***
Дракону нравилась баранина. Огромный волшебный зверь все понимал и не трогал служителей храма, благосклонно принимал подношения в виде бараньих туш, зажаривал их своим пламенем, поглощал и закончив трапезу, сворачивался уютно и щурил гипнотические золотистые глаза. Кинвара приходила к Дрогону в каждый его прилет, дракон совершенно не пугал ее, они вообще за эти три дня успели стать почти друзьями. Если конечно у драконов вообще есть такое понятие как дружба. Именно перед ней положил Дрогон тело своей матери и посмотрел так пронзительно, так умоляюще, столько боли было в золоте глаз, что она утратила всякий страх и протянула руку, коснувшись драконьей морды, погладила ласково и проговорила: — Мы сделаем все для твоей матери. Будем молить Владыку день и ночь, пока Он не услышит и ты молись с нами, крылатое дитя. Третий день непрекращающихся молитв, вернее одной единственной молитвы — просьбы вернуть королеву, отдать им ту, что разрушала оковы, ту, что несла в себе пламя и дарила надежду. Молитву шептали и пели, выкрикивали, записывали снова и снова на кусочках пергамента, резали руки, роняли капли крови на написанное и скармливали мольбу пламени. Молитва давно уже вышла за пределы храма Рглора и разлетелась по всему городу, звучала все громче и объемнее, росла и ширилась, с каждой секундой обретая новые голоса, что вплетались в общий хор. Кинваре уже казалось, что весь мир вымаливает королеву, просит вернуть ее, не только к Владыке Света обращаясь, а ко всем богам сразу — кто-то же ведь должен откликнуться… Королева лежала на каменном возвышении, окруженная языками пламени. Обнаженное тело огонь не трогал, так же как не трогал ее чудесные волосы, которые Кинвара сама промыла от пепла и пыли, просушила, расчесала. Ей казалось святотатством, что к королеве сейчас могут прикасаться руки прислуги, пусть даже и со всем почтением, поэтому она все необходимые манипуляции с ее телом проделала сама. Она хотела было укрыть ее тончайшим алым шелком, когда закончила, чтобы скрыть наготу, но в каменной ложбинке, что окружала алтарный камень само собой вспыхнуло пламя, сразу взметнувшись высоко и ярко, даже как-то задорно. Жрица благоговейно опустилась на колени и губы ее сами собой зашевелились, произнося необходимые слова — так она начала молитву, ту самую, что после подхватят многие и многие. Три дня молитвенного транса. Три дня слепой веры. Три дня в ожидании чуда. Горящий взгляд аметистовых глаз стал их наградой. Улыбка, такая родная, такая привычная и такая невыносимо, убийственно просто, притягательная. Крупные прозрачные слезы. Осознание и ужас, искажающий прекрасное лицо. Прикосновение кончиком пальца к ране, что еще не затянулась. Крик — громкий, бьющий по ушам, раздирающий сердце на части, наполненный болью и яростью. Серебристая дымка, вздох, щелчок и вроде как ироничный самодовольный смешок — все. Полнейшее непонимание происходящего еще конечно же тревога и растерянность. И страх разумеется. И куча вопросов. Весь этот путанный ворох загадок жрица принесла дракону и уставилась в ожидании в умнющие глаза, словно всерьез надеялась, что сейчас он заговорит и все ей расскажет. Дрогон внимательно выслушал и почти что ей подмигнул, мог бы — рассмеялся бы наверное. На Кинвару же, когда она закончила говорить, навалилась усталость, догнавшая ее наконец после трех дней без сна, отдыха, пищи и даже глотка воды и она опустилась прямо на нагретый солнцем камень рядом с драконом. Дрогон посмотрел на нее внимательно, как бы говоря, что все идет как надо, а тревожиться нет никаких причин. И она поверила и наконец отпустила себя, позволила расслабиться окончательно, подползла поближе в горячему драконьему боку, привалилась к твердой чешуе, подложила под щеку ладонь и уснула прежде чем успела закрыть глаза. Дракон же издал тихое урчание и прикрыл заснувшую жрицу крылом, оберегая ее сон и ее саму. Мягкого и бережного прикосновения драконьего крыла Кинвара уже не почувствовала — она спала. Ей снилась мерцающая огнями ночь, темно-синее чернильное небо и драконы в нем, их было много, они скользили по воздуху, раскидывая широко исполинские крылья, кружились неспешно и гонялись друг за другом, выдыхая огонь и в небе расцветали огромные полыхающие цветы. Мир был прекрасен и полон чудес.***
Рыцарь смотрел в ночное небо, наполненное бесчисленным количеством звезд. Благословенная ночная прохлада бодрила и даже немного веселила, впрочем рыцарю было не до веселья — он смертельно устал от всего происходящего, он не мог ни на что повлиять, не мог ничем никому помочь, а единственным действием ему доступным было ожидание, которое уже опротивело настолько, что хоть в петлю лезь. Эртур вздохнул, полюбовался еще немного звездным сиянием и направился обратно в башню. Башню Радости, как обозвал ее Рейгар… да уж, чувство юмора у принца было своеобразным и не сильно светлым, а если уж совсем честно, то чернее некуда у него чувство юмора было. Это романтично настроенные барышни могли бы усмотреть в таким наименовании только им понятную прелесть, ну им простительно — они принца Рейгара не знали, дальше красивого лица не видели, а послушав его песни и вовсе разум утрачивали. Эртур наивной девицей не был, принца Рейгара знал почти так же хорошо как самого себя, а потому лишь ироничный смешок издал, услышав это наименование. Рейгар смотрел в огонь, который ярко пылал в камине, невзирая на жару, взгляд его был пуст и отрешен, а сам принц вид имел встревоженный и крайне несчастный. Но это еще ни о чем не говорило, вся эта печаль вполне могла быть лишь маской, скрывающей, что угодно, за грустью могла оказаться лишь спокойная задумчивость, за доброжелательной улыбкой — жгучая пылающая ярость, за кипящим гневом — ледяное спокойствие, слезы могли быть ширмой для смеха, а за внезапным неуемным весельем вполне себе могла притаиться истерика. Эртур присмотрелся повнимательнее и понял — не играет, правда устал и действительно весь опутан тревожными мыслями, отравлен ими буквально. Принц обернулся на звук шагов и встретившись с Эртуром глазами лишь покачал головой и промолвил едва слышно: — Не спрашивай. — Не буду, — покладисто отозвался Эртур, он в общем-то и не собирался. Эртур прошел к камину и уселся рядом с принцем на приземистый диванчик с низкой выгнутой спинкой. Рейгар чуть сдвинулся к краю, давая ему усесться и они не сговариваясь приняли совершенно одинаковые позы — каждый облокотился на боковую ручку диванчика, подпер ладонью щеку и задумчиво уставился в огонь. Эртур усмехнулся, когда пришло понимание этой бессознательной зеркальности их поз, вот она плата за постоянное пребывание вместе — хочешь того или нет, а нахватаешься чужих привычек, сживешься с ними и превратишь в свои собственные. — Плохо, — первым нарушил молчание Рейгар, — мне тут плохо. Когда все закончится я своими руками разберу эту треклятую башню по камушку. Если конечно раньше от тоски тут не помру. Тогда ты разберешь. — Долго разбирать придется, так что пожалуй я лучше тоже помру от чего-нибудь, — ответил Эртур и не сдержался — уколол, — что прекрасная леди Старк не скрашивает унылости твоего тут существования? — Издеваешься? — в иной раз Рейгар бы вспыхнул и отпустил ответную колкость, но сейчас лишь посмотрел совершенно измученным взглядом и Эртур понял, что дело совсем плохо — в таком состоянии Рейгар способен натворить глупостей, а значит глаз с него не спускать и успеть перехватить в нужный момент, как он успевал делать это всегда. — Немного, извини, — устыдился Эртур своей колкости. — Не ты один тут страдаешь от тоски. — Извиняю, — великодушно решил принц и они слова уставились в огонь. Пламя в очаге плясало, рыжие языки его мягко и нежно облизывали толстые поленья, что тлели неспешно, багровый жар пробивался сквозь бархатистую, обсыпанную пеплом поверхность дерева, огонь складывался в фигуры неведомых зверей и птиц… Эртур тряхнул головой, выпутываясь из огненного морока и отвернулся. Это Рейгар может пялиться в пламя и уплывать за грань реальности, а ему надо сохранять трезвую голову. Огонь разгорелся еще сильнее и ярче, хотя никаких к тому причин не было. Пламя взметнулось неистово и высоко, заполняя все пространство немалого каминного проема и сделалось из рыжего почти что белым. Огонь плясал и выплетал узоры, складывал непонятные символы и быстро сменяющиеся очертания химер, он словно бы ожил и обрел разум. Эртур уставился в пламя ошарашенным взглядом и словно оцепенел, он никогда такого в своей жизни не видел и вообще не понимал, что происходит. Рядом Рейгар точно таким же ошалевшим взором смотрел в пламя, его рот приоткрылся в попытке что-то сказать, но сказать он ничего уже не успел, потому что в каминной трубе раздался неясный, пока еще далекий, рев, который нарастал и приближался с каждой секундой, а пламя взбесилось окончательно… У всех королевских гвардейцев в моменты опасности срабатывал один, отточенный до совершенства, навык — защищать короля и членов королевской семьи любой ценой и любым доступным способом, а значит хватать, тащить, валить и прикрывать собой, не размениваясь на объяснения. Вот и сейчас Эртур без лишних раздумий сцапал принца в охапку и просто рухнул вместе с ним и с диваном назад, пребольно при том приложившись головой о каменный выступ и уже почти бессознательно успел пнуть диванчик возвращая тот в прежнее положение и создавая таким образом хоть какую-то преграду между ними и той неведомой напастью из камина. Как оказалось маневр, проделанный Эртуром, был более чем к месту, потому что сразу за их падением в камине что-то совсем уж оглушительно громыхнуло и огненная волна плеснула, прошлась по всему пространству комнаты и втянулась обратно в камин. Не было слов. Не было сил удивляться. Все отступило и сжалось, на первый план вытолкнув одну единственную цель — выбраться отсюда и вытащить Рейгара живым и невредимым. Эртур смотрел на пепельные лепестки в серебряных волосах Рейгара, а Рейгар смотрел на Эртура огромными глазами в которых сплелись изумление, страх и… ну конечно же восторженный азарт и самоубийственное любопытство. Ничего удивительного, все привычно и вполне предсказуемо. Это обычные разумные люди от всякой неведомой жути бегут дальше чем видят, а Рейгар бежит наоборот навстречу этой самой жути с распростертыми объятьями и вежливо здоровается. Интересно ему, что б его! Все ему надо увидеть, узнать, попробовать, пощупать, с головой во все влезть… и только стараниями верного Эртура эту самую голову не сложить. Вот и сейчас вместо того, чтоб тихо отползти по стеночке в сторону выхода у принца в глазах горело огромными огненными буквами «давай хотя бы посмотрим!». Смиряясь с неизбежным, Эртур обреченно кивнул. За диваном меж тем послышались тихие шорохи, а после — кто-то тоненько всхлипнул и закашлялся. Принц и рыцарь обменялись еще одним обалделым взглядом и дружно начали медленно приподниматься, выглядывая из своего укрытия. Если у них и были какие ожидания, то увиденное их переломало и начисто стерло. Перед камином, на засыпанном пеплом и золой полу, сидела девушка, юная, прекрасная и полностью обнаженная, прикрытая лишь густыми волнами длинных серебряных волос. Огромные аметистовые глаза смотрели прямо на них изумленно и беспомощно. После взгляд ее скользнул по комнате, на пару мгновений задержался на квадрате окна и снова вернулся к ним. В аметистовых омутах плескался не страх даже, а ужас — девица явно была на грани истерики, но удерживала себя усилием воли в состоянии внешнего спокойствия. Уголок ее губ нервно дернулся и она прозвенела решительным, но все же чуть дрогнувшим, мелодичным голосом: — Доброго вам вечера и прошу прощения за весь этот беспорядок.