Цветы в зеркале, луна в воде

— Я тебя ненавижу Эти слова так и звучали эхом в угасающем сознании Лао, ураганом переходящим в штиль. Он медленно угасал и мысли вместе с ним погружались в мягкую тьму. Голова практически в буквальном смысле раскалывалась, кроме тупой боли от ударов, он ничего больше и не чувствовал, лишь растерянность и обиду. Как так? Слишком устал, слишком больно, всё слишком. Не в силах и не имея ни грамма желания подняться, Лао так и лежал на ледяном полу, зацепившись взглядом за покосившийся комод, за которым в детстве он отчаянно прятался под одеялом, сотрясаясь, рвано и тихо шепча под нос разную успокаивающую околесицу, как волшебное заклинание, словно это могло помочь. Вся комната поплыла и слилась в единый тошнотворно-зелёный цвет. Прежде чем его глаза окончательно закрылись, Лао, продолжая смотреть на поломанный отцом комод, тихо просипел, не осознавая что озвучил мысли вслух: — В этом причина? Мобей уже давно перестал удивляться происходящему, но эта сцена вновь заставила его поежиться. Вся жизнь Цинхуа была такой тоскливой и ужасной; в ней буквально не было практически ничего хорошего, а часть с хорошими воспоминаниями, которые по идее должны служить опорой человеку, он попросту не помнил. Мобею хотелось, чтобы это быстрее закончилось. Быстрее помочь Цинхуа выбраться из этого кошмара. Сколько ночей подряд ему уже снится подобное? Сколько он так терпит? Хоть жизнь Мобея тоже не слишком блестела красками счастья и родительской любви, но так к нему никогда не относились, а пришедшее после безразличие всё же было лучше, чем увиденное. Хоть в самом начале его колющая боль неотступно следовала за ним, но она не была настолько высока. Ведь с самого начала между ним и родителями не было сильной эмоциональной привязанности, Мобей с детства привык маскировать эмоции, поэтому позже и чувства, многие возникали так же быстро, как и увядали. На улице начали меркнуть краски обжигающе красного заката; волна чернильного неба захлестнула всё вокруг, поглотив все тёплые цвета; облака застилали небесные светила. Этот вечер был поистине тёмным, но Лао так и не увидит его, правда даже без этого он познает медленно затягивающую тьму вокруг, в которой вне зависимости от времени суток всегда будет всё обсидианово синего цвета, бежать некуда. Лао начал медленно приходить в себя. Стоило ему открыть глаза, как голову словно пронзило стрелой, он обхватил её руками, свернувшись калачиком и протяжно застонал. Горло от сухости, словно когтями дикого волка царапало, казалось в его организме не было ни капли влаги. Он попытался встать, но спину прожгло электрическим током, отчего Лао сдавленно прохрипел, качаясь и придерживаясь за стену. Превозмогая боль, юноша приподнялся, но сразу же схватился за голову и съехал вниз по стенке. Грудь сдавливало, в горле застрял комок, мешая дышать, но ни одной слезы он выдавить из себя не мог. Тогда он на четвереньках, наощупь пополз по лестнице, цепляя новые занозы и с каждым вздохом ощущая, что объём воздуха, который он может вдохнуть, становится всё меньше и меньше. Разбивая жуткую тишину тяжёлым и прерывистым дыханием, он облокотился на дверь. Посидев в таком положении пару минут, он попытался унять беспокойство. Дышать всё ещё было тяжело, увеличившаяся жажда, казалось, медленно убивала, пустыня была внутри и снаружи. Он протянул худощавую руку вверх, цепляясь за ручку двери, Лао несколько раз потянул вниз, но сколько бы механизм со скрипом не опустился и вновь поднялся, дверь оставалась закрытой. Паника вновь начала наполнять его, но юноша решительно хотел выбраться, поэтому он заколотил по двери из последних сил, что ещё теплились в теле, но глухие удары, от которых прожигало болью были криком в пустыне. Его потуги стали походить на стихающее эхо в густом лесу, пока руки от усталости не обмякли. Лао устало закрыл глаза и еле слышно застонал; он хотел взорваться от безысходности, грудь сдавливало от удушающего желания зарыдать. От этого ощущения застрявшего рыдания хотелось разорвать грудь, и покончить с этим раз и навсегда. В горле застрявший крик, царапающий и прилипший, словно репейник, мешал проникать потокам воздуха. Он закрыл ладонями лицо и истошно захрипел, пока полностью не осип, Лао ещё долгое время мычал, пока не схватился за собственное горло руками, сжимая его, оставляя неровные углубления от поломанных и неухоженных ногтей. Прокручивая в голове раз за разом тот самый момент, сильнейший толчок столь хрупкими руками, казалось, передал всё, что она не высказала словами. Столь животрепещущая ненависть, хранившееся долгое время под замком стала более, чем понятна ему с каждым ударом о ступени, с каждой полученной ссадиной и синяком от человека, который буквально все эти мучительные и ненавистные года был его смыслом жизни. В воздухе повисло так и не произнесённое слово «мама». Мог ли он так её теперь называть? Считала ли она его хоть раз сыном? Наверное, до всего происходящего кошмара, возможно, первые месяца всё ещё считала, но после он стал лишь тяжким ненавистным грузом, из-за которого она страдала. Лао быстро догадался почему, ведь на подкорках сознания похожие мысли ни на миг не покидали его. Сквозь его всё ещё бьющееся сердце пророс бамбук вины, вымещая все тёплые чувства, продолжая стремиться вверх, пронзая трепещущую птицу вновь и вновь. Он чувствовал себя виноватым в те моменты, когда его дорогую и любимую маму насиловали раз за разом, Лао лишь прятался, за старым комодом, ни единой попытки помочь, просто закрывал на всё глаза. Смотрясь в зеркало — не видел ничего, кроме вязкого и вонючего отвращения, которое уже не отмыть. Он хуже всех, хуже родственников, что плевать на всё хотели; полиции, которая не воспринимала слова ребёнка всерьёз, они не видели, не знали, а он собственными руками из раза в раз губил, уничтожал и забивал её. Чем же тогда он лучше папы? Единственное, чем он был с самого рождения — лишь жалкой пародией на человека. По его сосудам только и разливается ничтожность. Истинный злодей здесь только он, знать и не делать ничего, вот что достойно порицания и презрения. Заработок денег был лишь причиной, чтобы не возвращаться в этот подвал, пропахший склизким омерзением и чистой ненавистью, в которой он по невнимательности и детской торопливости ног, упал в лужу. Некому было вытащить маленького ребёнка, грязного, изуродованного до острой дрожи. Стоило увидеть мальчику хоть крупицу света в этом квадрате Малевича, он поднялся с колен. Это единственное, о чем он думал, погрязая в пучину все глубже и глубже с каждым днём. Мобей ринулся к Лао, который пустым взглядом смотрел на ручку двери, согнувшись в фантомном спазме. Сколько бы он не пытался коснуться или докричаться до него, всё было бесполезно, ибо это лишь воспоминания, отрывок из жизни и не более. Он больше не мог смотреть и ничего не делать, всё это было слишком и, кажется, галопировало непрерывно, чем старше становился Лао, тем сильнее поток чёрной жизненной смолы топил его, словно он был проклят. Лучше бы так и было, но в том мире не было ни магии, ни демонов и страдания, которые получил человек, нечем было объяснить. Мобей прислонился к стене напротив, бессильно наблюдая за медленно гаснущим человеком. Цинхуа, нет, Лао буквально перед ним, но всё это столь эфемерно и нереально сейчас. Мобей вновь протянул руку, но он словно касался воздуха; если вспомнить, то в его мире Лао был слишком лёгким, он ел мало и не часто, хотя для людей еда один из основных аспектов их существования, насколько знал демон. Он не заметил, как одно воспоминание плавным потоком реки перетекло в другое. Лао завозился от шума, исходящего со стороны двери, приоткрыв распухшие глаза. Едва он успел осознать что-либо, как дверь была резко открыта и туповатым углом пришлась ему вниз живота, подросток замычал от боли, схватившись за место ушиба. Послышались пыхтящие озлобленные вздохи и сильный запах дешёвого курева: — Блядский щенок, чего развалился на проходе! — он с силой толкнул дверь ещё раз, но парень успел отодвинуться и косяк двери лишь задел ногу. — Может на тебя наступить, псина? — он утробно заржал. Лао прошиб озноб, по позвоночнику прошла волна электричества, смешиваясь с ледяным потом, осознание ударило топором, — сейчас он узнает. В его сознании всплывали сцена одна хуже другой, проклиная себя и свою жизнь, он подумал, что лучше бы его тогда сбила та машина, три дня назад, насмерть. Но что он мог сделать в такой ситуации? Лишь отодвинуться подальше, чтобы не получить пинок, он сполз вниз, вжавшись в стену. Сил сидеть или встать не было, поэтому лёжа вдоль стены и не дыша, он искренне надеялся либо умереть, либо что отец примет его за труп или просто не заметит. Лао зажмурил глаза, чувствуя как каждая мышечная клетка напряглась, казалось, они не выдержат и просто лопнут. Холодная стена дарила лёгкое успокоение, но этого было слишком мало и мимолетно, поэтому человек мгновенно вернулся к изнывающей боли, которая разливалась по всему телу, скрюченному чувством тошноты желудку и колющему страху. Он старался улавливать каждый вдох и выдох, их глубину и тон, тяжесть и скорость шагов, любую мелочь, которая могла бы выдать настроение и эмоции. Лао не смог уловить какие-либо изменения то ли от его головной боли, которая мешала сосредоточиться, то ли его слух слишком ослаб. Внутри всё окончательно замерзло и сковало коркой льда его бушующие чувства, когда послышался характерный скрип ступеней. Звук тяжёлых и неторопливых шагов приближался с каждой секундой, заставляя сердце учащённо биться и замереть, когда шаги остановились, а ботинки замерли перед ним. Отец, наклонившись, схватил и потянул его за воротник, испуганный и прикованный взгляд встретился с пустым и прожигающим. Осмотрев его, он усмехнулся холодно и тихо: — Эта сучка и тебя кинула. Она обманом завела тебя и обманом избавилась. Ты и всё твоё существование лишь жалкая ложь. Как ты ещё живёшь? Лао знал, что отец ненавидел молчание, он не успел даже придумать, что сказать в ответ, как почувствовал, что его грубовато подняли и потащили. Свет из холла резко ударил в глаза, изгоняя последние капли подвальной темноты. От столь резкой перемены глаза заслезились; он решительно не понимал происходящего. Это походило на те редкие и до боли странные и будоражащие моменты, когда поведение отца резко менялось, и он делал непривычно добрые для него вещи. Этот человек был непредсказуемым, поэтому парень не знал: почувствует он кухонный нож в ладони или, может, его угостят стаканчиком колы. Так же грубо и резко, он оказался на диване в зале, где свет был более приглушенный и не бил ослепительной вспышкой по уставшим глазам. Внутри всё изнывало не только от боли, но и от напряжения, которое изматывало не хуже тренировок. Он так устал ото всего, особенно от страха, съедающего его изнутри, заменяя собой все остальные чувства и эмоции. Парень, подтянув к себе тонкие ноги и спрятав в них голову, ожидал, скорее, не прихода отца, а страшной небесной кары. Настенные часы нервно тикали, отдаваясь чуть ли не ударами внутри Лао, он ёрзал, щипал, собирал катышки, но не мог успокоиться. Стоило услышать знакомые шаги, он сразу же замер, осторожно поглядывая на высокий силуэт. Мужчина приближался, держа в руках небольшой сундучок и кружку. «Кажется, я ударился головой сильнее, чем думал». Подошедший человек, не церемонясь схватил его за тонкую лодыжку и резко потянул, заставляя Лао вытянуть ноги; он с дождливым и моросящим страхом и отрешенным недоумением наблюдал за действиями отца. Тот абсолютно не замечая или игнорируя дрожь, которую парень не мог больше сдерживать, осмотрел его ноги. Мужчина с характерным щелчком открыл пыльный и поцарапанный пластиковый сундучок и извлёк оттуда перекись водорода, пластыри, бинты и прочую медицинскую чушь, что было более, чем непривычно. Там не было ни ножа, ни ножниц или другого холодного оружия. Со скрываемым удивлением он наблюдал за каждым действием огромных рук, которые небрежно, но всё же обрабатывали раны. Засевший внутри зайцем страх, царапающий и кусающий, никуда не делся, он лишь ждал в какой момент выпрыгнуть. Лао почувствовал, что до этого самого момента осталось не так много времени, когда их взгляды встретились. Повисшее до этого молчание было прервано, и воздух внутри лёгких стал обжигать: — Тебе надо башку помыть, вся в твоей грязной крови, — он посмотрел на свои пальцы, которые были все перепачканы в красной жидкости. — Даже трогать противно. Парень сглотнул и растерянно кивнул, не отрывая взгляда от руки, которая взяла его тонкое и хрупкое запястье, и несколько раз покрутила: — Знаешь, ты всегда был похож на бабу, особенно внешне. Сейчас же ты копия этой шлюхи, только сисек не хватает, — он хрипло и громко загоготал. — Хотя, знаешь, в этом даже что-то есть… в этой твоей пидорской внешности, что ли… Лао замер, ощущая как что-то липкое и холодное поползло вверх по спине, пуская корни внутрь. Его впервые обуял такой отвратительно жгучий испуг, он был по-настоящему промозглым и склизким, напоминая щупальца, которые схватили его и сдавливали сильнее с каждым ударом секундной стрелки. Этот взгляд такой хищный, насмехающийся и такой бесчеловечный. Нужно бежать, хотя бы сейчас уйти, пока не случилось что-то страшное. Его оцепенение прошло, и он, встав на ноги, которые готовы подкоситься в любой момент, находя неизвестный ему источник выдержки внутри себя, холодно проговорил: — Мне действительно нужно помыть голову, — рука, держащая его запястье, наконец отпустила, и он не глядя ушёл в ванную комнату. Мобей не верил ни единому жесту этого ублюдка: от них сквозил аромат жестокости и равнодушия. С ненавистной куклой дети и то более мягко обращаются. Теперь он полностью убедился в безобразно гнилых и жестоких желаниях, — для него Лао был не более, чем игрушкой или бесполезным дополнением к женщине, что он мучил. Повелитель Севера уже давно понял, что он не в силах что-то изменить, но принять это сложнее. И всё же он принял решение, что когда всё это закончится, он будет рядом с Лао, не бросит его одного со всем этим даже если тот будет отталкивать в будущем или случится что-то в их отношениях. Мобей будет помогать столько, сколько потребуется, своими силами или через посредников, — не важно, лишь бы душа его была в порядке. Воспоминания проносились и менялись. Как и думал Мобей, этот человек запер в подвале Лао, но тот, тоже ожидавший подобного исхода событий, не воспринял это истерикой, лишь смиренно наблюдал снизу как закрывается дверь и последние всполохи дневного света меркнут. После нескольких попыток побега, его посадили на цепь, Лао буквально стал пленником. Теперь тихая, безмолвная безропотность сменилась паникой и приступами, ко всему имевшемуся набору ярких и повседневных страхов прибавился новый, который стремительно поглощал его с каждым днём, но не было ни возможности, ни сил что-то предпринять. Казалось стены с каждым днём давят всё больше и больше, это становилось невыносимо, в те моменты когда накатывала рвота, он старался держаться у двери. Это был навечно закрытый для него выход, но тонкие лучи света из щели, через которую можно почувствовать воздух снаружи, помогали. В менее острые моменты он садился писать за чудом сохранившийся телефон, который прятал с момента, когда остался здесь один. Мобей, уже видевший до этого странный артефакт в руках парня, каждый раз садился рядом с ним, наблюдая за быстрым тыканьем пальцев по клавиатуре. Лао проводил за этим целые дни, полностью уходя из внешнего мира. Это было его оплотом, спасение на какое-то время. Но всё же больше Повелителя Севера удивляло совсем иное: описания окружающего мира, имена и поведение героев так было похоже на них всех, только вот Шень Цинцю был здесь странным и не слишком умным злодеем, а Ло Бинхе ненавидел его до дрожи и постоянно пропадал в утехах, собрав целый гарем. Хотя и этот Ло Бинхе пропадал в утехах, но со своим дорого обожаемым учителем. Мобей же оставался таким же, он примерно так же встретил Цинхуа, да и поведение обоих было таким же. Только вот было одно «но», которое сильно начинало тревожить демона, : там их отношения оставались такими же холодными и даже хуже, пока Мобей не убил его собственными руками. В голову ударили воспоминания прошлого, когда Мобей примерно так и хотел сделать, попользовавшись им в своих целях. Он ошарашенно замер и уставился в светящийся экран, теперь маячащее осознание обрушилось на него ведром горячей воды. Всё это время Лао действительно писал про них и это было не просто совпадением. Он осмотрел парня с ног до головы, всматриваясь в каждую деталь, родинку под левым глазом, слишком худые руки, растрепанные и тусклые волосы и блестящий взгляд, с которым тот писал. Все эти черты принадлежали не просто человеку, а буквально Богу для Мобея. Он больше не видел перед собой того Цинхуа, рядом с ним сидел создатель его мира. Мобей уставился на собственные руки, пытаясь поверить. Он всего лишь герой из его книги, который был создан под детским впечатлением. Лао почему-то оказался в этой самой книге, но вместо того, чтобы занять роль Ло Бинхе или ещё кого-то сильного, он попал в слабое и хрупкое тело со средними навыками и не самым сильным и ярким ядром, более того не счесть моментов сколько раз он мог умереть. Почему же тот, кто должен по идее жить в роскоши, попав в собственный мир, стал посредственностью? Повелитель Севера сделал из этого вывод, пришедший в голову сразу же и не требующей особо умственных усилий. Этот человек явно не по собственной воле оказался там. Но тогда назревал следующий вопрос: каким образом он оказался в книге? Всё происходящее казалось таким странным и неправильным. Посмотря на парня, который оживлялся и проявлял положительные эмоции только во время активной писательской деятельности, к нему пришла одна мысль: что, если он попал в новеллу из-за сильного желания сбежать? Но в противовес этой, казалось, логичной мысли шла другая. В этом мире нет магии, насколько понял Повелитель Севера, здесь казалось вообще кроме грязи и боли ничего нет. Энергичное тыканье пальцев оборвалось, он замер, смотря одновременно в телефон и сквозь него. Его суставы только что ощущались такими гибкими, а теперь задеревенели, но все же он нажал на зелёный значок посередине. Никогда ещё не было так сложно набрать комбинацию цифр. Всё его нутро жаждало спасение, на пути к этому вставало слишком много «но». Его мама терпела до последнего, она бы и до смерти выдержала, чем он заслужил спасенье? Он должен получить наказание за свою жизнь, за то что мог получать удовольствие, ведь у него была новелла, а у неё ничего абсолютно. Если он позвонит, если ему поверят, то что тогда? Всё закончится? Может, Лао сможет найти её и попросить прощения, это ничего не поменяет в тяжести его преступления, но если его простят, он будет самым счастливым человеком и тогда точно больше не уйдёт от неё ни на шаг. Его фантазии и мечты мгновенно разбились о реальность, обычно дерганный и сосредоточенный Лао увяз полностью в своих думах; он решился. Его пальцы медленно набирали номер полиции, но взрывная боль заставила его вынырнуть, огненные ощущения и неестественный угол наклона некоторых пальцев кричали о переломе. Он не успел ни посмотреть куда улетел телефон, ни толком что-то объяснить, как множество размашистых и тяжелых ударов ногой прилетело в голову и лицо, которое он закрывал ладонями. Лао был слишком хрупким и слабым, о сопротивлении речи и не шло, ведь тогда не обошлось бы только переломаными костями пальцев, он мгновенно потерял сознание, соскальзавая и падая на пол. Человек, что бил его в упор не замечал это, продолжая издеваться практически над бездыханом телом. На следующей день, когда Лао очнулся, то мог едва шевелиться, кажется отец вчера не на шутку разошёлся. Правда эта проблема ушла на второй план, когда он понял, что телефон разбитый и раздавленный лежит перед ним, последнее что приносило ему крупицы счастья, было уничтожено полностью. Он даже не успел ответить на комментарий своего «любимого» хейтера. У Лао вскользь возникла мысль, что он сам похож на этот телефон, нет, он почти является им. Это его позабавило, но уголки губ не поднялись, а вот слёзы покатились одна за другой и мёртвый смешок раздался в пустом подвале. У него ничего не осталось. Всё это время Мобей был рядом с ним, сначала пытаясь защитить, потом успокоить, но это было настолько невыносимо бесполезно, узнай кто, что Повелитель Севера вытворяет такое с отрывком чужих воспоминаний, то с его авторитетом можно было попрощаться. Но совершенно другие мысли занимали его голову. Как помочь и что сделать, хоть что-то. Можно ли изменить его память, ибо Мобей совершенно не понимал как можно жить со всем этим? Спокойных и мирных воспоминаний было немного, правда даже когда Лао трясло до красных точек, когда он буквально был весь синий от очередных бешеных приступов отца и ничего кроме боли не ощущал. Чтобы не утонуть в этом дерьме и не сойти окончательно с ума, всё, что ему осталось, остервенело писать новеллу, он вцепился в это мёртвой хваткой, тратя на это все оставшиеся ресурсы. Он был подобно дереву, росшему на краю обрыва, которое рано или поздно бы упало от селя или бы разрушило своими же корнями почву; но этими же корнями он и удерживал себя. Воспоминание пришедшее на смену этому разительно отличалось. Лао смотрел с настороженностью на дверь перед собой, но его кожа хоть и отличалась затхлой мышиной бледностью, но ни единого синего пятнышка или раны не было видно. Фигура, сидящая перед лестницей не тряслась и не задыхалась, но выглядел он кузнечиком перед воробьём, который явно вот-вот должен возникнуть, — немое ожидание юноши буквально кричало об этом. Вроде не было слышно приближающихся шагов или крика, но отчего-то Лао был уверен, что грянет шторм. Последние две недели его не трогали, чаще приносили еду и даже практически не материли, поменяли лампу и принесли одежду. Это всё вызывало нешуточное волнение внутри и щемящую тревогу, которая застилала всё внутри. Эти странные жесты по отношению к нему не вызывали доверия или покоя, змеёй оборачивались вокруг шеи, готовые в любой момент сомкнуться тремя кольцами. Тишину, наполненную иглами, разрушил шум тяжёлых шагов, заставляя всё внутри парня содрогаться. Слишком спертый воздух, слишком отрицательный отзыв, слишком маленькое пространство; всё было через край сегодня, тихо нашептывая, что до смерча, который не впишется ни в одну из шкал измерений. Оставалось меньше и меньше времени. Шаг, лёгкий тёплый бриз; шаг, щекочущие потоки воздуха; шаг, ветер в котором дышать противно; шаг, температура поднялась вместе с сильными порывами ветра; шаг вихрь начал обжигать; шаг, дверь открылась и начался ураган. Первое, что почувствовал Лао с его чутким обонянием, это запах спирта, перемешанный с сигаретами и потом. Силуэт, качнувшись, медленно и путанно переставлял ноги, но на лестнице так и не растянулся. Стоило двери приоткрыться, как он спрятался за тот старый комод, но разве мог он его скрыть или спасти? Да и цепь тянувшееся за ним, словно змея, выдавала бы его с потрохами будь здесь хоть лабиринт из густых кустов. Перекошенная пугающей ухмылкой и ядовитым желанием, о котором парень с ужасом догадывался, увидя его безумный взгляд, больше была похожа на карикатуру, но это была реальность. Отец встал между комодом и стеной, загораживая проход, будто бы Лао мог куда-то сбежать. Присев на корточки и протянув сырые и вонючие руки, он схватил его за подбородок и дёрнул на себя: — Маленькая сучка вздумала прятаться? — парень старался не двигаться и не моргать. — Ты действительно совсем как она, даже смотришь так же. Отпустив его подбородок, он схватил его за ногу и вытащил, упиравшегося и держащегося за комод парня, словно это была кукла. Кажется, его одновременно забавляло происходящее и раздражало, поэтому он переместил руку на цепь и буквально провёз его спиной по ледяному полу, заставляя того болезненно вскрикнуть. Если бы не слой кофты на его спине, то он бы не отделался простыми синяками и покраснениями. Лао не успел сделать лишнего вдоха, как весь кислород выбило из лёгких резким броском на кровать. Его и без того больная спина словно сломалась, он не мог пошевелиться, его кости и мышцы прошибло током, но все мысли о спине пропали, стоило увидеть перед собой то самое лицо. Грудь стянуло, хотя его никто и не держал, но от ужаса, подступавшего к горлу, он оцепенел. Этот человек, которого Лао больше никак не мог назвать отцом, был настолько близко, что он на своей коже почувствовал чужое разгоряченное дыхание и запах гнилья изо рта. Парень задеревенел, из горла рвался крик, но он так и оставался внутри. Он был парализован страхом неизбежного. — Должно быть, ты хорошо работаешь ртом. Этому ты явно должен был научиться на своей работе, — он надавил двумя пальцами, разжимая челюсть. Он уже не первый раз слышал грязные слова про его жизнь ночной бабочки, но реальность была такова, что чаще всего ночью он работал либо грузчиком, либо уборщиком, часто не получая деньги за это. Обычно он молчаливо и терпеливо сносил поток брани, но теперь захотелось закричать и заплакать, ради кого и чего он стирал всё это время руки в кровь? Чтобы узреть перед собой это? Поменяться местами с матерью? Как бы он не был омерзителен в собственном эгоизме перед ней, Лао не хотелось задыхаться и погружаться в омут, пускай он и заслужил. Ему хотелось выбраться отсюда, но омерзительно тёплые до вонючести руки, которые начали мять везде, где только можно и грубыми ломаными прикосновениями гладить. Сколько бы он не дёргался под этим, не пытался хоть как-то соскользнуть, его возвращали обратно. У него не было сил сопротивляться, противостоять такому напору, даже на простое дёрганье уходило слишком много энергии. Лао весь состоял из страха и усталости, но в этот момент его резко скинули с кровати и сжав за плечи, подняли, поставив на колени с такой силой, что кости словно треснули, а из глаз посыпались искры. Лао окинул его долгим и ненавидящим взглядом, но разве этого человека заботили его чувства? Увидев этот горящий ненавистью взгляд, а не запуганного зверя, который дарил будоражащий кайф, он разозлился, разжимая челюсти и сразу впихнул свой член, войдя вплотную, упирается в глотку. Низ лица свело от боли, доступ к кислороду был перекрыт, лобковые волосы кололи иглами и воняли мочой. Из глаз прыснули слёзы, а лицо из-за нехватки воздуха опасно покраснело. Горло сжималось, чувство тошноты накатило слишком резко и неожиданно, Лао пытался всеми силами сдержаться несмотря на то, как хотелось унизить человека, который мучил его, но последствия этого слишком непредсказуемы. Держа его за затылок, направляя и насаживая остервенело и дико, он искренне упивался этим зрелищем и хлюпающими звуками. Когда наконец он достиг экстаза, извергаясь в рот парню, полностью заполняя его липкой вязкой жидкостью, с громким чпоканьем отстраняется, вынув свой фаллос. Сжал его челюсти, не давая разомкнуть и запрокинул голову, держа за волосы, он приказал: — Глотай, как она. Только попробуй что-то вытворить, и тогда пущу тебя по кругу как сучку завтра. Лао начал захлебываться и кашлять, его всего колотит, силы полностью покинули его тело, но сесть или лечь возможности нет. Расползающийся страх смешался с прорастающим, как на дрожжах, глубоким омерзением и отвращением ко всему. На местах, где его касался этот человек, словно остались обуглившиеся следы рук, которые станут извечным напоминанием о случившемся. Ощущение удушающей обиды и ненависти на жизнь и человека, что когда-то он называл папой, поделили его тело и дух, только вот не на инь и ян, а на растекающуюся тьму, готовую поглотить его и кровавую, которая хочет всё вокруг испепелить. Эмоции менялись пугающе быстро, образуя ритуальный круг, где жертвой выступал Лао, но не было ни одного бога, который бы принял его и подарил успокоение. Казалось, они наоборот заливаются звонким смехом, наблюдая за очередным жалким поворотом жизни юнца. Комната стала кружиться в бешеном танце, второй волной тошнота подступила к горлу то ли от отвращения, то ли от фантомных ощущений во рту, не желала отступать. Новая лампочка вновь заморгала играючи, вспышки блеклого света били по глазам, тонкий звук тока по проводам, казалось, проникал внутрь головы, ломая и искажая происходящее. Лао перестал ориентироваться, реально ли происходящее или это всё же галлюцинация смешавшиеся с тенями прошлого. Остатки одежды были сняты, его вновь подтянули на тахту, но его сознание было слишком поглощено отрицательными эмоциями и буквально плавилось от происходящего. Боль в спине, которая и не проходила, расцвела новой вспышкой от грубого швыряния и соприкосновения с жёсткой поверхностью. Туман из его мыслей окончательно был выбит, когда его кожи на коленях коснулись обжигающе горячие руки, сжав до фантомного треска, и развели ноги в стороны. Ледяной ужас пронзил копьём, заставляя все мышцы заболеть от напряжения. Слабость резко перестала ощущаться, несмотря на крепкую хватку клешней на его ногах, он начал сопротивляться, пиная и щипая до синяков волосатые руки. Но его сила не шла ни в какое сравнение, даже если бы он не был так слаб и худ, единым ударом по низу живота, человек перед ним уничтожил все его потуги. Лао хотел было свернуться в комок и обхватить живот, из-за ноющей и тупой боли, которую было невозможно терпеть, но разве ему бы позволили уклониться? Воспользовавшись его заминкой, насильник развел его ноги и, не церемонясь, вогнал сразу два своих толстых и длинных пальца внутрь. Если до этого был ворох спутанных эмоций, то теперь резкая и ноющая боль легла плотным навесом, постепенно сплетаясь со всем. Он вводил пальцы, постепенно ускоряясь, и разводя их внутри, раня стенки своими длинными ногтями. Не прекращая процесс ни на секунду, он приблизился к его ушам, опалив их дыханием и грязно, заводя самого себя подобным, зашептал: — Тебе же определённо это нравится, не притворяйся, сучка. Лао на задворках сознания прекрасно знал, что это бесполезно говорить. Это мало того, что ничего не изменит, но лишь ещё хуже раззадорит человека перед ним, доставляя удовольствие, но отчаяние было столь велико, что контролировать хоть что-то было невозможно. Он хрипло, хватаясь за плечи человека перед ним, тихо заговорил: — Пожалуйста, хватит… достаточно…прошу, умоляю, не надо, отпусти… я больше никогда не сбегу… хватит. — Ты не только выглядишь как баба, но и ведёшь себя так же. Тебе никуда отсюда не сбежать, выблядок. Теперь ты займешь место этой шлюхи. Что с членом, что без, какая разница кого трахать, пока у него такое лицо и тело. Он резко отпрянул, от него, избавляясь от рук со своих плеч, словно от мусора и вынимая пальцы из анального отверстия. Лао прекрасно осознавал, что последует далее, он снова попытался сжать ноги, защититься хоть как-то, но разве это могло помочь против махины перед ним. Это был плевок в океан, хоть удара и не последовало, но ноги вернули в прежнее положение. В момент, когда он почувствовал как разгоряченный и напряженный половой орган начал тыкаться ему в зад, стало моментом, в который он осознал, что теперь всё точно кончено раз и навсегда. Одним резким толчком полностью войдя внутрь, разрывая и без того повреждённые стенки; заставил лежащего под ним Лао задергаться от боли. Он закричал во всё охрипшее и саднившее горло, как никогда раньше. Он всегда был тихим, и что бы не случалось, он скорее молча проглотит или в крайнем случае заплачет; Лао всегда всё хоронил глубоко в себе. Эти разрывающие и колющие ощущения были настолько невыносимы, что из глаз полились слёзы. Но на этом всё не закончилось, последовал резкий толчок один за другим, наращивая скорость с каждым шлепком. Тело под ним извивалось, пытаясь найти положение, при котором было бы лучше хоть немного. Мужчина положил свои руки на бёдра и крепко сжал их до красных следов на коже, не давая отдалиться от себя даже на миллиметр. Глубже войти уже было невозможно, но Лао казалось, что с каждым толчком он вжимается в него сильнее и хочет попросту разорвать его полностью. Прежде чем кончить в него, он приподнял нижнюю часть тела, заставляя выгибаться его трясущееся тело. Спина превратилась в кроваво-синее месиво, разъедаемое солёным потом. Он не успел и подумать, что это конец, как бойня началась снова ещё более отвратительная, всё хлюпало, он был весь перемазан в крови и чужом семени. Не было ни единого шанса сбежать, в голове дым пустоты, тело избитая кукла, сплошная боль, он даже уже не понимал какая. Повернув голову в сторону, смотря в никуда, остекленевший взгляд наткнулся на старый комод. Воспоминания мелодичным перезвоном ожили, ласковые прикосновения, наполненный любовью взгляд и тихий ропотный голос мамы, обрывочная фраза из диалога, который уже стёрся из памяти. «Бамбуковая роща», — мелодичной трелью эхом звучит её голос. Все звуки окружающего мира меркнут, всё исчезает и растворяется, сюда вход открыт лишь избранным, отпетым мученикам. Здесь кожа бархат, ласкаемая лучами солнца, дышится легко хрустальным воздухом, вода прозрачная слеза. Доступ отрицательным эмоциям закрыт, боли нет. Лао лишь поверхностно ощущает происходящее, душа вроде ещё в теле, но в то же время и нет. На лице с отсутствующим взглядом возникает блаженная улыбка, но слёзы всё так же расчерчивают дорожки, руки держащие его вмиг застывают, как и порывистые движения, мужчина всматривается в блаженное лицо безумца. Это пугающее лицо ещё долго будет ему сниться. После нескольких ударов и щелчков, он понимает что Лао в отключке, хоть глаза широко распахнуты, напряженные мышцы стали патокой. Сумасшествие испугало безумца, он отпрянул и, не разбирая дороги, выбежал из подвала, спасаясь от прокаженного болью человека, который больше не мог её выдерживать. Мобей сжал кулаки с такой силой, что ногти впивались до небольших ран в форму полумесяца. Всё, что осталось в нём – это глухая ярость, которую не на что пустить. Он пытался с самого начала убрать отца, отпихнуть, но вовремя опомнился. Всё проходило сквозь него, он был абсолютно бессилен, ведь это просто иллюзия прошлого и ничего более. Прошлое, которое было настолько реальным как и человек, который уже долгое время был его слугой, они были такими же реальными как дождь и снег, как утро и ночь. Он отвернулся и не смотрел, зажимая уши руками. Чужие страдания и боль ощущались как собственные, разливались и обмывали всё внутри, ведь это лишь его ощущение, какого же тогда ему… Мобей не смотрел не потому что ему было противно, а пытался подумать, хотел бы этого Лао. Он хватался за воспоминания, не мог понять теперь, а вёл ли с ним он по-настоящему хоть раз? Всё же он и не показывал в открытую, но не любил выглядеть уявзленно перед ним, всегда скрывал свои болезни. Ни на грамм легче не стало, Мобей хотел было попросить у Менмо закончить это, но из приоткрытого рта не вырвалось и звука. Холодная и пугающая мысль вновь посетила его, слишком часто они стали гостить у него в голове. Лао был абсолютно один всё это время, только этот странный артефакт вызывал эмоции у него, но после того, как его разрушили, он словно окончательно душу потерял. Если он покинет сейчас его, пускай это и воспоминания, то поступит не лучше его родителей. Он обязан быть здесь до конца и сам увидеть конец, пусть хотя бы призрачно, но сейчас в эту минуту, он не один. Мобей подошёл к Лао, который заснул от бессилия и нежно поглаживал того по рукам. Через несколько часов он очнулся, Лао не пытался встать или о чем-то думать, он смотрел в одну точку, было тихо и пусто внутри, абсолютное чистое ничего. Эмоции, которые били через край, растворились в черноте, всё кругом потускнело и заволокло дымом. Он ничего не чувствовал, даже сердце, казалось, не билось, только вот боль никуда не ушла и словно царапая, напоминала, что он ещё жив и дышит. Он не думал, просто не мог. Зачем что-то пытаться делать, пытаться жить. Ни в чём не было смысла. Сейчас всё закончилось, но надолго ли? Больше такого он не выдержит, слишком невыносимо, всё было слишком, но глухая тишь внутри, мягко обнимая его за трясущиеся плечи, напевала на ухо песню о смерти. Он сполз с тахты на пол, нащупав одежду того, в чьей сперме он искупался сегодня, начал шарить в карманах. Холодный металл обжёг кожу, связка ключей зазвенела, ломая мрак тишины. Совпадение или же судьба, но первый ключ, которым он попробовал открыть замок на цепи подошёл, и с характерным дзынем его нога оказалась на свободе. Тогда, к ужасу Мобея, который сторонне наблюдал, он несколько раз обмотал тяжёлый металл вокруг хрупкой шеи и сделал узел, как смог. Ни секунды не колеблясь и корчась от боли, он залез на комод, перекинул несколько раз цепь вокруг балки, дёрнул, убедившись в наличии натяжения. Оттолкнув мебель ногами и оказавшись без точки опоры, он завис в воздухе, кашляя и задыхаясь, цепь сдавливала горло сильнее с каждой секундой, оставляя после себя синяки, он содрогался до тех пор, пока не раздался хруст и всё вокруг померкло. Комната погрузилась во мрак и для Мобея, да и не только она. Паутиной расползалось прежде незнакомое чувство, которое поглощало, топя сердце, остановившееся вместе с Цинхуа. Пугающая звонкая тишина засела, перед глазами всё ещё болтающийся в петле холодной жестокости Цинхуа. Кровь в сосудах превратилась в засохшие чернила, воздух закончился, и легкие так и разрывались, последняя капля его ледяной выдержки лопнула, раня его. Мобей осел на пол, смотря пустым взглядом на собственные руки, сознание затопило чёрной дырой и демон совершенно забыл, где он и что это события давно минувших дней. Одна за другой, тонкие и натянутые до предела нити, оборвались, не в силах удержать град эмоций холодного Повелителя Севера беззвучно, рвано, вцепившись рукой в пол, он практически кричал, заливая всё. Его словно раздирало изнутри, он повалился и схватился руками за голову, грудь хотелось разорвать и растоптать бесполезную мышцу, она вся пропиталась этой уродливой тьмой. Мобей не понимал, почему так ужасно и ярко ощущается всё, ведь это и не его жизнь. Почему же грудную клетку сдавливало до хрипа? Никогда ему не было настолько невыносимо, и с этим Цинхуа жил столько внутри, вбивая гвозди сам в себя. Заледеневшая черная жижа и пространство вокруг начало трескаться, когда Мобей услышал до внутреннего скрежета знакомый голос, тихо и едва различимо, но с гулом в голове Повелителя Севера раздался плач, нет, это больше походило на завывание, скулёж, обладатель, которого не мог сдержаться и словно спрашивал разрешения. Суетливо поднялся, едва различая и понимая что и где, лишь ориентируясь на Лао, Мобей смог собрать себя. Здесь не было ничего, кроме темноты и деревянных стен, но помещение казалось бесконечным, хотя долго искать не пришлось, словно коридор подстраивался под него. В каком-то грязном и непонятным углу устроилась тень, что когда-то звали Лао, он был всё так же физически цел, но больше напоминал мертвеца, чем живого человека, пышущего энергией инь. Мобею и минуты не потребовалось, чтобы признать в нём того самого мальчишку из воспоминаний, но подойдя ближе, он ошарашенно замер. Это душа, но на ней живого места не было, всё исчерчено трещинами, перетекающие друг в друга. Он буквально был разбит. Лао совершенно не замечал Мобея, уткнувшись в коленки, и обхватя их руками, он в резком темпе качался вперёд назад, останавливаясь, иногда застывая словно памятник, но в диком и животном вое пронизанным человеческой болью, напоминая забившегося и запуганного в угол волчонка. Проверяя и щупая жухлый снег, который был готов растаять в любую секунду, тихий и надрывный голос, готовый рассыпаться вместе с Лао, прозвучал так неожиданно, но своей нежностью словно сливался с мягкой темнотой: — Лао. Стоило звуку коснуться его слуха, он поднял голову и пустыми, чёрными смоляными глазами окинул стоящую перед ним фигуру. В его взгляде скользнуло неуверенное узнавание, но расползающийся по венам страх захлёстывал его быстрее. Он был не рационален, сама боязнь людей, даже знакомых, возникала спонтанно и не всегда вовремя. Он вжимался в стену, стараясь стать с ней одним целым, слиться. Плечи заходили ходуном, руки, впивавшиеся в колени, потянулись к шее. Мобей среагировал моментально, оказываясь рядом, хватая его за руки и не давая навредить себе ещё больше. Его захват крепкий, из него не вырваться, но трясущиеся руки, словно он перенимает всю боль человека перед ним, выдавали его. Держа его за тонкие запястья, в его глазах, словно в зеркале, отразилась вспышка, на ладони, где не было ни единой трещины, яркая надпись сменилась, прожигая внутренности.

«Спаси меня»

Мобей таял, разливался рекой, этот поток воды хотел обернуться вокруг Лао, греть и оберегать. Он подался вперёд и обнял, крепко и нежно, словно боясь, что человек в его руках может ускользнуть и рассыпаться. Лао, выходя из оцепенения, сжал руки на его спине и в этот момент связь, что невидимо сцепляла их судьбы, опалила их сердца ощутимым теплом. — Пожалуйста, забери меня домой.