Потому что

— Куда?  — Зачем?  — Как?  — Почему я? У Ацуму отчётливо чувствует, что у него дёргается глаз. Его безжалостно закидывают абсолютно одинаковыми вопросами уже как минимум минут десять, причём со скоростью, абсолютно не располагающей ответам на них. И это после того, как Ацуму всё разжевал как чуть ли не для умственно отсталого, хотя, ах да, Осаму же и есть он. Как он мог забыть.  — Да говорю же, в магазин за покупками! — с каждым словом Ацуму заводится всё больше, ибо нехуй сидеть тут перед ним с каменным лицом, будто делает большое одолжение одним своим присутствием. — Что опять не так?! Маска полного отсутствия всякого присутствия не девается вообще никуда — разве что одна бровь медленно ползёт вверх. Так пиздецки медленно, что хочется уже просто заехать со всей силы по его безразличному лицу, дабы поскорее избавить мир от этого воплощения концентрированного высокомерия.  — Зачем? — говорит с расстановкой, чеканит гласные и подчёркивает дикцию. Таким тоном, будто разговаривает с полным идиотом. Как же бесит. До зубовного скрежета. До белых кругов перед глазами. До сбивающегося дыхания. До тугого комка в паху. И ведь Осаму это знает. Знает, наверное, даже лучше него самого — все реакции тела, все эрогенные зоны, все точки давления — и не отпускает даже сейчас. Заставляет вскипать, чувствовать раздражение в кончиках пальцев, давиться собственным возбуждением и раз за разом терять голову — тут же. Цена секунде — нервная клетка, двум — самообладание, летящее во всем чертям. Во всех смыслах этого слова.  — За. Покупками, — копирует его манеру Ацуму — рубит с плеча, не заботясь о последствиях, впрочем, как и всегда. Осаму неприкрыто ухмыляется и подпирает щеку рукой:  — Не припоминаю, чтобы ты когда-либо нуждался в моей компании для выбора очередной пары спортивок или зубных щёток. Или, на этот раз, это не они? — ахуеть какой двусмысленный взгляд и вы только посмотрите на этого самодовольного ублюдка, он даже не пытается сделать вид, что прячет свою сраную ухмылочку. Ацуму, правда, старается, чтобы не пнуть его — пускай, что самому будет больно, для этого придурка ему не жалко. Потому что лицо, он чувствует, идёт красными пятнами тут и там, в какие-то жалкие пять секунд окрашивая пунцовым от ключиц до кончиков ушей, а сознание будто назло подкидывает ему образы его неудавшегося тайного похода в секс-шоп — угадайте, кто потом не мог банально стоять на ногах всю следующую неделю? Ацуму сглатывает, стараясь не думать, /от нервов ли/. Потому что внизу живота тянет только сильнее.  — Я хочу выбрать одежду и тебе.  — У нас одинаковый размер.  — …кроме того, я не знаю твоих предпочтений в книгах.  — Спорт и научная фантастика.  — Еда?  — Ацуму, подумай ещё.  — Да почему я просто не могу сходить со своим братом по магазинам?!  — Потому что в нашем случае это либо свидание, либо следующая неделя за закрытыми дверьми. А зачастую и без «либо». Ацуму очень надеется, что собственный судорожный вздох за сумашедше скачущим пульсом ему только послышался, и уже открывает рот, чтобы послать брата в пеший тур с эротическим уклоном гомосексуального характера, но почему-то говорит совершенно обратное.  — Я не собираюсь вести тебя в секс-шоп. Хотя отчего «почему-то»?  — М-м-м, а жаль, — предательский взгляд застывает на тонкой полоске чужих губ, которые Осаму тут же с готовностью облизывает — ведёт кончиком языка по нижней и прикусывает, замечая его пристальный взгляд. Чёртов… Блять.  — Магазин одежды, обувной и хозяйственный. И это не обсуждается, — и точно знает, что крайне удовлетворённое хмыканье за закрывающейся дверью ему не послышалось, а на спине от чужого взгляда точно останутся дыры. Потому что пружина внутри взведена до предела, а Осаму слишком большой урод, чтобы спустить всё на тормозах.

* * *

…потому что чёрт его дёрнул заикнуться о грёбаном магазине спустя каких-то две недели после первого раза. Потому что после этого Осаму потерял голову, кажется, окончательно. Потому что какой человек в здравом уме будет раздевать тебя глазами, пожирая с ног до головы, прямо посреди матча, да так, что пронизывает головы до пят на расстоянии полусотни метров?! Бесстыдно лапать в пусть переполненном людьми, но всё ещё хорошо просматривающемся проходе вагона метро?! Нагинать при каждом удобном случае в каждом удобном и нет месте?! …чтобы нормально поспать, Ацуму приходится уже баррикадироваться в гостиной, иначе из кровати — он знает — его не выпустят до следующего утра. А развлечься им было, чем: Осаму скупил чуть ли не половину секс-шопа, заставив Ацуму поочерёдно краснеть, бледнеть и зеленеть, когда самозабвенно выкладывал на кассу один за другим такие… приспособления, назначения которых Ацуму предпочёл бы не знать. Кто бы ему ещё позволил это сделать.  — Ну и? — Осаму красноречиво переводит взгляд со своих рук на чужие, переполненные всевозможными пакетами и свёртками. — Теперь ты доволен?  — Ещё нет, — Осаму прослеживает направление его взгляда и шумно выдыхает, закатывая глаза.  — Боже, серьёзно? Мы были здесь полчаса назад, нельзя было взять эту чёртову толстовку тогда, когда у нас ещё не было этой кучи пакетов?! — но его негодования и праведный гнев остаются незамеченными — у Ацуму глаза горят каким-то даже маниакальным блеском, и Осаму сдаётся. В итоге? Конечно же они не уходят с одной толстовкой — сгребают в охапку полмагазина и завешивают этой грудой вещей все вешалки в примерочной, и пока Ацуму всё это крутит в руках, меряет и рассматривает со всех сторон, Осаму готов и сам на них повеситься. А спустя ещё вечность Ацуму впихивает в заваленную одеждой импровизированную комнату уже его, и на втором кругу ада примерки одних и тех же вещей Осаму всё это надоедает. Когда брат в очередной раз выходит, чтобы отнести непонравившиеся вещи на место, Осаму просто стоит и ждёт, голый по пояс, твёрдо решив завязывать со всей этой фигнёй. И когда рядом раздаются знакомые шаги, Осаму уже знает, что он для этого сделает.  — Закрой глаза, — просит он из-за шторки, и Ацуму уже не нравится его тон от слова «совсем». Он шумно сглатывает, но поперёк ничего не говорит. А в следующую секунду уже мысленно кроет матом себя и брата, потому что наощупь отдергивает в сторону грубую бордовую ткань и делает два шага вперёд — чувствует, как на глаза ложится какая-то ткань, на затылке затягивается тугой узел, отзываясь тем же внизу живота, и его грубым толчком прижимают к стене, легко пресекая любые попытки вырваться.  — Эй- — рот накрывают ладонью, и Ацуму силится ухватиться за неё зубами, но тщетно — чужие пальцы проскальзывают в так непредусмотрительно открытый рот, с силой надавливая подушечками на корень языка, заставляя давиться собственным возмущением. Ацуму смыкает зубы рядом с костяшками, но Осаму не реагирует, не пытается отдернуть руку, даже не шипит — оттягивает край его сбившейся футболки и возвращает укус острой болью на загривке.  — Попался, — опаляет горячим дыханием шею, едва касаясь губами уха, и довольно ощущает, как вздрагивает от этого Ацуму — знает, скотина, как он этого не любит, но всё равно делает, — ведёт носом по линии роста волос до места своего укуса и широко зализывает — Ацуму дёргается, приглушённо мычит и резко оборачивается на него, но повязка слишком плотно облегает глаза, и его предельное недовольство происходящим Осаму может понять лишь по сведённым к переносице бровям. Он ухмыляется своим мыслям и прижимается теснее, следя за реакцией, и тут же её получает: угрожающее выражение на чужом лице сменяется мольбой и слишком заметной, чтобы её игнорировать, безуспешной борьбой с реакциями собственного тела — Ацуму чувствует его стояк слишком хорошо даже через несколько слоёв одежды и мечется между здравым желанием прекратить всё это и собственным возбуждением, потому что от чужих глаз сейчас их скрывали лишь три деревянные стенки да кусок ткани, который могут откинуть в сторону кто угодно — кто угодно. Осаму, кажется, это не заботит. Потому что спустя мгновение он уже сдёргивает с него шорты вместе с боксёрами, будто случайно задевая ногтями внутреннюю часть бедра, когда вынуждает Ацуму расставить ноги шире — насколько позволяет съехавшая вниз одежда, игнорирует его уже более громкое — но, разумеется, недостаточное, чтобы их могли услышать — мычание и ощутимый толчок локтем под ребра и опускается уже было на колени, но Ацуму в последний момент изворачивается, чтобы попытаться ухватить его за ворот футболки — тщетно, потому что футболки на нём нет. «Скотина», — в который раз мелькает на подкорке сознания, но у него получается — пальцы смыкаются на чужой шее, перекрывая доступ кислороду. Ацуму пытается выжать из этого момента — своего превосходства — максимум, потому что рука уже начала затекать из-за неудобного положения, и Осаму застывает только лишь на секунду — в следующую он уже резко дёргает рукой, которой всё ещё мешает ему Ацуму говорить, заставляя упереться лбом в стенку, и с силой давит локтём на плечи — Ацуму ничего не остаётся, кроме как отнять руку и вернуть её обратно на стенку, чтобы удержаться на ногах.  — Не выйдет, — голос у Осаму хриплый, пронизывающий, от него у Ацуму дрожат колени подгибаются пальцы на ногах, и сдерживать собственное возбуждение становится чем-то из разряда фантазии — где-то на подкорке сознания задыхаются последние здравые мысли, и даже шум живущего своей жизнью торгового центра уходит на второй план, — во всей Вселенной, кажется, не остаётся ничего, кроме тесной тесной примерочной, ничуть не отрезвляющего холода хлипких стенок, ткани — чулок? — на глазах и Осаму, руки которого блуждают по его телу буквально везде. Руки, потому что говорить ему уже ничего не мешает — разве что рвушиеся вперёд каждого слова из груди стоны, которых Ацуму не может себе позволить — поэтому до боли кусет губы, стараясь абстрагироваться от чужих до невозможного умелых прикосновений, но собственное тело снова его подводит — из-за отсутвия зрения осязание обостряется — Ацуму чувствует всё в три раза острее, чем обычно.  — Я тебя… Ненавижу, — выстанывает он еле слышно, но Осаму слышит — даже слишком хорошо. Ацуму слышит, как он опускается на колени, и чувствует, наверное, каждой клеточкой тела его рваный выдох — краснеет до кончиков ушей, потому что он не просто так этого боялся.  — Ацуму, ты… — Осаму проглатывает его имя вместе с воздухом в попытке восстановить сбившееся дыхание, потому что он серьёзно забыл, как дышать. — Ты… Блять. Под пальцами до отвращения хорошо чувствуется тёплый металл — пробка, не так давно купленная Осаму в его очередной, но уже одиночный, поход в тот самый злосчастный секс-шоп. Вот почему Ацуму так сопротивлялся. Почему шугался от него весь день. Почему в его взгляде отсутствовала осмысленность. Почему «прости, как-то нехорошо себя чувствую». Почему его банально не держат ноги.  — Саму, нет, — Ацуму вздрагивает и испуганно мотает головой, его голос наламывается на середине фразы, но, кроме слов, он не пытается сделать ничего. — Не надо, пожалуйста… Говорит так, будто знает, что Осаму хочет сделать. Нет, не так: что Осаму сделает. И его бесполезно останавливать — просто надежда умирает последней?.. Осаму шумно сглатывает, за грохотом крови в ушах не слыша мольб брата, завороженно ведёт пальцами по ложбинке между ягодиц и ощутимо надавливает пальцами на ободок, вырывая у Ацуму жалобный всхлип, и ни секунду не задумывается о том, чтобы остановиться: поддевает ногтями края и резко тянет на себя, тут же откидывая куда-то в сторону. У Ацуму подламываются колени и он почти падает, поддерживаемый лишь его сильными руками, открывает рот в беззвучном крике и натурально скулит, когда чувствует внутри чужие пальцы. Потому что ощущения сзади уже просто-напросто невыносимы, Ацуму и без того сейчас там невероятно чувствительный, так ещё и эта чёртова повязка на глазах. Осаму чувствует, как вокруг его пальцев судорожно сжимаются мышцы, и почему он внутри такой влажный, но ответ всплывает в голове практически моментально: воспоминания прошлой ночи встают перед глазами как сцены очередного порно, подогревая собственное возбуждение, наводя на совершенно невменяемые мысли и подбивая на не менее сумасшедшие поступки. А Ацуму в таком состоянии не может хватить надолго — ещё немного, и он уже теряется в пространстве, не в силах контролировать свой голос — перед глазами всё плывёт, он прикусывает собственную ладонь, пытаясь хоть немного отрезвить себя болью, но Осаму заменяет пальцы своим членом, собирает его волосы на затылке в кулак и насаживает на себя, другой рукой придерживая Ацуму за талию — потому что устоять на носочках он сейчас точно не сможет, и тут же делает толчок. Ощущения не такие, как обычно, мышцы обхватывают член не так туго, а смазка, смешанная с его спермой, течет и хлюпает. Ацуму уже не всхлипывает и не скулит, он тихо подвывает, кусая губы, пытаясь вывернуться из хватки, а все тело бьет неутихающая дрожь. Он то хмурится под повязкой, то резко распахивает глаза, не зная, куда себя деть, то скребёт ногтями по стенке, то силится уйти от прикосновений брата, то, наоборот, подмахивает ему бёдрами. И, кажется, он — единственный из них двоих, кто всё ещё помнит о внешнем мире — и слышит шаги направляющегося в их сторону консультанта, тут же зажимая рот ладонью и почти что замирая на месте, только бы себя не выдать, только бы себя не выдать, только бы…  — У Вас всё в порядке? — раздаётся опасно близко к шторке — откуда-то справа, и Ацуму как может упирается рукой в живот брата, но как будто бы Осаму это колышет — лишь немного замедляет темп и меняет амплитуду движений — вместо частых рваных толчков теперь до одури медленные и длинные — входит до упора, а, отстраняясь, оставляет внутри только головку, заставляя Ацуму чуть ли не на стенку лезь.  — Да, всё нормально, спасибо, — теперь голос брата почти не хрипит — он играет превосходно, глазами, однако, ни на секунду не отрываясь от сногсшибательного вида Ацуму — прогнувшегося в пояснице, подавленного, опороченного — только его, и где-то под рёбрами вспыхивает уже в который раз чувство, о котором не принято говорить вслух. — Просто никак не могу выбрать что-то одно, всё это выглядит слишком… — он нарочито медленно ведёт пальцами по чужой спине, слегка задевая ногтями кожу, посылая мурашки по всему телу, и двигается, двигается, двигается, заставляя Ацуму выгибаться всем телом и дышать через раз, замирая каждый раз, стоит головке его члена задеть чувствительное место внутри, собирать по крупицам последние остатки самоконтроля, просто чтобы шумно не вздохнуть. — Прекрасно, — снова наклоняется ниже, снова ведёт носом по шее, прослеживая свой путь невесомыми поцелуями. — Что-то случилось?  — Нет-нет, ничего страшного, всего лишь хотела поинтересоваться, не нужна ли Вам помощь? Может, мне забрать лишнюю одежду, если позволите?  — Пожалуй, откажусь, — на большее Осаму просто не хватает, потому что Ацуму резко подаётся назад, насаживаясь на его член и сжимаясь, но через секунду уже мало понимает, кому на самом деле сделал хуже — потому что перед зажмуренными глазами взрываются искры, а всё тело прошивает дрожью.  — Ладно, удачи Вам и хороших покупок! — шаги удаляются, не дожидаясь ответа Осаму, а он себя и не утруждает — глухо рычит и срывается на бешеный темп, в отместку — или просто от того, что самоконтроль летит ко всем чертям, — ловит пальцами чужую дрожь и сбившееся дыхание, а когда до его ушей долетают едва слышные всхлипы — опять, опять скользит пальцами в приоткрытый рот Ацуму, заглушая его голос — потому что ни на какой самоконтроль его уже просто-напросто не хватает, ноги разъезжаются в стороны и подгибаются, руки по бокам от головы едва держат, и Ацуму стоит только потому, что на ногах его удерживает Осаму. Повязка на глазах насквозь пропитывается влагой, Ацуму почти теряет связь в реальностью, удерживаемый в сознании лишь немного отрезвляющей болью в шее, саднящим укусом на границе роста волос, но надолго его не хватает, и он кончает с вымученным стоном, пачкая спермой одежду и стену, и этого хватает и Осаму: он изливается внутрь, заполняя его не столько спермой — собой до отказа, Ацуму кажется, что он в каждой клеточке тела, подчиняет себе, заставляя хоронить своё и без того призрачное чувство независимости, и Ацуму знает, что давно уже не принадлежит самому себе. И его это устраивает.