещё уткнувшись в грудь его Короля, словно ветер в кронах деревьев, он говорит тихо и размеренно, с нотками сомнения и неуверенности в голосе: — М-м, Мобэй, можно ли мне спать так же близко с тобой, как сейчас? То есть вместе, ну… в обнимку. Мобэй совсем не ожидал такого вопроса, всё это время он пытался сообразить, что сделать ещё, чтобы облегчить состояние Цинхуа, он судорожно перебирал варианты, но ничего не находил. От такой просьбы среди вечной зимы проросли нежные и воздушные ландыши в душе Мобэя. — Конечно, — он неохотно отстранился, дотянулся рукой до гребня, который лежал на прикроватной тумбе и начал аккуратно распутывать пряди волос Цинхуа, которые сильно растрепались. Мобэй касался его волос, они выглядели гладкими и покладистыми, как дорогой шёлк, но на ощупь напоминали весеннюю молодую траву, оставляя ощущения солнца на шероховатых подушечках пальцев Мобэя. Собрав его волосы в аккуратный пучок, оставив теперь уже белёсую чёлку свисать, он достал новое ночное одеяние. — Не стоило, — Цинхуа обернулся вполоборота, смотря грустным и чистым взглядом. — Ты вспотел. Будешь спать в мокрой одежде, заболеешь. Лучше поменяй, — он не хотел давить и пытался сделать тон своего голоса более лёгким, но тот прозвучал так же холодно. Он тихо и разочаровано вздохнул. Только Цинхуа уловил эти невесомые нотки морозной сердечности, он повернулся и уставился в глаза Мобэю, ища в них ласку. Наверное, Цинхуа был единственным, кто мог это заметить. В ответ мышонок кивнул. Цинхуа всё ещё рассыпался на части, ему всё ещё было безвылазно ужасно, пусть рядом с Мобэем страх впадал в спячку, но он всё ещё был здесь. Но сколько же лет он ходил по лезвию ножа? Состояние вечной вялости, отвращения, боли стали его нормой, неотъемлемой частью, поэтому он перестал обращать на них внимание, а слишком тёмное и тяжёлое подавлял и прятал, так и сейчас. Да, ему больно, но разве это имеет значение, разве раньше он жил иначе? Он начал медленно возвращаться к своему обычному состоянию. Мобей так аккуратно и трепетно с ним обращался, что крепкое и страстное желание раскрыться, довериться, почувствовать любовь медленно завлекало его. Так хотелось пойти на этот мелодичный звон дальше в лес, но как он мог позволить себе такую роскошь. Сколько потом придётся платить? Цинхуа зашуршал одеждой, его уже не прожигал стыд своего оголённого тела перед Мобеем, ибо тот его буквально смог увидеть в совершенно разных состояниях. Обычно Цинхуа был быстрым и юрким, ловко управляя своими тонкими и маленькими руками, но они словно расплавленный металл, перестали совершенно слушаться и потеряли всякую чёткую подвижность. Мобей вопросительно взглянул на него, Цинхуа медленно кивнул. Длинные, изящные пальцы в пару грациозных и чётких движений повязали пояс вокруг тонкой талии и разгладили пару складок. Он таял от этой мягкой заботы и так хотел испробовать каждое её проявление, он с чуть приоткрытым ртом сидел и смотря в никуда думал о том, как могло бы всё быть, но из мыслей его вырвал голос Мобея: — Цинхуа, ты хочешь пить? — Кажется, да, — он совершенно не замечал жажды, только лишь сейчас понял, как внутри сухо. Через некоторое время Мобей вернулся с чаем, от которого пахло пряностями, Цинхуа и без вопросов понял, что Мобей опять добавил что-то седативное, ибо уже лишь от одного запаха на тело накатывала волна зыбучего расслабления. Он не торопясь осушил пиалу с напитком и почувствовал, как веки внезапно потяжелели, а внутри вместе с терпким теплом разливалось спокойствие зимнего вечера, словно он герой английской сказки, который засыпает перед камином, где огонь треща, рассказывает истории, убаюкивая его. Мобей, помня о робкой и желанной просьбе Цинхуа, нерешительно подвинулся ближе и, положив руку на спину, мягко обнял его. Мышонок был словно в лёгком опьянении, он в отличие от Короля с напором подвинулся ближе, уткнувшись в крепкую грудь Мобея лбом. Он медленно и протяжно вдохнул, ощущая ни с чем не сравнимую свежесть, которая контрастно впивалась в его сознание. Мобей боялся снова погрузиться в сон, он не хотел вновь увидеть такого Цинхуа, от вида которого Повелителя Севера вымораживало насквозь, если он сможет в следующий раз вовремя его разбудить, то всё будет в порядке… в относительном. Он был слишком хрупким в его глазах, казалось он может рассыпаться на осколки, если ветер ещё раз подует не так, как предсказывали. Ощущая неровности горячего дыхания на своём плече, он понял что человек ещё бодрствовал, поэтому невзирая на всю скопленную внутри неуверенность, с замирающим внутри сердцем, спросил спокойным и тихим голосом: — Цинхуа, что тебе приснилось? На секунду он напрягся, что сразу же почувствовал Мобей, ведь они были ближе, чем когда-либо, но прежде, чем Король успел добавить, что рассказывать необязательно, Цинхуа глубоко вдохнул и еле слышно прошептал: — Они… те, кто это сделал… и всё по новой… тот самый момент, а потом, — он остановился, собираясь с духом, сжал кулаки и стыдливо продолжил. — Я их всех одного за другим казнил разными пытками: кастрация, пила и одному вырезал коленные чашечки и раздробил фаланги, после чего утопил. Если бы не действие чая, то Цинхуа уже наверняка бы покрылся мелкой дрожью, но он абсолютно безэмоциональным и тихим голосовом изрёк: — Мобей, — он слегка отстранился и рукой вцепился в его плечо, поднимая потухший взгляд с лёгкой щепоткой безумия, посмотрел в лицо, наполненное ледяным спокойствием и внимавшее каждому слову, — Самое отвратительное и мерзкое в том, что я действительно этого хотел. Мне хотелось замучить их до смерти, чтобы они страдали и умоляли, а потом растоптать их. Я мерзок и отвратителен, не так ли? — он усмехнулся. Мобей, на удивление Цинхуа в ответ лишь сильнее обнял его, и, разбивая полностью того своими словами, произнёс: — Цинхуа, ты никогда не был мерзок или отвратителен. Абсолютно нормально желать мести или ненавидеть того, кто причинил тебе боль. Было бы странно, если ты смиренно их простил. Демонам трудно контролировать такие сильные отрицательные чувства, но ты человек и справляешься намного лучше. Но, Цинхуа, я помогу тебе в мести и поисках. Цинхуа решил позволить себе быть слабым, он слишком долго притворялся сильным, слишком долго носил маску, которая скрывала трещины. Он снова уткнулся лбом в плечо Мобея, вдыхая успокоительный аромат, он приоткрыл рот и слабым, усталым голосом решил ответить Мобею: — Если ты действительно так думаешь, то я рад. Мобей нежно провёл своими громоздкими, но изящными руками по его спине, вкладывая в этот простой и теперь такой частый жест всю нежность, которую мог, чтобы хоть слегка показать свою защиту и искреннюю привязанность: — Цинхуа, прежде всего тебе необходимо отдохнуть. Всё остальное подождёт. По тихому и ровному сопению Мобей понял, что Цинхуа так и заснул в его объятиях. Он и сам не мог понять почему, но уже с давних пор его бывший слуга ассоциируется у него с мышонком, особенно когда спит. Пусть тот сейчас его и не видит, но он знал, что Цинхуа спит с приоткрытым ртом, на боку, всегда только под одеялом, даже если находится у себя на пике. Часто бывало, что он закрывается полностью и просыпался из-за нехватки кислорода. Обычно он всегда спал спокойно, но во сне часто хмурился, словно испытывал дискомфорт, из-за этого у него на лбу между бровями образовалась небольшая морщинка. Правда Мобей давно заметил, что Цинхуа не сильно обращал внимания на свой внешний вид и в зеркало смотрелся лишь в случае необходимости. Мобею хотелось оградить Цинхуа от всего, но разве это было возможно? Он даже не смог уберечь его от покушения в собственных владениях, в надёжности которых он раньше не сомневался. Кажется, лишь с Цинхуа он смог ощутить, что сердце у него всё же есть, и теперь болело за его мышонка, но что толку? Единственное, что дарило лёгкую морось облегчения, что метка на руке не горела огнём, а лишь пощипывала, а надпись исчезла, новая так и не появилась. Организм у него хоть и был демонический, но всё же из плоти и крови, день был неимоверно тяжёлым как физически, так и морально; свинцовая усталость так и засыпала его снегом. Как бы он не сопротивлялся, но сон все же выиграл эту битву и после двухчасовой бойни, его сознание отправилось куда-то далеко, но неизменным остались лишь его аккуратные объятия. Путешествие оказалось коротким и первое, что увидел распахнувший глаза Мобей, а точнее сказать кого, был старейшина Менмо, с которым Король уже не встречался долгое время. Старейшина не сразу заметил Мобея и ходил из стороны в сторону что-то зло бормоча себе под нос, иногда останавливаясь и качая головой из стороны в сторону, тогда черты лица его смягчались, и он даже становился слегка опечаленным. Демон нисколько не изменился, казалось лишь, словно он выглядел более молодо. Видимо, его паразитический образ жизни всё же был эффективен. Он резко остановился и повернулся лицом к Мобею, сужая свои и без того маленькие глаза. Бросив свои размышления, он подошёл к Повелителю Севера и громко, с негодованием начал причитать: — Как же, твою мать, вы заебали меня! Ты и твой слуга! Мобей был сейчас слишком растерян и расстроен для злости, он вяло, с явным непониманием взглянул на Старейшину, полностью игнорируя его неучтивость, тем более, зная его характер. Слова, смысл которых был не ясен Мобею, он слышит далеко не первый раз, Цинхуа частенько на эмоциях произносил их или когда не замечал Мобея рядом. Обстановка вокруг была странной и чуждой ему: шумно, грязно, растительности практически нет, и та жухлая; вокруг всё было серо и уныло. Дома, которые, казалось, доставали небеса, стояли плотными рядами, словно ты в коробке. Вокруг всё гудело, людей было столько же, сколько муравьёв, одежда на них была ещё чуднее. Некоторая до неприличия открытая, у кого-то наоборот, на многих девушках так вообще что-то похожее на нижнее одеяние. У Мобея от этой пестроты слегка закружилось в глазах. Он посмотрел прямо в глаза Менмо и, прервав его бубнёж, задал прямой вопрос: — Что это за место? Старейшина смерил его взглядом и, усмехаясь, выпалил: — Это ты у своего слуги спроси! Оно такое отвратное, а я здесь вынужден чуть ли не каждую ночь находиться. Он удивился внутри себя, не слишком понимая происходящее, поэтому решил, что раз Менмо имеет титул Старейшины, пусть и объясняет: — Во-первых, он не слуга, — с обжигающе-холодной интонацией сказал он, но Менмо даже ухом не повёл, — Во-вторых, почему мы здесь и причём здесь Цинхуа? Менмо, нахватавшись многих новых привычек и словечек от Шень Цинцю, закатил глаза и заговорил: — Я что, слежу за вашими отношениями? Тьфу, что этот неблагодарный Ло Бинхе, что его подчиненные… от вас одна морока. Твоему не-слуге постоянно снятся кошмары, часто от них исходит слишком тёмная ци, поэтому меня притягивает в его отвратные сны. Мне уже это по горло, поэтому раз ты за него в ответе, то сам и разбирайся. Мобей слегка опешил. Кошмары? Цинхуа никогда не говорил и не подавал виду. Что-то здесь определённо не так. Хоть Мобей и сохранял свою ледяную маску, от Менмо не укрылась лёгкая рябь на глазах Повелителя Севера, внутри себя он удовлетворительно фыркнул, слушая вопрос: — Как давно? — Сложно сказать. Насколько я заметил, ему нормальные сны практически не снятся, а первый раз меня притянуло примерно через месяц после… того, как эти двое зажили отдельно в своей хижине, — лицо демона перекосилось, и он разочаровано покачал головой. Предвидя последующие вопросы Мобея и мечтая уже разобраться со всем этим, Менмо быстро, но чётко делая ударение на нужных словах, начал рассказывать: — Дело в том, что он не может сам преодолеть сны, в которых находится, он буквально застревает в них. А в сегодняшнем всё совсем плохо. Ему нужна помощь от кого-то, кто мог бы контролировать его мир сновидений, а иначе он так долго не протянет. Мне уже осточертело каждый раз его вытаскивать, — он призадумался, — Ло Бинхе бесится из-за того, что ты не отвечаешь на зов и не объясняешь причину ухода, — он нахмурился и сложил руки на груди, демонстрируя, как ему не хочется рассказывать дальше и как всё это его утомило, но он продолжил. — Я выяснил причину, почему у двоих Лордов отсутствуют метки, — Мобей с нескрываемым во взгляде интересом воззрился на него, слегка напоминая Старейшине собаку, — У их душ и тел разные метки, и они конфликтуют между собой. Скорее всего, они оба не из этого мира. В мире снов только души, поэтому ты можешь увидеть метку и что там. У Мобея пересохло в горле и сперло дыхание, видя возбужденно-шокированное состояние Повелителя Севера, Старейшина сразу же, не давая слово тому вставить, моментально заявил и махнул рукой: — Следуй за мной. Мобей молча пошёл следом, его не особо волновало такое обращение к собственной персоне, тем более, после услышанной информации его словно в лаву скинули. К тому же, он здесь как дракон на мелководье, ведь мир снов, не важно чей, полноправное владение Менмо. Даже захоти что-либо сделать здесь, Мобей будет бессилен. Он продолжал задаваться остро беспокоящими вопросами. Знал ли он вообще хоть что-то настоящее о Цинхуа? Почему он так увяз во внутренней тьме? Что вообще происходит? Они шли примерно минут пять, вихляя по переулкам, в которых толпа становилась меньше и меньше, пока совсем не исчезла. От шума и странных домов не осталось ни следа, но показались не менее странные жилища. Они были в максимум по два этажа, полуразрушенные и старые, половина из них явно пустовали. Вся округа провоняла мусором, смешиваясь с резким и тяжёлым запахом, которые исходили от тех странных повозок раннее. Мобею не нужно было долго осматриваться, ибо здесь всё было статично уродливое и одинаковое, Старейшина провёл внутрь в один из таких домов, подведя к деревянной двери с трещинами, но несмотря на это выглядела она массивной и крепкой. Догадавшись, что нужно схватиться за рукоять двери, Мобей протянул свою руку, но прежде чем он успел коснуться её, Старейшина Менмо прервал его: — Ты уверен, что хочешь смотреть на это? Такая жизнь хуже смерти. Я могу тебе просто сейчас коротко всё рассказать и передать контроль над его снами. Мобей ни секунды не колеблясь, открыл дверь и прежде, чем исчезнуть в темноте, ответил: — Я должен.