Тени прошлого

      Тот день был проникнут ощущением неопределенности. Оно рождалось в небесах, то прячущихся за тяжелыми облаками, то снова появляющимися из-за них, и спускалось на землю потоком тусклого света, в котором все вязло, как в болотной трясине. Погода стояла прохладная и неуютная, поэтому на широких улицах близкой к Широипару деревушке, где жили Горо-сан с Аки-сан, не было почти ни души. Однако кое-что не давало этой тягостной картине оказаться лишенной жизни. Это был ветер, без конца шелестевший листьями на деревьях, поднимавший и гнавший по дорогам клубы пыли, гудевший, как из гигантской трубы, и выводивший невидимые грозные петли в вышине.       Идя по улице, Хиро испытывал еще более сильную неловкость, словно он пришел в место, где ему были совершенно не рады — вот насколько казалось все неприветливым: хмурые окна домов как будто пристально следили за малейшим его движением, а в царившем везде топком безмолвии даже такой непримечательный звук, как гул приближающейся машины или смех вдруг как из-под земли выросших прохожих, заставлял его сердце ёкнуть. Хиро явно терзало сомнение, тревога и неуверенность ясно читались на его запредельно напряженном лице. Тем не менее он продолжал идти и скоро вышел на дорогу, ведшую через поле прямо в лесную чащу. На выходе из деревни он остановился, скованный недобрым предчувствием, простояв несколько минут в нерешительности, таки пошел, но, пройдя немного по дороге, снова встал, еле удержавшись на ногах перед мощью резкого порыва ветра. Он срывал траву и растрепывал волосы, вызывал слезы на глазах от пыли и пронизывающего холода, кружил в небесах, сотрясая их жутким воем. Хиро было не по себе, он уже хотел вернуться обратно, но в тот день, казалось, некая высшая сила была над ним, рассеянная в облачном небе и холодном ветре. Вот и когда стихия несколько успокоилась и стало вновь возможным продолжить путь, он двинулся дальше — к таинственному сумраку леса.       Под покровом густой листвы в лесу было намного спокойнее и тише. Мальчик даже ощутил облегчения от отсутствия необходимости постоянно сопротивляться ветру. Но в лесу было еще и темнее, чем дальше в этом сумраке Хиро уходил по засыпанной сухими ветками и листьями дорожке, тем лишь сильнее его охватывало ощущение сближения с самим собой, с самыми темными уголками его разума. Он явственно чувствовал, что неведомая сила тянула его за собой, показывая свои мрачные угодья. В переплетенных ветвях деревьев, объятых полутьмой, он узнавал очертания ужасных существ из его кошмаров, которые прожигали его насквозь налитыми яростью глазищами и тянулись за ним страшными лапами. Порой ему стоило огромных сил не заплакать от страха, но что-то не позволяло ему проявить слабость и все вело через чащу. Так мальчик шел и шел, пока наконец не увидел впереди просвет. Тогда же он услышал и какой-то очень знакомый ему шум, который увеличивался по мере того, как Хиро приближался к просвету. Как только он достиг территории, свободной от деревьев, потому и освещенной больше остального леса, он сразу же узнал, что издавало этот шум.       Это была река. Не ласковая и звонкая, а сильная, стремительная и рокочущая, она мчала свои воды прямо с гор. Через нее был перекинут деревянный мост. Хиро подошел к нему: вид у моста был чрезвычайно ветхий и устрашающий. Мальчик осторожно ступил одной ногой на первое бревно и в то же мгновение отшагнул назад, почувствовав, что древесина порядочно прогнила, и затем увидев, как опавшую с мокрым хрустом труху подхватила река. Хиро с изумлением проследил взглядом, как бурные воды мгновенно унесли щепки вдаль. Все же что-то странное творилось с этой рекой: она бурлила, шипела, пенилась, и во всем этом ощущалось такое дикое неистовство, что можно было запросто поверить, что у нее есть душа — необузданная, бешенная, сметающая все на своем пути. Она размывала берега и точила камни, обрушиваясь на них белыми брызгами, безжалостно утаскивала все, что в нее бы ни попало. Видя это яростное безумство, Хиро чувствовал, как по его спине пробегали мурашки. И вдруг снова пронзительный холод ударил ему в лицо, едва не повалив на землю. В небе снова раздался протяжный вой, и вся натура вмиг зашевелилась, словно придя в крайнее замешательство. Деревья качались из стороны в сторону, размахивая ветками, как руками, будто они тоже ожили и были чем-то очень недовольны. Оглушенный буйством звуков, охваченный давящим страхом, Хиро, однако, поднявшись на ноги, все двигался вдоль реки и не мог остановиться ни на секунду.       Наконец настал момент, когда путь дерзкой, своевольной реки кончился, и она нашла свое успокоение. Тогда же и Хиро понял, что пришел туда, куда его так сильно влекло.       Море было под стать свинцовому небу — мрачным и тяжелым. Оно не имело ничего общего с тем морем, которое Хиро видел на прогулках с матерью в их первые дни в Широипару, когда веселые летние лучи дарили долгожданное счастье. В те мгновения прозрачная лазурь горизонта, в которой сливались море и небосвод, словно таила целый новый мир замечательных грез. Теперь, глядя на горизонт, Хиро чувствовал лишь пустоту и угрюмую тишину, хоть и море не смолкало ни на миг и все катило на песок, громко шурша, свои темные волны. Хиро опустился на небольшой камень, достал из сумки альбом и застыл в растерянности, явно не решаясь открывать его. Потрепанный, с изрядно помятыми листами, не единожды перечерканными карандашом и покрытыми толстым слоем краски, альбом наводил своим видом странное смятение, словно это был не альбом, а потертая веками дверь, которая не могла больше сдерживать напор демонов, рвавшихся наружу из древнего измерения, скрытого мраком ночи и никому не известного, потому такого жуткого и пугающего. Хиро не осмеливался встретиться с ними лицом к лицу — ему оставалось лишь цепенеть в ужасе перед тем, что дверь, эту хрупкую преграду, оберегавшую его от жестокого зла, могло в любой момент сорвать с петель...       Неожиданно лицо мальчика обдало слабым теплом, и Хиро снова взглянул в сторону горизонта. Взор небесных глаз, затянутый суровой и печальной думой, вдруг заискрился золотистой россыпью лучей, которые, подобно прекрасным цветам, распускало показавшееся из-за туч солнце. Расходясь пышным веером, лучи долетали до самой глади моря и растекались по ней сверкающей рябью. Глубокой, чистой синевой наконец глянуло небо, и морские волны тоже посветлели, налившись тем же нежным цветом. Утерянная гармония, блаженство воцарилось между ними, и, оказавшись свидетелем тому, Хиро как будто вернулся в те дни, когда они с матерью беззаботно прогуливались по пляжу и когда все было хорошо... Теплые воспоминания о недавнем прошлом несколько успокоили Хиро. Переведя взгляд с горизонта на альбом, он больше не испытывал прежнего ужаса, словно кто-то незримый опустил на его плечи прозрачные, как лазурная даль моря, руки, возведя над ним надежную защиту. Обретя уверенность, Хиро глубоко вздохнул и открыл альбом.       Нарисованные чудовища не сильно пугали Хиро. Временами от вида их острых клыков, мерзких щупалец и кошмарных когтистых лап в его сердце закрадывался неприятный холод, но быстро отступал, гонимый невидимой защитной силой, снизошедшей на мальчика, как солнечные лучи на водную гладь. Чудовища словно застыли в устрашающих позах, готовясь накинуться на Хиро, оттого, глядя на них, он точно знал: они были всего лишь его рисунками и не несли ему никакой опасности. Хиро даже расслабился, и его взгляд стал почти равнодушным, как вдруг, перевернув очередной лист, он увидел то, что вмиг лишило его покоя и заставило сжаться от удушливого страха.       Ни когтей, ни клыков, ни налитых кровью глазищ — только совершенно черный высокий худой силуэт, от которого расходились темно-фиолетовые круги.       Черный человек. Воплощение всего темного, что только могло скрываться в закоулках совсем юной души, уже отравленной страхом.       Впервые Хиро пришлось столкнуться с черным человеком, когда он с Наоко и Харукой-самой возвращались на электричке из Широипару в город, посмотрев квартиру, в которую мать с сыном собирались переезжать. Тот день мог запомниться Хиро палитрой ярких эмоций и впечатлений, связанных с Широипару, со знакомством с Горо-саном и Аки-сан, с чудесным синим морем и прелестными жемчужными дельфинами, игравшими друг с другом среди волн... Даже авария, в которую они попали по вине горячо любимого Горо-саном таинственного незнакомца, не омрачила его. И все же, вечером возвращаясь на электричке в город, Хиро смотрел на утомленное лицо задремавшей Наоко и терзался тревогой: что-то препятствовало ему поверить в снизошедшее к нему счастье, будто долгожданное воссоединение его с матерью было только лишь чудесным сном, обреченным скоро развеяться. По этой причине он изо всех сил противостоял усталости, накопившейся в нем за насыщенный день, чтобы милый, желанный, драгоценный его сердцу образ не погас во мраке. Однако усталость таки одержала над Хиро верх, и ему не осталось выбора как лицезреть все странности, явленные ему в сновидении.       Зигзаги молний и ослепительная вспышка света, с которым он ощутил себя одним целым, комната в доме бабушки Йоко, где они с матерью раньше жили, встреча со сиреневым существом с его рисунков, пытавшемся пронзить его своими иглами — все это не поддавалось разумному осмыслению и приводило Хиро в крайнюю растерянность. Единственное, что он понимал, да и то безотчетно, было пронизывающее все кругом ощущение страха, древнее и бездонное. Именно это неосознанное понимание подсказало Хиро заговорить с чудищем и протянуть ему бабушкин платок, в результате чего мальчик мог наблюдать удивительную перемену в существе: из обозленного и опасного оно становилось растерянным и кротким, с детской наивностью в округлившихся глазах. Когда существо робко потянулось за платком, Хиро вдруг прочел в этих глазах трепетную надежду. Чудище смотрело так, будто платок был наделен чудодейственной силой, будто лишь он и мог раз и навсегда положить конец всепоглощающему страху...       И тут прогремел леденящий душу голос, от которого Хиро чуть не лишился чувств. В одно мгновение от начавшего пробуждаться в них обоих — в Хиро и существе — ощущения ясности происходящего, твердого понимания, как им следовало поступить, не осталось и следа, было соединившая их тоненькая ниточка оказалась беспощадно разорвана. Робкий огонек, только-только вспыхнувший в глазах чудища, так жаждавший разгореться до веселого и ласкового пламени, излучать любопытство, интерес, в одночасье истлел, поглощенный страхом, пронзившим каждый сантиметр существа. " Не думай, что это что-то изменит." "Неужели ты считаешь, что он может спасти тебя?" "Разве тебе не нравится, когда он испытывает боль? Что заставляет тебя сомневаться?" Каждое таинственное слово, произнесенное бестелесным голосом, казалось, причиняло существу непременно физическую боль, так мучительно оно ревело и корчило дикие гримасы. В те минуты Хиро сам был переполнен болью и состраданием, он был готов на что угодно, лишь бы помочь несчастному. Но события имели совершенно ужасающий исход: издав последний, самый душераздирающий рев, чудище рассыпалось на облако мерцающих частиц, и тогда-то перед Хиро и предстал владелец страшного голоса — черный человек, чье появление стало кульминацией жуткого кошмара. Это он объединял в себе всю страх и всю боль, это он был властелином темного царства, в которое угодила неопытная душа мальчика. Это он одним своим видом парализовывал Хиро и, подобно черной дыре, все глубже и глубже затягивал во мрак, заставляя полностью раствориться в нем, навеки оставив надежду на спасение... " Мы приехали, Хиро! Скоро будем дома." То был иной голос. Мягкий, ласковый, такой теплый и дорогой. Он был подобен солнечному лучу, золотистым пятнышком проникшим в темную, глухую комнату. Он дарил утешение и поддержку, возвращал душе веру, указывал путь из мрака. За голосом было прикосновение. Сколько же нежности было в этом прикосновении! Мягкая ладонь, такая же приятная, как вечерняя прохлада, лаская детскую щеку, снимала с крохи напряжение, отгоняло от него все кошмары и невзгоды и окружало его заботой, окружало его... любовью! Хиро не видел ничего вокруг, когда мать несла его на руках после того, как они сошли с поезда, ведь к тому времени уже сильно стемнело. Но Хиро и не нужно было что-либо видеть: он чувствовал тепло от ее кожи, от ее густых волос, слышал ее слегка сбитое дыхание. Этих ощущений было достаточно, чтобы сложить образ, отпечатавшийся в его сознании прежде, чем он снова провалился в сон — образ, о который страх, воплотившийся в увиденном им кошмаре, вдребезги разбивался. Сила образа была велика, так что воспоминания о мрачном сне точно должны были стереться из памяти мальчика. По крайней мере, до некоторой поры.       После случая со странным сном для Хиро настала жизнь, которую он так долго ждал. Больше не обремененная заботой о дипломной защите, Наоко проводила все время дома. Она готовила, наводила порядок, собирала их вещи для переезда в Широипару, вновь и вновь перечитывала записи своего отца и других исследователей о Темном континенте, но чем бы она ни занималась, Хиро не отходил от нее ни на шаг. Чаще всего они даже не разговаривали — у Наоко была погружена в свои дела, Хиро же устраивался где-нибудь рядом с ней и рисовал в альбоме. Одно лишь присутствие матери, одни только моменты, когда их взоры встречались и на ее лице расцветала ласковая улыбка, а затем она тихо смеялась, видя, как в очередной раз загорались его щеки, вызывали в нем радостный трепет. Вечерами, когда они лежали в кровати, крепко прижавшись друг к другу, Хиро заслушивался ее восторженными речами о том, как они заживут после переезда в Широипару, как будут вместе гулять и любоваться морем, и кто знает, быть может, снова увидят жемчужных дельфинов, о том, как она наконец-то уйдет с головой в исследования и исполнит мечту ее отца... Наоко могла долго рассказывать о древних цивилизациях, магических животных и других тайнах неизвестного мира, и сколько же тогда блеска было в ее глазах! От нее словно исходил свет, который так завораживал и притягивал Хиро, наполнял его сердце тем же восторгом. Факт, что она делилась с ним самым сокровенным, посвящала его в свои желания и грезы, давал ему на неосознанном уровне ощущение, что их беседы перед сном были ничем иным как священным таинством, и мысль о том, ему наконец было позволено прикоснуться к этому таинству, потрясала его до глубины души.       С переездом в Широипару радостные дни продолжились. Да, Наоко стала работать, и Хиро снова пришлось ходить в детский сад, но это обстоятельство отнюдь не расстраивало малыша. Напротив, оно привносило в его и так заигравшую новыми красками жизнь мальчика массу оттенков, и составлявших картину его счастья: желтый свет, втекавший в синий полумрак спальни по утрам, когда Наоко собиралась на работу, а он еще мог спать, но на деле лишь притворялся спящим и, прикрыв голову одеялом, украдкой наблюдал за матерью в ожидании, когда она пойдет будить его ласковыми прикосновениями и поцелуями; сладкий аромат горячего какао за завтраком, который Хиро пил с особой обстоятельностью, медленно, смакуя каждый крохотный глоток, и все равно смешил Наоко, когда она замечала на его сосредоточенном лице шоколадные усы и нежно обмакивала его губы салфеткой; золотые огни окон и уличных фонарей в рассветных сумерках, алый отблеск зари в темно-фиолетовых волнах неба, соленый вкус морского ветра, когда они веселым, бодрым шагом шли в детский сад; наконец, мягкий свет ее улыбки она прощалась с ним до вечера. И Хиро не тосковал в течение дня, напротив, словно ощущал крылья за спиной, так как всегда твердо знал, что расставание с матерью обернется счастливой встречей. Это понимание питало его уверенность, и он больше не забивался в угол, как прежде, а общался и играл с другими детьми, умиляя воспитательниц отличавшей его от всех вдумчивостью и рассудительностью. Вечером, после того как Наоко забирала его, они любили немного прогуляться и часто заглядывали на пляж. Там, не произнося ни слова, а лишь утопая взглядом в пылающей дали горизонта, они были близки, как никогда раньше. Мир и покой бережно окутывали их, не оставляя в их душах места прежней печали и страху. Пожалуй, лишь закатное небо с переливами розового, сиреневого, синего, голубого, оранжевого и желтого было способно воплотить всю игру красок, которыми Хиро теперь разукрашивал некогда серый, тоскливый мир в своем сердце, но которых никак не добиться в своих рисунках. Оно и неудивительно, ведь истинное счастье — невыразимо.       Такой была жизнь по протяжении двух недель. Но вот однажды, в одни из выходных, Наоко понадобилось вернуться в город, чтобы обсудить с профессором Итикавой дальнейшие исследования, и по этой причине ей пришлось оставить Хиро под присмотром Горо-сана и Аки-сан, чему те были очень обрадованы. Это был первый раз после переезда, когда они расставались почти на весь день. Тогда Хиро и ощутил впервые за все пребывание в Широипару сомнение вместе с горячим нежеланием разлучаться с матерью даже всего на день, но перед отъездом Наоко удалось успокоить его своей нежностью и, что самое главное, клятвенным обещанием: отныне всегда будут вместе. Хиро всецело доверял ее словам, и день в компании Гора-сана и Аки-сан прошел для него в радости и без всякой тревоги за будущее. После возвращения Наоко жизнь некоторое время протекала в устоявшемся русле. Были и милые повседневные ритуалы, вроде какао на завтрак, и вечерние прогулки вдоль моря, и улыбки, и нежность, разве только Наоко заметно стала задумчивее. Она все больше читала и мало говорила, а если и говорила, то лишь о грандиозной цели, новой эпохе для человечества, о долге перед отцом... Хиро чувствовал, что за спокойствием и уверенностью она скрывала чрезвычайное волнение, видел, как что-то зрело в ее голове и неумолимо набирало силу. Вскоре она снова побывала в городе и спустя неделю снова должна была уехать из Широипару на день. Горо-сан с Аки-сан тогда принимали Хиро у себя в гостях с большим удовольствием. Аки-сан кормила его разными вкусностями, Горо-сан рассказывал ему увлекательные истории из своей жизни. При этом супруги оставались крайне ненавязчивыми, так что Хиро мог спокойно и погулять, и порисовать, и поразмышлять в тишине о чем-то своем, как он всегда любил, а размышлял о тех переменах, которые стремительно прокрадывались в его жизнь и которые озадачивали его, но пока не вызывали у него сильного беспокойства. Ведь как то, что Наоко понадобилось три раза отлучиться по делам, могло угрожать их счастью?       Но дни шли, скоро завершился учебный год, что означало, что у Наоко появлялось много свободного времени, и потому Хиро пребывал в волнительном предвкушении того что между ними падут окончательно все преграды. Однако все вышло с точностью наоборот: вместо того чтобы разговаривать, играть и гулять с ним, как в первые две недели после переезда, она все чаще оставляла его у Горо-сана и Аки-сан, а сама уезжала из Широипару — то в экспедицию, то на конференцию, словом, дальше двигаться к своей заветной мечте, о которой так много говорила. Хиро принял и это, ведь в нем все еще жило убеждение: всякая их матерью разлука непременно обернется встречей, и теперь так будет всегда. Так будет всегда, потому что она пообещала ему, озарив своим нежным светом. И действительно, выдавались и дни, когда Наоко была дома. Только вот эти самые дни девушка снова была вся в делах: помимо исследовательской деятельности, она занималась еще хозяйством и подготовкой к собраниям в клубе любителей истории, который сама организовала в рамках летней практики у школьников, и казалось, любая забота была ей по плечу. Каждую минуту ее переполняла жажда деятельности, будто звезда, она сияла и сияла так ярко, как никогда раньше. Но день ото дня это сияние ускользало от Хиро все дальше и дальше, как бы не силился он уловить в ее глазах отблеск совсем недавно теплившейся в них нежности к нему. В скором времени Наоко стала отправляться в более дальние экспедиции, длившиеся по несколько дней. По этой причине Хиро приходилось ночевать у Горо-сана и Аки-сан. И вот в одну из таких ночей сонную тишину вдруг пронзил крик. Аки-сан мгновенно проснулась и, вскочив со своей кровати, бросилась к соседней. Откинув одеяло, она на мгновение замерла в растерянности: крепко обхватив руками поджатые ноги и вжав в плечи голову, сотрясаемый дрожью, Хиро глядел на нее широко раскрытыми от ужаса глазами, как на привидение. — Все хорошо, Хиро-кун, — заговорила она мягко, не торопясь прикасаться к нему, — все хорошо... — Что у вас случилось? — встревоженно спросил Горо-сан, вбежав в комнату. — Кажется, дурной сон, — тихо ответила женщина, после чего осторожно укрыла Хиро и прошептала, гладя его по голове: — Просто сон... — Вот бедняга! — сказал Горо-сан с сочувствием и, подойдя к жене, тоже склонился над мальчиком. — Сама знаешь, Аки, он ребенок впечатлительный, немудрено, что ему кошмар привиделся. Но ничего, оправится, ведь сны — это просто сны... Тем временем Хиро, не осознавая своих действий, отвернулся от заботливых лиц супругов к стене и натянул одеяло на голову. Скованный ужасом, он никак не мог перевести дыхание. Картины минувшего кошмара отчетливо стояли перед его глазами, словно яд, они въелись в его тело и теперь жили внутри него, разливаясь по венам раскаленным свинцом, разгоняя сердце до такой бешенной скорости, что, казалось, оно вот-вот остановится. Хиро долго не приходил в себя, и мысли его тонули в звенящей пустоте. Только дрожащие губы, ни на миг не переставая, двигались в беззвучном шепоте: — Это он... он вернулся...       С того момента Хиро не знал снов, в которых черный человек не настигал бы его. Окруженный свитой из омерзительных тварей, он являлся в своем холодном, грозном величии и с особой искусностью пытал душу мальчика, выворачивая ее наизнанку, обнажая все самое болезненное, что скрывалось в ее недрах. Хиро боялся спать и по ночам что есть мочи противился усталости, лишь бы не провалиться в царство кошмаров снова, но каждый раз его старания оборачивались неудачей. Рассказать о снах Горо-сану и Аки-сан ему не хватало духу, поэтому перед лицом страха он оставался совершенно один. Мысль о неизбежной встрече с черным человеком всякий раз бросала Хиро в ужас и отчаянье.       Каждая минута для него была отравлена ожиданием наступления ночи, когда как только закрывались его глаза, душу его затягивало в страшную, темную бездну. На протяжении дня он был не в состоянии думать о чем-то другом, оттого и краски, которыми его жизнь только-только начала сиять, резко померкли. Да и какой оставался смысл в том, чтобы мечтательно заглядываться на ясное небо, любоваться цветами, высаженными Аки-сан перед домом, наблюдать за повседневными заботами пожилых супругов и пить с ними чай, прислушиваясь к их беседам, если с заходом солнца все явления этой тихой и благостной жизни, которые должны были бы заботливо сопровождать разум в негу сна, как только утомленное тело утопало в приятной прохладе постели, в конце концов разбивались о жуткий облик бездны? Со временем эта мысль крепчала в нем все больше и больше, пока однажды, смирившись с кошмарами, Хиро почти что утратил интерес к окружающей действительности. Ничто не радовало, не привлекало, не волновало его. Если недавно он боялся спать и всеми силами отгонял усталость, то теперь спал ни то что ночью, но и большую часть дня. Ведь именно сны отныне были его реальностью, сны, в которых боль и страх позволяли ему почувствовать хоть что-то, почувствовать себя живым. Лишь эта новая действительность по-настоящему занимала его: в минуты бодрствования он садился под деревьями в саду Горо-сана и Аки-сан, открывал свой альбом и вверял бумаге все ужасы, увиденные им в сновидениях. Пели птицы и мирно жужжали шлеми; теплый ветерок легонько покачивал траву и цветы; солнечный свет, проходя сквозь ветви деревьев, проливался на Хиро дождем золотистых пятнышек. И так все было славно в этом тихом уголке, словно его создал кто-то кроткий и светлый. Но Хиро не было до этого никакого дела: он был погружен в созерцание хаоса, борьбы тьмы и света, из которой рождался его собственный мир.       Хиро поднял взгляд от альбома. Синее море, колыхавшееся в сияющих лучах солнца, вдруг навеяло ему воспоминания о том, как в самый первый день в Широипару Горо-сан отвел их с матерью на мыс, откуда они увидели жемчужных дельфинов, беззаботно игравших друг с другом среди волн. Глядя на них, мальчик чувствовал, как его тело наполняло странное, но такое приятное тепло. Оно проясняло разум и нежно согревало сердце, потому Хиро не испытывал ни капли сомнения в том, что желание, которое он загадал, увидев дельфинов, обязательно сбудется. Все, о чем он мечтал, о чем с жаром молил судьбу, — это дать ему жизнь, в которой они с матерью никогда больше бы не расставались, в которой он свободно любил бы ее всеми силами души и сам был бы любим. "Любовь нужно заслужить." Так она сказала ему в тот день, заставив его задуматься. Слова тогда тихо осели в глубинах его разума, словно брошенные в почву семена, что должны однажды взойти. И это случилось, когда в один из тех редких выходных, которые Хиро проводил с матерью, она вдруг поскользнулась на оставленных им карандашах и больно упала на пол, после чего обрушила на него неистовый гнев. Никогда до того момента он не видел ее разъяренной, такой чужой, грозной и пугающей. Но то, что она говорила, поражало его страшнее молний в ее глазах: он причинил ей боль; он не заботился о ней; он разочаровал ее; он...       Он не заслуживал ее любви.       Пока этот вихорь мыслей крутился в его голове, Хиро все вглядывался напряженно в горизонт. В его взоре еще теплилась надежда хотя бы краешком глаза уловить переливающийся на солнце плавник, тут же скрывающейся под водою. Вид жемчужного дельфина мог бы успокоить Хиро, внушить ему, что он ошибся в своих суждениях и что свет и тепло любви все еще достижимы для него. Но как мальчик ни всматривался, жемчужные огоньки не зажигались на морском просторе.       В сравнении с новым порывом ветра предыдущие два были легкими дуновениями. Хиро даже не успел отразить, как ветер вырвал из его рук альбом, подбросив тот вверх, свалил его на песок и оттащил на несколько метров от камня, на котором он сидел. Вокруг царила полная вакханалия: взметаемый в воздух песок нещадно хлестал по лицу, лишая возможности нормально видеть и дышать, невыносимый вой разрывал уши, и в совокупности складывалось впечатление, что все это было вызвано никак иначе как разъяренными духами. В течение нескольких мгновений, пока все это безумство продолжалось, Хиро, крепко зажмурившись, лежал, прижав голову к песку и зарывшись в него пальцами для того, чтобы удержаться перед сметающим ветром, болтавшим его, как тряпку.       Когда стихия смолкла так же резко, как разбушевалась, обессилев, мальчик обмяк и какое-то время не мог и пошевельнуться. Постепенно он стал приходить в себя и сквозь противный звон в ушах начал пристально прислушиваться. Кругом было тихо, только волны шуршали, да гулко стучало его собственное перепуганное сердце. Затем Хиро медленно поднял голову и настороженно огляделся по сторонам. Снова ничего особенного — лишь залитый солнцем берег, и ни души вокруг. Тогда он осторожно сел и тут же закашлялся, поперхнувшись песком, облепившим острой крошкой его лицо и спутавшим волосы. Справляясь с приступами кашля, Хиро встал на ноги и принялся старательно отряхиваться. Все это время он силился осознать, что произошло, но его мысли безнадежно путались. Он осмотрелся еще раз и заметил в метрах восьми от себя свой альбом. Хиро быстро подбежал к нему и, взяв его в руки, обнаружил, что в нем было всего лишь пару разрисованных листов: остальные вырвало ветром. Мальчик взволнованно взглянул вперед и увидел, что его рисунки разнесло по берегу, многие из них были присыпаны песком. Но Хиро знал: не рисунки — его отчаянье, его боль, весь его страх вырвался наружу. Мысль об этом поселила в нем тревожное предчувствие, побуждавшее его сию минуту собрать рисунки, дабы предотвратить что-то ужасное. Хиро тотчас бросился собирать листы, отряхивая их и возвращая в альбом. Его била дрожь, в глазах темнело, с губ начали срываться тихие стоны. Скоро мальчик приблизился к листу, на котором узнал черного человека. Он было потянулся за ним трясущейся рукой, как вдруг поднявшийся быстрый ветерок подхватил и понес рисунок дальше, словно приглашая Хиро поиграть с ним в догонялки. Мальчик кинулся за листом, но чем больше сил он прикладывал, тем, казалось, больше росло расстояние между ними. Хиро охватила паника. — Куда?! Стой! — вскричал он наконец разбитым голосом, чуть не плача. — Прошу, стой! Вдруг по его телу прокатилась ломящая слабость. Ноги его подкосились, и Хиро тяжело рухнул на колени. Из его глаз брызнули горячие слезы — он тут же стал нервно утирать их свободной рукой, но через несколько секунд, сломленный внутренним напряжением, с бессильной досадой швырнул альбом на песок, обхватил ладонями лицо и заплакал. Слишком много переживаний принес ему день, слишком много мрачного и горького было всколыхнуто со дна его сердца. А эта сопровождавшая его в течение дня мистическая сила, то дарившая ему покой и расслабление вместе с ясным солнцем, то насылавшая на него яростные порывы ветра... Хиро плакал от беспомощности, от болезненного понимания того, что он не принадлежал себе, а словно был во власти чего-то потустороннего, чего-то гораздо более могущественного, чем все, что он знал. И Хиро чувствовал себя слишком слабым, просто напросто ничтожным, чтобы противостоять этому.       Слезы все катились и катились по его щекам. Между тем, непрестанно шелестело море; в ярких небесах раздавались пронзительные крики чаек; солнце снова ласково грело макушку своими приветливыми лучами. Как быстро природа омрачалась непогодой, так же быстро она возвращалась в состояние ясного, умиротворенного покоя. Точно так же одни эмоции легко сменяются другими, особенно когда разум ослеплен болью, а в сердце смута. Хиро не становилось легче, однако постепенно он таки сумел взять себя в руки. Через некоторое время его рыдания окончательно стихли, и тогда он прислушался еще раз. Мирный плеск волны нежно обволакивал его, будто снова добрый невидимый друг дарил ему утешительные объятия. Вскоре Хиро сумел подняться на ноги, после чего вновь отряхнулся от песка и подобрал альбом. Вздыхая, мальчик стал устало обводить глазами пляж. И вдруг он застыл в изумлении.       В метрах шести от него стоял вполоборота человек. Его высокая фигура была облачена в темно-фиолетовые узкие брюки и туго обтянутую большим поясом на поразительно стройной талии светло-сиреневую рубашку со свободными рукавами, отточенными объемными манжетами, поверх которой был короткий жилет под цвет брюк, богато декорированным золотыми булавками, сверкавшими на свету, с таким же светло-сиреневым, как рубашка, широким отложным воротником. Отливавшие на солнце синим блеском длинные черные волосы его, струясь каскадом по худым прямым плечам, четко очерчивали продолговатый заостренный овал белоснежного лица с точеным, слегка вздернутым носом. Хиро рассматривал незнакомца совершенно завороженным: еще никогда в своей жизни не видел он кого-то столь же похожего на прекрасные в своей холодной отрешенности мраморные скульптуры. При этом тревожное предчувствие, овладевшее его сердцем, резко стало сильнее, мысль о близкой опасности забилась в его голове еще отчаяннее, но Хиро так и не смог тронуться с места, будто находясь под гипнозом.       Незнакомец также был неподвижен: поставив одну руку на бок, он все держал в другой перед собой помятый альбомный лист и не отрывал от него взгляда. Вдруг он изящно тряхнул густыми волосами, словно в знак того, что он в самом деле был человеком, а не каменным изваянием, посмотрел в сторону Хиро и, не отводя от ребенка глаз, направился к нему. По мере того, как мужчина приближался, Хиро чувствовал, как становился все меньше и меньше, все беспомощнее и беспомощнее. Наконец незнакомец оказался прямо перед ним. С минуту они просто глядели друг на друга, лишенный воли, Хиро был вынужден смотреть в чужие глаза — два бескрайних тоннеля, мгла которых, казалось, безжалостно растворяла душу всякого, кто пытался узнать, что скрывалось в них. Вдруг незнакомец протянул плавным движением Хиро лист. Это и был последний вырванный ветром из альбома рисунок — черный человек... — Твое? Хиро сразу узнал этот голос. Именно он лишил его душу покоя, раздавшись громовым раскатом в первом из его кошмаров. Хиро был готов снова услышать его во снах, он бы смирился с этим, как и с остальной жутью. Но он и представить не мог, даже когда, казалось, окончательно переставал понимать все, что вокруг него происходило, что когда-нибудь встретится лицом к лицу со своим ужаснейшим кошмаров в жизни. Это и было о том, о чем предчувствие пыталось предупредить его. Кошмар пересек границу яви и сна, и теперь у Хиро не оставалось шанса на спасение. Черный человек стоял здесь, рядом с ним — он мог легко дотронуться до него. Не оставалось между ними больше преград: единственная дверь была сорвана и зловещие обитатели мрака наконец вырвались на свободу. Они закручивались перед Хиро в светящиеся фиолетовые кольца, вкрадчиво баюкая его, чтобы потом с наслаждением разорвать...       Когда Хиро открыл глаза, он был совершенно один. Небо было глухо скрыто за черными, непроглядными тучами. На море, снова налившемся свинцом, начинался шторм. Вдруг на берег налетела разъяренная волна и с жадностью потащила мальчика обратно в кипучие воды. Хиро с криком вскочил на ноги и, кое-как вырвавшись из водных когтей, не разбирая пути помчался прочь с пляжа. Через несколько секунд он вскрикнул еще раз, оглушенный неожиданным мощным грохотом, пронзившим небеса.       Это началась гроза.