I'm never coming back

Иуда сильно продешевил, продав Иисуса всего за тридцать серебреников, — мог хотя бы сорок стрясти, а то совсем тухлая сделка получается. Каким бы мерзким не был Бог, с него всегда должна быть выгода. Каким бы предателем не был Иуда, он обязан рассчитать последствия своих действий. А в итоге все получили мученика и идиота. Кто из них кто — тот ещё спорный вопрос. Сугуру бы и за полмира Сатору не отдал, только если за весь мир и бессмертие в придачу. Из Сугуру — такой себе Иуда, а из Сатору получился плохой и безответственный Бог. К тому же, после проверки осталось двоякое впечатление от способностей Годжо: с одной стороны ему пустили кровь, а с другой — он обрел практически безграничную силу. Хотя Сугуру, в отличие от других, так не считал. В любой защите есть лазейка, даже если тебя защищает сама бесконечность, — ты не бог мальчик, ты жалкий смертный. И какой будет твоя смерть лишь вопрос фантазии и времени. Мир шаманов, несмотря на все ухищрения верхушки его законсервировать, стремительно развивается, и не факт, что через год или десять лет не появится новый кандидат на божественный престол. Уж лучше бы Сатору научился управлять временем, а то, как был слеп на свои шесть глаз, так и остался, отказавшись притворять легенду о Лазаре в жизнь. Видеть абсолютно все — от течения проклятой энергии, до биения сердца одинокой кошки в подворотне, но не видеть главного — это нужно постараться. Отчасти, в происходящем была вина Сугуру. Зря он отговорил новоиспечённого «Бога» убивать людей в тот злопамятный день. Очень зря. Самая большая ошибка в его жизни. Теперь Сугуру вынужден медленно уходить и чувствовать на свой спине прожигающий взгляд синих глаз, как будто говорящих ему — «ну, вот зачем ты нас бросил? всё ведь было хорошо». Сатору Годжо в душе пятилетний ребенок, думающий, что все ему должны. Он не понимает. Он даже не пытается осознать. Ничего не было хорошо. Но как донести простую истину до него, Гето понятия не имеет и не хочет иметь. У Сугуру есть право на молчание и усталость, но, к сожалению, больше нет права на жизнь. Что же, пусть его личный бог придет и покарает за грехи. Сугуру Гето будет ждать. Несмотря на все свои действия, Иуда искренне любил Иисуса и своей же любовью прибил его к кресту, с какой Сугуру прибивал тело своего лучшего друга почти каждую ночь к кровати. Бледные руки хватались за каркас кровати, и в тусклом свете щербатой луны, тени превращались в черные гвозди. Если напрячь фантазию, то можно было представить, что из аккуратных ладоней с узкими пальцами течет кровь. Приходилось закрывать глаза и отворачиваться — картинка облитого с ног до головы Сатору в кружение праздно хлопающей толпы слишком ярко отпечаталась в сознании. Богу Сугуру Гето нравился процесс анафемы. Он ему предавался с упоением во взгляде и тихой истомой в душе. Вот только он не учел, что Сугуру не подписывался быть для него личным крестом — ему бы свои грехи дотащить до конца Виа Долоросы, не упав замертво посреди дороги. Никакие псалмы, гвозди и цепи не помогут. Можно считать, что он первый раз в жизни принял полностью осознанное и самостоятельное решение без вмешательства посторонних. Слишком много накопилось и слишком долго не имело возможности выплеснуться. Из-за невозможности отказать вечно растрёпанным белым волосам и лукавой улыбке, Сугуру пришлось пойти ва-банк и уйти. Развернуться и просто тихо уйти. Конечно, сил пришлось для этого приложить намного больше чем к той кровавой бойне, которую он недавно устроил. Все шесть глаз Сатору буравили ему спину, а в голове мерзким голосом, как колокольным набатом, стучало «предатель». Нет, не мира шаманов — а Сатору Годжо. Пришлось, словно роботу, механически передвигать ноги, чтобы не было соблазна развернуться и пойти — побежать — назад. Хотелось хотя бы предупредить Сатору, что его божественность выйдет боком всем окружающим — и ему, в частности, но он сдержался. Нет нужды рушить чужие воздушные замки раньше времени. К тому же, Сатору его не послушает, а как всегда начнет стоять на своём и убедит в верности только его решения ещё и Сугуру. Колокольный набат в голове все усиливался.