О том, как язык оказался острее меча

Очнувшись от тяжелого сна, наполненного странными образами, Фэанаро обнаружил себя в незнакомой темной комнате без окон, освещенной лишь скупым светом нескольких факелов, причем обнаружил в весьма необычном и, по чести сказать, пугающем положении: старший принц нолдор был подвешен между полом и потолком на тяжелых цепях. Цепи тянулись и сверху, и снизу, практически совсем не оставляя свободы движений. Ныли вывернутые плечи. Последним четким воспоминанием Фэанаро был полубратец Нолофинвэ, с подозрительным почтением и дружелюбием поднесший ему кубок и предложивший скрепить добрым вином начало крепкой братской дружбы. Тот пир, помнится, был посвящен их очередному примирению после очередной ссоры. Вино же имело странный травянистый привкус – увы, заметил это Фэанаро, лишь осушив половину кубка. Неудивительно, что первой связной мыслью, возникшей в голове очнувшегося принца, было: «Предательство!» Он почти не удивился, увидев в комнате Нолофинвэ. – Падаль! – прорычал Фэанаро. – Сладкоречивый лжец! Он рванулся, пытаясь освободиться от цепей, но не добился ничего, кроме вспышки боли в вывернутых плечах. Нолофинвэ, казалось, ничуть не оскорбился, лишь снисходительно улыбнулся в ответ на слова брата. – Не дергайся, – посоветовал он. – Только синяки получишь. А ты мне целым нужен, – Нолофинвэ хищно усмехнулся. У Фэанаро мороз пробежал по позвоночнику от этой странной плотоядной ухмылки – а еще от того, что, пока он спал, брат освободил его от большей части одежды. – Что ты задумал?! – выплюнул Фэанаро. Неужели кровный брат в отместку за былые обиды подвергнет его пытке? Что ж, это ему даром не пройдет! – О, не волнуйся, я не причиню тебе боли, – угадал его мысли Нолофинвэ. – Только удовольствие, обещаю. На этот раз в его улыбке Фэанаро прочел намек на нежность – и от этого ему сделалось еще страшнее, несмотря на всю внешнюю браваду, за которой старший сын Финвэ стремился скрыть свои истинные чувства, позорные ли, как страх, или достойные, по мнению Фэанаро, лишь слабых – такие как теплота и привязанность. Надо сказать, что до нынешней минуты он в глубине души питал к брату и то и другое, но вряд ли признался бы в этом даже самому себе. Опять же, до сегодняшнего дня. Нолофинвэ здорово выглядел в свете факелов. Медные отблески красиво очерчивали правильные изгибы мускулистого тела – разозлившись до искр в глазах, Фэанаро не сразу заметил, что брат тоже стоит перед ним полуобнаженным. А заметив – невольно залюбовался. Теперь Нолофинвэ смотрел на брата с неприкрытым вожделением, и по телу Фэанаро против его собственной воли прокатилась обжигающая волна желания. Это было что-то странное, что-то незнакомое, как будто и противоестественное, но разве для сына Финвэ и Мириэли существуют какие-то законы кроме его собственных? Нолофинвэ подошел ближе, погладил руку Фэанаро, охваченную браслетом наручника. Как ни странно, старший не ощутил желания отстраниться. Напротив, ему захотелось продлить прикосновение – но крепким, сработанным кузнецами нолдор цепям (а Фэанаро-то думал, что его идея ковать оружие – самое экстравагантное, что происходило в Валиноре за последний век) не было, разумеется, никакого дела до желаний пленника. – Значит, говоришь, твой меч острее моего языка? – медленно, смакуя каждое слово произнес Нолофинвэ. – Посмотрим! С этими словами он склонился к брату и так же медленно, смакуя каждый дюйм, провел языком по груди Фэанаро от грудной кости до яремной впадины. Судя по тому, как Фэанаро содрогнулся в цепях, «острый язык» попал в цель. – Ага! – воскликнул Нолофинвэ, явно довольный собой. – Твое тело говорит красноречивее твоего меча, дорогой брат, а главное – гораздо честнее. С этими словами он медленно обошел Фэанаро и остановился за его спиной, обняв брата за талию и зарывшись лицом в шелковистые темные волосы, отливающие бронзой в пламени факелов. – Признайся же, братец, – жарко выдохнул Нолофинвэ в шею старшему, – ты не просто так меня задираешь. За злостью ты прячешь нечто иное, я-то это вижу. Может, хочешь узнать, на что еще способен мой язык? Не дожидаясь ответа, Нолофинвэ, взяв Фэанаро за подбородок и повернув его голову вбок, жадно впился в губы брата и, исполняя обещанное, скользнул языком ему в рот. Фэанаро не выдержал. Его губы раскрылись навстречу поцелую, и о том, что его руки скованы, принц нолдор жалел теперь лишь потому, что нельзя притянуть Нолофинвэ ближе, ощутить кожей тепло и изгибы совершенного тела, слиться воедино… Увы, поцелуй оборвался, едва Фэанаро успел войти во вкус – Ноло словно нарочно дразнил его. Чуткие пальцы пробежались по напряженным мышцам живота и спустились ниже. Фэанаро застонал сквозь зубы, когда Нолофинвэ, одним движением распустив завязки его штанов, сжал в руке его мужское естество…

***

– Не ожидал я от тебя такого, – признался Фэанаро, с наслаждением откидываясь на мягкую постель. После нескольких часов в цепях лежать в самой обыкновенной кровати казалось лучшим, что может случиться с эльфом. – А как еще мне было вызвать тебя на взаимность? – парировал Нолофинвэ. – Скажешь, я не пытался с тобой по-хорошему? – Пытался, – признал Фэанаро, припомнив многочисленные ссоры и примирения. Причем если инициатором ссор обычно, да что там, всегда был вспыльчивый Наро, то за примирения отвечал рассудительный и отходчивый Ноло. Пожалуй, если бы не его усилия, братья не разговаривали бы десятилетиями. – Видно, нельзя со мной по-хорошему, – вздохнул старший. – Подумать только, я чуть не пронзил тебя мечом! – Забыли, – улыбнулся Нолофинвэ. – Зато я полночи держал тебя в подземелье. – Он почти с сожалением погладил красные следы кандалов на руках брата. Фэанаро перехватил его ладони и потянул брата к себе. Нолофинвэ навис над ним, вороненой завесой волос отгородив их от всего мира и целуя – в сотый, а может и в тысячный раз за минувшие часы. Влечение искрилось между их телами, так что Фэанаро казалось, еще немного – и он воспламенится, оправдав данное матерью имя. За окном начиналось смешение света. Первые золотистые лучи Лаурелин и последние серебряные лучи Тэльпериона, преломляясь через витраж, бросали на братьев огненно-алые и льдисто-голубые блики.