Цветы в зеркале, луна в воде

Стоило двери захлопнуться и единственный источник света пропал, не пропуская ни единого лучика, словно шипя на ухо: «дальше света нет». Будь Мобей обычным человеком, то давно бы уже оказался в самом низу, пересчитав мягким местом все ступени с их сколами и неровностями. Но несмотря на то, что он мог видеть в темноте, всё же шагал осторожно и вдумчиво, ведь Повелитель Севера был лишним стежком на этом полотне. Лестница была практически прямой и на вид не особо длинной, но даже таким, казалось бы очевидно-обыкновенным вещам, здесь нельзя было доверять, ведь чем дольше он шёл, тем гуще становилась атмосфера пустоты, появившаяся дымка усиливала и давила на душу Мобея. Наконец нить дощечек оборвалась, и он ощутил достаточно твёрдую и уверенную поверхность под ногами, но странный туман полностью поглотил всё вокруг, застилая каждый угол. Теперь никакое демоническое зрение или другая способность не поможет. Практически наугад, обдумывая каждый шаг, он двинулся в таинственный туман; он явно не был опасен, отравиться в чужом сне невозможно, но вот с лёгкостью навредить владельцу проще простого, ведь не знаешь, где начинается реальность, и кончается иллюзия. Мобей больше не брёл по черной неизвестности, дымка становился всё гуще и гуще, словно солнце выходящее из облаков, он приобретал ощутимую видимость и чёткость, но неожиданно плавным дуновеньем ветра развеялся и уступил место. Взором Мобей сразу же зацепился за ребёнка, хоть он не был сведущ в этом мире, но помещение показалось ему отвратным, а Цинхуа вроде говорил, что у людей принято заботиться о детях. Ребёнку подвал вовсе не казался странным, он другого в жизни и не видел, только на картинках в газетах. Комната, в которой ободранная и выцветшая тахта с грязными разводами на обивке, стояла в самом углу коробчонка, стены тошнотворно зелёного цвета с отколупавшейся в некоторых местах краской, украшенные лишь непонятными каракулями. В другом углу стоял покосившийся и изодранный комод, на полу, вперемешку с детскими рисунками, на обрывках газет и туалетной бумаги валялись бутылки и шприцы. Помещение было настолько маленькое, что даже тусклое освещение мерцавшей лампочки было вполне достаточно. На той самой тахте, которая казалось точно прошла войну, сидела женщина с ребёнком на руках, смотревшая в одну точку. Она обладала утонченными чертами лица и носом с горбинкой, но из-за бросавшейся в глаза худобы, она походила вовсе не на прекрасную нимфу, а, скорее, на оживший труп. Начиная с лица и заканчивая ногами, синяки чернильными пятнами покрывали её зеленоватого оттенка кожу. На ней была лишь футболка, которая явно была ей не по размеру. Хоть глаза и были открыты, но в них не было ни капли жизни, а лишь пустые чёрные омуты. Ребёнок на её руках с мягким и приятным глазу личиком, отличался тихой резвостью, он постоянно перебирал и теребил длинные пальцы матери, иногда легонько играл с её волосами, вплотную прижимался к ней, словно пытаясь стать её частью. Детское личико нахмурилось, сжав руку женщины сильнее, он тихо-тихо заговорил, на несколько секунду перестав дышать, словно боясь спугнуть женщину: — Мам, прости меня, это из-за меня п-папа разозлился, да? Тебе очень больно, — он протянул свои маленькие ручки и пытаясь погладить её по голове, но достал лишь до лба. Немая и пустая статуя отмерла и слегка оживилась, она попыталась улыбнуться, но из-за распухшего лица это выглядело пугающе, хрипя и ломано приглаживая дитя, она посмотрела на маленького человека и просипела: — А-Лао, ты не виноват, у нашей семьи сейчас сложные времена, вот папа и злится. Малышу так захотелось заплакать и ещё ближе прижаться к маме, но вместо этого его мягкие черты лица вдруг стали жёстче, и он выпалил: — Но папа постоянно обижает маму! Нам говорили в садике: нельзя бить или обзывать друг друга, даже если вы не любите друг друга, но папа же любит маму, тогда почему он плохо себя ведёт? Его нужно наказать. Женщина увидела собравшуюся влагу в глазах сына, и попытку не заплакать, от чего её казалось уже мёртвое нутро сжалось, она совершенно не знала что ответить на такой вопрос, поэтому решила переключить тему: — А-Лао, тебе страшно? Он долго думал, что ответить; с одной стороны не хотел беспокоить её, с другой стороны ему было страшно, совершенно не по-детски, аж до дрожи и сбившегося дыхания, он стыдливо и робко пробубнил: — Совсем чуток, — он сдавленно вздохнул. — Мам, если папа сегодня вернётся с теми дядями, давай спрячемся. Женщина вздрогнула, черты её лица исказились, превращаясь в гримасу страха и отвращения. Бегло окинув подвальную комнату взглядом, она с силой сжала свою руку. Конечно, здесь совершенно негде спрятаться, она убеждалась в этом уже не один раз до синяков на спине и разодранных коленей, до истошно-пустых криков. Правда в глазах мальчика всё ещё была беглая надежда, он ещё не познал полного отчаяния. Она ласково провела по его щеке и поцеловала в лоб, тихо шепнула на ухо: — Если папа придёт с друзьями или снова пьяный, то залезай за комод и закрой ушки и глаза, ни в коем случае их не открывай, а иначе тебя съест страшный шуйгуй. Ребёнок метнул недоверчивый взгляд, но не отпрянул, а нахмурил брови и надул щёки: — Мам, нет же никаких шуйгуев, это просто миф. Папа, — он снизил тон голоса, боясь быть услышанным, — страшнее любого шуйгуя. Лицо женщины совсем померкло, она устало потупила взгляд в пол: — А-Лао, ты не должен понимать и видеть то, что происходит, лучше бы ты был глупым ребёнком, — женщина с плескавшейся печалью взглянула в распахнутые очи ребёнка, — помнишь, я тебе рассказала о месте, в котором я хотела бы оказаться? Когда будет страшно, можешь тоже мечтать о том месте. Это будет наш с тобой тайный мирок, — она вяло подмигнула и поднесла кривой палец к губам. Мальчик повторил жест и робко, но искренне улыбнулся. Он схватил её руку двумя ладошками и энергично закивал: — Там очень весело, там есть демоны, но они добрые, и мы вместе играем. Люди постоянно пытаются на нас напасть, но демон льда всех их, вшух, — он неуклюже взмахнул рукой, — и замораживает. Мягкая улыбка озарила её лицо и с лёгкой смешинкой в голосе, она добавила: — Главное, сохраните мою бамбуковую рощу в целости и сохранности. Мобей, наблюдавший за этой печально развернувшейся сценой, на секунду застыл. Этот мир, в котором раньше жил Цинхуа, а точнее Лао, отличался от их на сто восемьдесят градусов, начиная с дикой и мёртвой обстановки и окружения, заканчивая внешностью и речью людей. В его голове окончательно все перемешалось: почему маленький Цинхуа говорит об их мире, как о вымышленном? Почему он описывает Мобея не как великого и ужасного демонического Повелителя Севера, а как какую-то няньку? Но всё же была одна общая устрашающая черта между Лао и Цинхуа, которая мелькала вскользь и терялась, не бросаясь в глаза солнечной вспышкой. За детским поведением, незаметно лёгкой тенью скользили страх и печаль, за изначально дерзким и позже покладистым поведением всегда прослеживались такие же ноты, но хорошо скрываемые и лишь иногда отражаемые в печальном омуте глаз. Мобей заметил их не с самого начала, но чем больше они сближались, тем яснее это становилось. Бывали моменты, когда Цинхуа, застывший на месте, словно замерший лист, не успевший упасть с ветки дерева, выглядел так, словно душа его покинула тело. Мысли Мобея были прерваны резко сменившейся сценой, от которой даже у демона поползли мурашки. Буквально несколько мгновений назад царила тоскливая и жалобная обстановка, но относительно спокойная, сейчас же казалось, что подвальную комнату заволокло горячим пеплом, обжигающий сильнее кислоты. Блекло-жёлтый свет пугающе мерцал, не успевая отражаться от стен, сразу же тонул во мраке. Дикие и сдавленные хрипы и крики резали воздух, скользкими и удушающими волнами накатывая и захлёстывая. Лао, вжавшийся в угол между комодом и стеной, накрытый с головой одеялом, прижал лоб к коленям, зажмурив глаза до боли, и зажав уши, подрагивая, он тихо, но лихорадочно двигал губами, шептал надломленно и еле слышно: — Мне не страшно, не страшно, не страшно, страха нет, это всё скоро закончится, не страшно, демон льда говорит не бояться и я не буду. За этой покорёженной оградой развернулся самый настоящий ад, подтверждая догадку Мобея о «друзьях папы», синяках и виде женщины, которые были столь остро узнаваемы теперь. Лица и силуэты трёх, окруживших женщину слизней, из-за мерцающего желтого света выглядели зловеще, исказившиеся склизкой похотью и погрязшие в экстазе лица, сквозили гнилым отвращением. В них не было ничего ни от людей, ни от животных, только внешний вид говорил о том, что они всё ещё относятся к человеческому роду. Грязные и мерзкие слова вылетали из их уст, мешавшиеся в их стоне и смехе, контрастно отражаясь от крика и всхлипываний жертвы в их прокаженных руках. Она трепещущей лентой извивалась и билась; чем яростнее она это делала, тем сильнее её сдавливали они и глубокая бездна отчаяния и безысходности. Они ощущали власть и возвышенность, она бессилие и режущий страх. Её несколько раз ударили по груди и пнули в живот, тогда она обмякла подстреленной птицей, с погасшим взглядом, зацепившимся за подкосившийся комод. Из раза в раз ничего не менялось: она сопротивлялась до последнего отчаянного вздоха, пока её не обсыпали вереницей ударов, с которыми последние силы покидали её. Но в этот раз внутри что-то перещелкнуло, что-то медленно и незаметно начало прорастать, сквозь километры обреченности и мрака, оно было куда страшнее, ведь словно питалось от этой безнадежности. В такие моменты чтобы не утонуть, не потерять себя полностью, она научилась отключаться, унося своё сознание в мир, где нет ни обезумевшего мужа, ни сырого пропитанного страхом подвала, ни отвратительный реальности. Там воздух звенит от свежести, пики, пронзающие небеса, вода прозрачная как чистейший горный хрусталь, невиданные звери и бамбуковые рощи, там тихо и спокойно, там свободно и привольно, никто не потревожит тебя. Аналогичность этой ситуации и тем, что произошло с Цинхуа, до свернувшегося в тугой комок живота поразила Мобея. Цинхуа… ему пришлось пройти через это же? Даже через что-то более жуткое и кровавое, ведь те демоны не знали пощады, остановились лишь только полностью насытившись. Лао хоть и был ребёнком, но разница во внешности резко бросалась в глаза: Цинхуа обладал острыми и изящными чертами лица с забавным маленьким носом, но теперь эта грань стёрлась и истлела, перед взором демона предстал все тот же человек, который столь явно тонул в страхе и отчаянии, готовый вот-вот коснуться дна. Мобей хоть и понимал, что абсолютно не может ничего сделать, но всё же присел рядом с малышом и успокаивающе погладил его. Одно за одним воспоминания вспыхивали перед Мобеем, почти ничем отличаясь происходящим, только вот с каждым Лао становился старше, мрачнее и нелюдимее, начал посещать школу, но людей он сторонился и боялся. Его всё меньше и меньше запирали в подвале, он стал чаще пропадать, стараясь как можно реже бывать дома; всё его свободное время занимали подработки, каждая монетка, которую он рванным и диким трудом зарабатывал для свободы. Он частенько что-то набирал в странной небольшой коробке, когда Мобей начал присматриваться и читать то, что набирал скользящими и ловкими движениями Цинхуа, то окончательно перестал осознавать происходящее. То, что было написано так напоминало его мир, имена мелькавшие в тексте, Мобей знал большинство из них, страшная догадка кольнула его и без того неспокойное сердце. Поразмыслив, Мобей решил, что оставит этот вопрос, сейчас не лучшее время, но его воспалённое осознание невозможно так легко забыть. Мобей увидел всё. Как отношения между ним и матерью становились холоднее на градус ежедневно. Его мать давно потухла и вся её нежность и всякая любовь умерла. Лао часто обманывали на подработках, он приползал расколотый от усталости и с пустыми карманами домой, получая от отца, который пронюхав про заработки, стал отбирать деньги на алкоголь и наркотики. Он действительно был умён, но ни времени, ни сил, ни ресурсов не было на учёбу, задыхаясь от давления и количества заданий. Чтобы не заиметь дополнительных проблем, ему приходилось учиться. Его худоба выглядела пугающе болезненно, отец стал свирепствовать по поводу и без, вымещая теперь всё и на сыне. Для него он был лишь грязным ублюдком потаскухи. Внутри него не было ничего, кроме звенящей пустоты, он уже давно перестал ощущать что-либо, кроме ядовитой усталости и физической боли, которые вросли плотными корнями. В школе обратили внимание на его вид лишь после того, как он стал часто терять сознание, но и это было лишь для видимости. Его состояние становилось хуже и хуже с каждым днём, невыносимо до колющей боли в лёгких от очередного приступа удушья, он начал вымещать всё на самом себе, кусая до кроваво-синих следов руки и выдирая волосы, которые и без того выпадали и становились всё тоньше и реже. Цинхуа медленно умирал внутри. Он больше не мог держать под контролем эмоции и чувства, единственная мысль, которая спасала семнадцатилетку, так это что осталось немного. Накопленной суммы хватит для побега и бедной, но свободной жизни; наконец, он сможет обрезать корни. Парень верил, что стоит его матери выбраться из оков, вздохнуть и к ней постепенно вернётся прежняя красота и нежность, ласковая щебечущая улыбка и светящиеся жизнью глаза. Главное убежать, а дальше они справятся. Мобей, с нескрываемым шоком смотревший на всё это, ощущая на кончиках пальцев как эта чужая и совершенно незнакомая ему часть Цинхуа, становится близкой до зудящего желания сберечь и спасти. Но было уже слишком поздно, раны рассекающими ударами были нанесены, от них не избавишься. Сейчас Мобей лишь мог помочь заживить их. Цинхуа спрятал под толстым слоем одежды кучу порезов и ожогов, где они гноились и прели, а он всё больше слоёв надевал на себя, эти раны было так сложно обнаружить. Почему он должен был терпеть всё это? Лао был просто ребёнком, так какого чёрта с самого детства эта невинная душа должна была столько всего вынести, почему у юноши, у которого должны гореть глаза и пылать сердце, мёртвый взгляд и лишь ощущения звенящей пустоты? Когда люди успели стать такими жестокими? Разве у них не заложена природой забота о потомстве? Лао знал каждую скрипящую доску, песня у каждой была своя, столь пронзающая и незамысловатая. Под его легкой походкой, они молчаливо и печально вздыхали, под походкой отца стонали и ныли, под мягкими шагами матери фальцетам плакали. Тихо и трепетно, измеряя и недоверчиво, он прошёлся до гостиной, увидев пустующую комнату, не услышав ни единого звука, он пустился с прыгающим сердцем в подвал, достав тайно сделанный дубликат, трясущимися и неровными движениями Лао открыл дверь, он пару раз проехался по ступеням, но не обращая внимание на боль, сразу вскакивал. Увидев спящую хрупкую и знакомую фигуру на полу, он подлетел и энергично начал тормошить её: — Мама, вставай! Давай, быстрее! Мы можем уйти пока его нет. Давай! Она приоткрыла глаза и устало установилась на него, тихо просипев:  — Куда? Нам абсолютно некуда идти, — она ломано улыбнулась, — меня даже родители не ищут… Он вцепился в её плечи, от чего та поморщилась, но Лао был слишком возбужден побегом и не замечал ничего вокруг: — Я накопил достаточно и всё рассчитал! Наконец, она посмотрела ему в глаза, и что-то вскользь сверкнуло в её взгляде, что-то холодное и неприятное, отчего кожа леденеет и покрывается мурашками. Она приподнялась и с нездоровым блеском в глазах и кривой улыбкой, заговорила: — Это действительно так? А деньги у тебя где? Насколько там хватит? Увидев оживленность мамы, Лао обрадовался ещё пуще прежнего, подпрыгнув на месте, он начал шарить в карманах и достал банковскую карту: — Лучше отдай мне, надёжнее будет. Поразмыслив, что он бывает иногда слишком невнимателен и рассеян, он протянул ей кусок пластмассы и второпях затараторил: — Мам, пошли быстрее, я не знаю, когда вернётся отец. Он искренне ей улыбнулся, как никому другому, отчего она на секунду застыла, но быстро взяв себя в руки, метнулась вперёд по лестнице, а вслед за ней побежал Лао. Стоило ей почувствовать лишь отзвук свободы, как её истощенные и убитые тело и душа исполнились жаркой и небывалой энергией, которая потоком магмы моментально наполнила всю её. Они бежали и бежали по этой лестнице, полностью сбив дыхание, но разум был столь затуманен возможным обретением счастья, что всё остальное не имело значение. Казалось, что лестница была бесконечна, но впереди виднелся луч света, который хитрой лисой проник в щель между полом и дверью, маня и зовя их. Мать первая оказалась у двери и наклонилась, держась за колени, и учащенно дышала. Лао, быстро нагнавший её, с непониманием уставился на неё. Зачем она теряет время вместо того, чтобы быстро одеться свалить, наконец, из этого дурдома? Он тихо и с осторожностью обратился к ней: — Мам, ты че… В этот момент она резко разогнулась; от привычной забитости вдруг не осталось и следа, её глаза превратились в холодный металл, а юноша слегка испугался и не смог выдохнуть. Впервые он увидел в ней такую непреклонную решительность и жестокость. Её черты лица уродливо исказились и обожгли холодом, она тихо проговорила, толкая двумя костлявыми руками сына назад: — Ненавижу тебя, ненавижу всё в тебе.