I Trust

      У Шухуа была такая бледная кожа, что мне хотелось при взгляде на неё всё чаще и больше целовать или смущать её. Она краснела, тёмными прядями закрывая лицо, а я любовалась ею, такой прекрасной. Мне нравилось, когда я прикасалась к её запястьям, нежно водя по коже, будто разрисовывая, будто из кончиков пальцев моих лилась волшебная краска, проникая внутрь, протекая через кровь. Она ломалась изнутри, такая красивая, а я наблюдала и, кажется, делала это своими руками. В её глазах всегда блестело что-то яркое, невиданное прежде, манящее настолько, чтобы заглушать мои мысли каждый раз и желать быть перед этими глазами вечно. Мне хотелось быть центром её взглядов, чтобы она смотрела лишь на меня. Чтобы она была лишь со мной. Общалась лишь со мной. Мне не хватало объятий, что она дарила по утрам. Мне не хватало поцелуев, что она оставляла на шее или на моих покрасневших губах. Мне не хватало её. Когда мне её не хватало, я чувствовала себя голодной. Нуждающейся в ласке, но получающей отказ. Мне всегда было нужно быть рядом с ней, знать, что она делает, с кем она. Когда я не получала ответов, я злилась, я смотрела лишь на неё так долго, укоризненно, словно она была виновата в моём нетерпении, словно она была эпицентром проблем, и она ломалась. Так сильно ломалась, плакала, прося прощения, и я, великодушно улыбавшись, каждый раз отвечала: — Ничего, в следующий раз поднимешь трубку сразу. И потом она возвращала всё сполна. Отдавала мне себя, а я брала и брала, наслаждаясь каждой секундой, может быть забирая даже вдвойне, как плату за свой голод. Мне было так плохо, когда она уходила надолго, оставляя меня и уходя к своей жизни, которую она имела. Она уходила к семье, которую имела. К друзьям, которых имела. К людям, которых она имела, но не имела я. Мне было плохо, когда она не думала обо мне. Мне было хорошо, когда в её голове была лишь Я. И пусть даже я приносила ей боль, мне казалось приятным, что она рядом со мной. Ей ведь должно было нравится это, раз она со мной? Я так была рада, когда она обнимала меня и говорила лишь обо мне. Когда сознание любимой начиналось на мне и заканчивалось тоже. Я хотела стать не только центром её взглядов, мнений, чувств, я хотела стать центром её личности. То, без чего она не смогла бы прожить. То, без чего она бы страдала. И ради того, я целовала сильнее. Касалась нежнее. Обнимала чаще. Говорила громче. Желала больше. Она оказалось пойманной, а я радовалась этому, когда в глазах всё так же блестели звёзды, пусть чуть блекло, но так же потрясающе. Я проводила рукой по её волосам, шелковистым и длинным, вдыхая запах, и так часто говорила о том, как люблю, что скоро… надоело видеть лишь большие пустынные зрачки в ответ, которые повторяли моё имя и то же самое: — Люблю, люблю, люблю… Как по кругу, бесконечному и натянутому, мне так хотелось вновь видеть в ней то искусство, которым я восхищалась раньше. Но вместо далёких звёзд — ближняя земля. Мои глаза. Мои уставшие глаза в её зрачках. Мне так хотелось завладеть ими, что я не заметила, как при приближении гасила своим эгоизмом. Не видя ничего из того, что привлекало меня, я лишь шептала наобум: — Я так люблю тебя, Е Шухуа. А она отвечала как марионетка, позабыв о других, позабыв о себе, став лишь частью меня: — И я тебя, и я тебя… И я тебя… И сколько красоты в чужих движениях, сколько красоты в её душе, сколько красоты на лице, сколько красоты повсюду, где она была, я видела, что жмурилась отчаянно от света. Такая неземная, такая простая, она бросила всё ради меня, подоткнув для меня одеяло и оставшись сама без ничего, но я только осталась недовольной. Грубой самозванкой, что возжелала того, чего недостойна, лишь уничтожив, не знав как обращаться. В тот момент, когда я сказала грубо и жёстко. После объятий и ласковых движений, я только заявила: — Прости, нам стоит разойтись… И поняла, что именно таких слов мне не хватало. Не хватало чего-то другого. Она же заплакала и дрожала так долго, что мне казалось, я разбила остатки того, что в ней оставалось. Не желая уходить, она жалась ко мне, целуя меня, пытаясь уговорить меня. А я смотрела и понимала, что она уже не для меня. Она стала другой, а я была такой же. И я не понимала, что изменила её, именно я. Я шептала: — Прости… Прости… Прости… Лишь большие бездонные глаза глядели со страшной болью на меня, с разочарованием и страхом, в которых невозможно было найти ориентир. Тот самый первых ориентир и звёзды. Я видела своё отражение. Отражение той, что разрушила всё до конца. У Шухуа была красивая улыбка. После того, как мы разошлись, я надеюсь, что она не прекратила улыбаться, а стала делать это чаще. Вспоминая её улыбку, я думала, что стала благородной матерью Терезой, причиняя ей боль перед тем, как причинить ещё больше, но, отматывая всё назад, понимаю, что боль я причиняла многим и матерью Терезой никогда не была, была лишь такой ужасной.