Лисички: осень, переходящая в лето...

Мои отношения с мужчинами всегда заканчивались быстро и безболезненно. Мои отношения с женщинами вообще не начинались. Я был этакой стервой, которая всегда старалась, в первую очередь, отыскать в отношениях изъян, чтобы закончить их, как можно скорее. Но, с возрастом, я поумнел и стал лучше ориентироваться в хитросплетениях межличностных отношений. И вот уже два года я не находил причин, чтобы искать партнера, а провидение не спешило обустраивать мою личную жизнь, вот и приходилось быть третьим на празднике жизни Ритки и Петюни. Они смеялись и знакомили меня с «подходящими» мужчинами, но забывал я их быстрее, чем сюжеты книг Стивена Кинга, творчеством которого увлекался. Однако Виктора я забывать не торопился. Август заканчивался, и осень вступала в свои права, но образ знакомого мне всего лишь мгновения человека, периодически вставал перед глазами. Я не плакал, когда смотрел Хатико, но чувствовал себя по-юношески сентиментальным, когда вспоминал зеленые, с хитринкой глаза, ямочки на щеках, появляющиеся при улыбке и плавные, отточенные движения тела, так не подходящие к его габаритам. И что-то волнительное и трогательное зарождалось в сознании, накатывая волнами, то отпуская, то появляясь вновь. Словно, я упустил что-то важное, не сделал то, что необходимо было сделать, и теперь даже сожаления было мало, чтобы показать, как же я был неправ. Погода портилась также стремительно, как домашние заготовки, присланные мне Риткой со своим невозмутимым муженьком. Отчего-то эти люди не хотели понимать, что я не ем августовские труды усердных домохозяек, и периодически возвращаю баночки с соленьями обратно или же выкидываю их. Но грибы, собранные мной тогда, я сохранил. Теперь они лежали в морозилке и с периодичностью в одну пачку пельменей в два дня напоминали о лесе, комарах и мокрых коленках. - Ты похож на молоко, - задумчиво пробубнил Петюня в трубку, когда моя подруга после очередного визита отправилась домой. - Как это? - искренне удивляюсь, как такие сравнения генерирует мозг бывшего омоновца. Было довольно поздно, но спать не хотелось. - Скоро прокиснешь, - ответил Петюня. Его манера говорить меня раздражала. Но, пожалуй, я мог назвать его своим другом. Единственным, кто относился ко мне тепло, хоть и с долей родительской иронии, в которой сквозили иногда наставления, воспитательные нотки и отеческое негодование. Мои родители умерли уже давно, но Петюня заменял мне отца, как бы странно это не звучало. Они с Ритой просто были. Вот и все. - Тогда ты зажмешь нос, но продолжишь со мной общаться. Упырь, зачем ты звонишь? - Я собираюсь напомнить тебе, что у меня скоро день рождения, и ты обязан прийти. - Я помню. И приду. - Надеюсь. Ты же знаешь, что я могу сам тебя доставить, если ты вдруг забудешь, - хохотнул упырь и отключился. О да. Два года назад, когда я был в депрессии и не хотел никого видеть, а уж тем более присутствовать на вечеринке, Петюня чуть не выломал дверь в мою квартиру, перекинул меня через плечо и тащил через два двора на праздник, посвященный своим именинам. Больше депрессии меня не мучили. Дождь прошел мелкий, но частый, и асфальт потемнел от капель, а песок на детской площадке превратился в грязь. Меня радовало, что зонтик брать не нужно, ведь небо прояснялось, а если ненастье повторится, я успею вернуться домой. Зайдя за дом и пройдя через площадку со свежевыкрашенными детскими качелями, я натолкнулся на знакомую машину, и замедлил шаг. Джип стоял так же невозмутимо, как и тогда в лесу. Наверное, такое сравнение неприменимо к машинам, но, черт побери, так оно и было. Черный, с высокой посадкой, с вымазанными песком и дорожной грязью колесами, он скрывал от меня открытую дверцу со стороны водителя и сгорбленную, массивную фигуру. - Ну вот, брюки испачкал, - недовольно буркнул мужчина, а я вдруг подумал, что хочу остаться у той машины подольше. - Здравствуйте, Виктор, - голос не дрожал, чего нельзя было сказать о руках, в которых были пакеты с горячительным. Если разобью, Петюня не простит. - А, это ты, малец,- его улыбка опять преобразила уставшее, чуть осунувшееся лицо, делая его мягче и человечнее. В глазах мелькнула искорка радости, а рука вытянулась в немом приглашении пожать ее. - Как ты тут оказался-то? - Я здесь живу. Через дом. К другу иду на праздник, вот,- и отчего-то я действительно чувствовал себя маленьким мальчишкой в сравнении с ним. Не во внешности было дело. В его духе. В его целом облике, в коем не было и намека на ребячество. Так тушевался я, только когда отец отчитывал меня за двойки по физкультуре в средней школе. - А, так мы почти соседи, - автомобильная сигнализация пикнула, и Виктор прошел к подъезду. - Ну, рад был снова встретиться. Может, еще увидимся. - Да. Только, - поддаваясь порыву, я сказал то, что и было ребячеством с моей стороны. - Я не малец! Мне двадцать шесть. Не надо меня так называть. И потом пришлось ретироваться, скрывая от противника покрасневшие щеки и дурацкую полуулыбку. Я не мог видеть тогда, как пристально он смотрит мне вслед, отражая во взгляде нежность и заинтересованность, смешанные с предвкушением чего-то неизбежного… В декабре я заболел. Надолго. Поэтому мне пришлось терпеть Ритку дольше и больше обычного, а еще ходить в носках, полных горчицы и сушеного перца, под пристальным взглядом Петюни. Тогда в октябре я не праздновал его день рождения. Я весь вечер сидел и думал, как близко этот большой, но уже не страшный человек живет от меня. На расстоянии вытянутой руки. И как ему не идут легкая небритость и залегшие под глазами тени. Я ушел с вечеринки также тихо и незаметно, как и пришел. Ритка сказала, что таким восторженно-пришибленным, она меня еще никогда не видела. Пусть так. - Сеня, ты страшный человек. Вздыхаешь по мужчине, которого даже не знаешь толком. Да и он не имеет ни малейшего представления о тебе, - от куриного бульона уже подташнивало, но моей подруге было плевать. - Но разве не так происходит с людьми? Взгляда хватает, чтобы сердце заколотилось быстрее. Вот я и попался. - Ты попался, а он? - я не слушал ее, погруженный в свои мысли. Иногда, я как идиот, подходил к дому, в котором живет Виктор, и искал взглядом его машину, надеясь встретить и его самого. Но потом, чувствовав себя извращенцем, (ибо больше извращенцем меня считать было не за что), я уходил домой или к друзьям. - Разве не так у вас было с Петюней? - Этот балбес приставал ко мне на первом же свидании, за что получил боевую травму в стратегически важное место, и пространный монолог о том, что я не принадлежу к категории не уважающих себя баб, которых он привык кадрить. - А он что? - горло еще немного болело, но от температуры не осталось и следа. - А он через неделю пришел с цветами и сделал предложение, похвалив попутно мой отменно поставленный хук левым коленом. - Вот видишь. Бывает же. - Сень, и у тебя все будет. Только сопли по подушке не размазывай… 31 декабря я шел проторенной тропой на праздник, укутавшись по настоянию Петюни в «сто одежек без застежек». Людей во дворах было уже много. Они пускали фейерверки, смеялись и кидались снежками в друг друга. Даже дети не спали в Новогоднюю ночь. Они, весело резвясь, лепили снеговиков, и поздравляли всех с праздником. Я зашел в уже знакомый переулок, повернул к уже знакомой детской площадке и поскользнулся у уже знакомого подъезда. Если это была судьба, то почему она подстраивала такие козни? Я падал красиво. Мне представлялось, что это так. Легкий возглас негодования и удивления, взметнувшийся вверх пакет с подарками и коллекционным вином для Петюниного брата, мои перчатки, вылетающие из кармана, как пуля из ствола оружия. В общем, ни одна голливудская звезда не упала бы красивее, чем я. Я с минуту лежал неподвижно, смотря на удивительно темное небо с сверкающими вкраплениями звезд. Меня заметал приятный пушистый снег. И кажется, затылок был благодарен, что сегодня я все-таки надел шапку. - Эй, Сеня? Ушибся? - надо мной склонился Виктор, загораживая вновь взлохмаченной головой небо. - Давай, помогу. - Опять ты меня спасаешь, - так просто было перейти на «ты». Так понятно. - А ты опять к друзьям? - у него красивый шарф. И очки в темной оправе. И гладковыбритые красные щеки. - Да. Я вот…праздник же, - он рывком поднял меня, как упавшую с полки плюшевую игрушку, и поставил на ноги, отряхивая со всех сторон. Спина болела. Я должно быть распорол задний карман на джинсах, ибо придя в себя, почувствовал, как морозец пробирается именно к моей невезучей пятой точке, не чувствуя препятствий. - У тебя ничего не болит? Может, скорую вызвать? - тревога в голосе была неподдельной, а взгляд настолько обеспокоенным, что я невольно улыбнулся. - Не надо. Все в порядке. Только…я джинсы порвал, - показав, какая оказия произошла с моей одеждой, я мог ожидать чего угодно, но только не хохота. - Ой, ты горе луковое. Зайдешь? Я тебе нитки с иголкой дам. - Да я вроде как у друзей могу…Ну это, - а внутренний голос не просто кричал, он вопил: «иди к нему домой и только попробуй отказаться!» - Не пойдешь же ты в таком виде? - Точно. Не пойду. Квартира у него была двухкомнатная, обычная брежневка, но просторная и отремонтированная со вкусом. Он провел меня на кухню, где взгляд упал почему-то на оранжевый холодильник. Мало ли оранжевых холодильников стоят на кухнях? Причин для удивления не было совершенно. И грибов захотелось. Грибов и картошки. И выпить. Водки. Не то для согрева, не то для храбрости. Я слышал, как в куртке вибрирует телефон, но подходить не было желания. Я просто сидел на краешке рельефной табуретки, озираясь по сторонам. - Может, тебе предложить чего-нибудь? - Виктор принес катушечку черных ниток с воткнутой поперек иголкой, и открыл холодильник. - Ты извини, я просто редко гостей принимаю. Так тебе предложить что-нибудь? - Нет, спасибо. Я быстренько и ..а то меня ждут. - А, да. Отвлекать не буду, - он снова улыбнулся и ушел, оставив меня кухне в гордом одиночестве. Я никогда не отличался способностями в области кройки и шитья, поэтому дальше зашивания дырки на носке дело не заходило. Но ситуация обязывала, и пришлось постараться. Через десять минут пыхтений и страданий, я справился, и надев джинсы, вышел из кухни, выключив свет. - Спасибо большое. Я пойду, - он вышел в коридор и оперся точеным плечом о стену, покрытую темно-бежевыми обоями. - Не за что. Может, увидимся еще, - и взгляд его зеленых глаз был таким ошеломительным, что сердечный ритм участился, а ботинок выпал из руки. Это же не может быть неправильным? «Ты попался, а он?» Я преодолел и без того короткое расстояние в два счета. И не было мне еще никогда так стыдно и не хотелось никогда еще так много. Виктор, казалось, опешил, но не делал попыток отстраниться. Погибать надо красиво. Что я и делал, оглушаемый стуком сердца, ритмом пульса, отдававшимися где-то вне меня, в другом месте, но неописуемо близко. - Я тебя сейчас поцелую, только ты не бей меня сразу, хорошо? - выдохнул я и прижался к его сомкнутым губам. Я предчувствовал, что меня размажут по стенке, закатают в асфальт, а безответные чувства еще долго будут храниться на поверхности памяти. Через мгновение я осознаю, что меня целуют в ответ, выдыхая в губы вкус лимонной карамели и табака. Через два мгновения сильные руки прижимают меня к не менее сильной груди, подавляя любое желание отстраниться. Через три мгновения у меня подкашиваются ноги, но мне не дают осесть тяжелым грузом на пол, поддерживая. Легкий смешок щекочет ухо. - Ты ведь мне с самого начала понравился, - смотрю на него и радуюсь. Как баба, честное слово. Но мне плевать. - Я потом долго ходил и думал, что упустил что-то важное. Не сделал то, что надо было. Понимаешь, Сень? - Вить, ты даже представить себе не можешь, как понимаю… А потом мы сидели на кухне и пили чай из больших керамических кружек, разговаривая обо всем и забыв, что в соседнем доме меня ждут два разъяренных лучших друга. Он жарил мне картошку с лисичками. Теми самыми, которые мне давно хотелось попробовать. Ту самую картошку, какую бабушка готовила всегда, когда удавалось приехать и навестить ее. И мне было плевать, что рецензии не написаны, работы не оценены и кошка дома не кормлена. Я был тут. И намеревался быть еще очень долго. Летом Витя потащил меня в лес за грибами, и я, после долгих уговоров, согласился, точно зная, что больше не потеряюсь.