последний вальс тирана

— Господи, в жизни он еще отвратительней, чем я представлял, — послышалось недовольное ворчание. Губы скривились не то от брезгливости, не то от высокого градуса противного коньяка в небольшом гранёном стакане. — Да брось, — в контрасте с предыдущим тоном возразил веселый. — Не трать на него свои нервы. Гляди, сколько на эту церемонию пришло много почтенных людей. Я уверен, что ты выиграешь и уйдешь отсюда с этой наградой. Ты же настоящий прорыв года, не меньше... Ты меня слушаешь? Крепкая рука сильнее стиснула стакан до белизны в костяшках. Серые глаза были устремлены только к одной фигуре. Каждый из деятелей творчества мечтал оказаться на этом вечере, на награждении премии «Большая книга». Именно в этом помещении собрались самые главные творцы слова. В зал с высоким потолком с лепниной, тусклыми стенами и лакированным паркетом с напыщенной академичностью прибывали все новые и новые персоны: поэты, писатели, критики и гнилые писаки местных газетенок. В углу стоял граммофон, откуда доносились чудесные ноты вальса «Donauwellen walzer», которые придавали комичности и театральности всему происходящему, словно в немом фильме. От дам веяло искусственной грацией, а мужчины фальшиво улыбались своим коллегам по работе. Каждый желал познакомиться, найти новые связи и, возможно, друзей. Только один Маттиас недовольно кривил лицо и глотал противный коньяк. Все знали, что к нему лучше не подходить – ни единого хорошего слова не услышишь, но зато уйдешь весь облитый помоями. И правда, с ним мог только сдружиться его литературный агент Эйнар, хоть от рождения у него далеко не такое пафосное имя. Какой-то селяк, не представляющий из себя абсолютно ничего. Приехал в столицу без гроша в кармане и навыков чтения. Маттиасу пришлось его лично обучать письму и счету, взамен получая чистого и ответственного помощника. На кресле возле окна весело улыбался один из выдающихся поэтов года, хотя на деле не стоящий ни копейки, — Андреан. Он был в стильном фраке и не обращал ни на кого внимания. Почти ни на кого; исключением был его спутник, очередной клоун. И этот клоун, к сожалению, известен каждому. Все знали Клеменса Ханнигана как знаменитого спутника и извечного посетителя любого мероприятия. Однако он заслуживал внимания не из-за собственных успехов, а из-за персоны. Искусный собеседник, льстец с хитрыми выцветшими глазами и мелкими губешками-червями. Он сопровождал любого человека за деньги и был в центре внимания. Поговаривают, что за большие деньги он мог и проводить заказчика до спальни. Впрочем, эту информацию могли подтвердить или опровергнуть только богатые люди. Но никто и не сомневался в такой раскованности этого ряженого выскочки. Гнусный фуфлыга всегда желал выделяться и привлекать внимание, что делал и сейчас. Его ужасно безвкусное красное платье в пол обтягивало крупные бедра и подчеркнутую корсетом талию. Крупные плечи скрывала меховое болеро, сцепленное яркой богатой брошью. Светлые длинные волосы пошло завиты в волны и украшены жемчугами, которые наверняка подарил один из его прошлых спутников. Весь его вид — взгляд, поза, улыбка и мундштук между пальцами, обтянутыми бархатными перчатками, — все это веяло пошлостью и безвкусием. Словно яркий фантик, за которым ничего не стоит. Пустышка, абсолютный ноль, никчемное и невероятно тупое создание. — Мне дурно, — проворчал Маттиас тихо и допил коньяк одним глотком, запрокинув голову назад. — И поэтому ты решил добить себя коньяком? — уточнил товарищ и поставил свой стакан на стол. Его веснушчатые щеки покрылись легким румянцем, а блеск в глазах выдавал не то усталость, не то воздействие градусов. Этот силач мог разрубить самые крупные поленья, но так поддавался даже минимальным дозам алкоголя. — Мне правда крайне хуево, — отметил Маттиас со вздохом и поднялся на ноги, оглядываясь вокруг. Он ощущал, как его тело словно горит, а к горлу подступает неуместная тошнота. — Боже, ты зачем ругаешься? Да и в таком месте… Совсем сдурел! Открытие церемонии через пару минут! — не прекращал попытки успокоить его Эйнар. Его длинные пальцы держали рукав пиджака из плотной грубой ткани. По нему было видно, что Маттиас ценил не столько эстетичность вещей, сколько их практичность. — О, действительно? Ладно, тогда проглочу, уговорил. Слушай, еще минута, и меня вырвет на тебя, — процедил сквозь зубы поэт и спешно покинул зал, постукивая каблуками туфель. Уличный мороз щипал щеки и остужал разум. Маттиас вдохнул полной грудью весенний воздух. Скрывшееся солнце дарило приятную прохладу, а надвигающийся дождь — влажность. Впрочем, этот город никогда не отличался сухим климатом. Будто этот воздух прогнал все плохое самочувствие и успокоил раздраженный желудок вместе с подступающей тошнотой. Быть может, улучшению послужило и отсутствие разряженного клоуна перед глазами. Маттиас никогда прежде его не видел, поскольку впервые номинирован на премию и в целом впервые присутствует в столь высоких кругах. Возвращаться не было никакого желания. Хотелось просто закурить папиросу и уйти домой. Маттиас знал, что его творчество никто не оценит. Возможно, его пригласили сюда исключительно для шума. Действительно, признать такого скандального поэта чем-то стоящим требовало смелости. Язык Маттиаса был таким же колким, как его творчество. Язвительные стихи про Императора, пошлые отзывы о важнейших женских фигурах творческой интеллигенции. Громкий, небрежный и циничный безбожник. Говорили, что его душа давно в цепких руках дьявола, а его талант явно не от Бога. Хотя многие и не находили его стихи хоть немного талантливыми. Слишком спорная фигура в слишком спорной номинации. Маттиас неспешно вернулся обратно в холл, где уже не было ни души. Ворча себе под нос и оставляя мокрые следы из-под обуви, он прошел в зал. Академичные красные шторы, на которые наверняка скопилась вековая пыль, сразу бросались в глаза. Театральный зал никогда не вызывал приятных ассоциаций. Скорее навевал тоской и застоем. Куда приятней был кабак или богом забытый бар. Только местные пьянчуги и другой сброд этого города с царственной архитектурой принимал Маттиаса к себе. Ни он, ни его творчество не направлено к высоким ушам с их тягой к высокопарным слогам устаревшего языка. Воспевать любовь? Размышлять о семье? Черта с два, это уже расписано и написано сто раз. Нужен новый язык, новые веяния — вот где страсть, вот где пыл! Эйнар обернулся к дверям и помахал своей длинной рукой. Маттиас со вздохом прошел к нему и опустился на сидение рядом, неряшливо зачесывая челку к затылку. — Ты как себя чувствуешь? — спросил полушепотом Эйнар на ухо, перебивая речь на открытии церемонии. — Лучше не спрашивай. Сколько тут еще сидеть придется? — Твоя номинация третья по счету. Можешь после ее оглашения уходить, если чувствуешь себя дурно. — Да. Спасибо за разрешение, — фыркнул Маттиас и поднял усталый взгляд на сцену. Но его глаза сразу бросились к тому напыщенному недо-поэту со своей недо-шлюхой. Андреан весь сиял от ожидания своей законной для всех награды, а спутник сиял сам по себе в блеске жемчугов и бриллиантов. Волны волос отливали дешевым цыганским ворованным золотом, а сигарета наверняка одна из самых дорогих, пока остальной народ не может собрать ни копейки для пропитания. Маттиас гневно водил кончиком языка по зубам и не мог свести взгляд от него. Уже привычное ощущения раздражения и злости разливалось по телу и заставляло дыхание учащаться. Если бы можно было обозначить те грехи, за которые Маттиас точно попадет в ад, — это гнев и гордыня. — Ты опять где-то ударился? — спросил Эйнар и указал огорченным взглядом на руку Маттиаса. Возле большого пальца расползался синяк. Это даже не так удивительно, ведь ушибы давно стали привычным украшением тела Маттиаса. Этот вопрос оторвал поэта от своих мыслей. Он опустил недоуменный взгляд на свою кисть и махнул небрежно ладонью. Когда это уже перестанет удивлять Эйнара? Вся пафосная речь и номинации неизвестных ему авторов проходили одна за другой белым шумом. Кто все эти люди? Маттиас не знал ни одну из поэтесс или писателя. А они не знали его круг интересов. Разве слышали они что-то про того хромого из кабака? Как тот эмоционально читал поэму «Мои рюмки и шлюхи»? Ох, как много они потеряли! — Сейчас твоя номинация, — воодушевленно прошептал Эйнар и сжал запястье Маттиаса, а после спешно стал поправлять его галстук и приглаживать пиджак. — Готовься. Я уверен, ты победишь. Это будет молнией! — Да-да, — проворчал безэмоционально Маттиас и только сильнее растекся на сидении, всем своим видом показывая, как ему все равно на премию. — И званием «Прорыв года» награждается… Андреан! Громкие аплодисменты раскатились по залу и отражались от стен, атакуя барабанные перепонки. Кто-то любопытно оборачивался на Маттиаса, чтобы посмотреть разочарование на его лице. Но сам Маттиас ничего другого и не ожидал. — Меня используют словно куклу в музее, — вздохнул Маттиас и поднялся на ноги. — Я пошел. С меня достаточно. Если хочешь, можешь и дальше сидеть здесь. А с меня хватит. Только Маттиас стал разворачиваться в тесном ряду сидений под душевную речь Андреана, как раздались испуганные крики. «Врача!», — взвыл женский встревоженный голос и привлек к себе внимание. Вся толпа приподнялась со своих мест и стала искать, кому же потребовалась помощь. Все внимание было приковано к Клеменсу, который держался за свой корсет и махал безжизненной рукой на лицо. Дамы окружили его умирающую фигуру и активно махали веерами и изящными ладонями. — Воздуха… Воздуха… — шептал Клеменс своими красными губами, но весь его изможденный вид столь царственно и театрально откидывался на соседнее сидение, что Маттиас сразу распознал постановку. Журналисты из газетенок стали что-то активно писать в свои блокноты карандашами, а фотограф возле сцены повернул свой аппарат на Клеменса и ослеплял вспышкой небезразличных женщин и мужчин. Театральная рука с царственными кольцами лежала на крае алого корсета с множеством атласных лент и бусин, а вторая расслабленно покоилась на сидение. Откинувшись поясницей на подлокотник соседнего сидения, Клеменс жадно хватал накрашенными губешками воздух. Слишком хочется внимания, пусть даже и затмевая этой актерской игрой растерянного победителя на сцене. Уже никто не смотрел на Андреана; всеобщее внимание было обращено на Клеменса. Кто-то потянулся к спине задыхающегося и стал суетливо распутывать ленты корсета, чтобы ослабить хватку. Клеменс всем своим видом позировал для фотографии и наверняка представлял, как красива будет завтрашняя статья с его фотографией на главной странице. Его фотогеничности помогали небезразличные дамы и кавалеры, активно махающие на его лицо, от чего светлые волосы развевались от небольшого ветерка. — Ну и цирк, — злобно процедил сквозь зубы Маттиас и покинул зал, громко хлопнув дверью.