Красавец для чудовища

Ну вот куда я без тебя, честно Пойду по льду - и сразу провалюсь с треском. Наступил рассвет. Мрачный и серый, каким может быть только рассвет холодной зимы в России. Он не принёс с собой желанного успокоения, только усилив тоску человека, свернувшегося в тёмном углу. Тот просидел так до утра, глотая редкие слёзы и уставившись перед собой невидящим взглядом. Навальный не спал. Забыться даже короткой дремотой ему не давали воспоминания. Закрывая глаза, он раз за разом чувствовал почти физическую боль. Настоящая больше не была такой острой, но отдавалась в пояснице при малейшей попытке пошевелиться. Было холодно, несмотря на отапливаемое помещение. Алексей не замечал этого, оставаясь в одной рубашке и сидя на полу. Ему было безразлично, где он и что с ним будет. Он исцарапал себе костяшки пальцев, пытаясь усмирить подступающую истерику. В глазах бывшего народного лидера была пустота. Горевший там даже в самые суровые дни огонёк погас, уже, возможно, безвозвратно. Когда в комнате посветлело, он нашёл в себе силы подняться. Преодолевая боль, дохромал до душевой и долго сидел там, смывая кровь и до красных полос раздирая собственную кожу. Он мог стереть реальные следы, но ни за что и никогда ему было не смыть следов моральных. Тёплая вода приглушила боль и лишь чуть-чуть пощипывала царапины. Навальный мог бы бесконечно сидеть в заполненной паром душевой. Тут, по крайней мере, не было так мерзко и больно. Ужас прошлого вечера притуплялся, сменяясь безразличием. Но уснуть не удалось даже тут. Опустив веки, он на несколько секунд даже поверил, что кошмар пережитого отпустит его, но беспощадная психология вернула его всё туда же. Тёмная комната. Срывающийся крик. Частое дыхание человека, который наслаждался его беспомощностью и мучением. Оппозиционер вздрогнул, открыв воспалённые глаза. Рывком закрутил кран и поднялся, опираясь на запотевшую кафельную стенку. Уже в комнате он натянул дрожащими руками сорванную вчера одежду и опустился на колени около кровати. Это был его последний шанс избавиться от воспоминаний. Осколки разбитой лампочки выбросили, но один ему найти удалось. Тусклый утренний свет отражался в кривом куске стекла и тот блестел - маленький и острый. Он читал, что это небольно. Читал, волей случая, рассказы неудавшихся самоубийц. Но ошибался. Больно было. Очень. Даже в глазах потемнело, когда блестящий предмет оставил первую глубокую полосу на запястье. Слёзы застилали глаза, когда политик в отчаянии резал, раз за разом, а затем отбросил стекло и тихонько завыл, размазывая кровь и слёзы по лицу. Недостаточно. Маленький кусочек стекла не мог даже достаточно глубоко разрезать кожу. Он только расцарапал себе ладони и запястье. Господи. За что? После пережитых боли, страха и унижения он не мог даже умереть. ***** Президент сидел в кабинете, уставившись в одну точку. Лицо Владимира пылало, губы были сжаты. Он отказывался верить в произошедшее. Это ведь не с ним. Это ведь не он так поступил, правда? Ошибка, сбой - что угодно. Но нет. Запись раз за разом показывала его. Он спрятал лицо в ладонях, согнувшись над столом и оперевшись на него локтями. В душе было словно выгоревшее пепелище. Он ненавидел себя. Мужчину трясло от осознания произошедшего. Сколько бы зла он не совершал, никогда бы не подумал, что мучение другого человека принесёт ему такую боль. Политик выключил запись. Он был чудовищем. Совершил насилие над любимым человеком, который был в полубессознательном состоянии. Слёзы и крик, просьбы отпустить и затем - неподвижность. Неподвижность сломанной куклы. Только вот Навальный был человеком. Человеком, которого он сумел сломать. Путин поднялся из-за стола, чуть не опрокинув от рассеянности собственный ноутбук. Всё кончено. Алексей никогда, никогда не оправится от такого предательства. И никогда не простит его. Да чёрт бы с ним - с прощением - лишь бы только был в порядке. Он готов был отпустить его, уступить пленнику пост президента и никогда больше не попадаться ему на глаза. Он никогда ещё так сильно не любил. Презрение к самому себе прожигало Владимира изнутри. Он воистину был самым ужасным человеком из всех, кого только знал. Ему было плевать на всё: на предыдущие грехи и несправедливости, на митинги и на свои ошибки. Было не плевать лишь на одного человека. Только сейчас он отчётливо понимал это. Синие глаза. Улыбчивые и серьёзные. А теперь они пустые и безликие, это видно даже на камере. И он, кажется, здорово навредил Навальному не только в моральном плане. Тот хромал: даже ходить ему было больно. Путин закрыл лицо руками. Каким же монстром он был... Тишину разорвал телефонный звонок. Политик вздрогнул и быстро поднял трубку. - Да? А от того, что прозвучало на другом конце провода, он побледнел, как полотно, бросил гаджет и выбежал из комнаты. ***** Холодно и сыро. Когда Навальный спрыгнул в пушистый снег и, не удержав равновесия, упал на колени, руки обожгло морозом. Сквозь лёгкую одежду пробирала дрожь. Как он вообще решился на подобное - одной судьбе известно, если она, конечно, существует. На руках у него уже запеклась кровь и корочка стягивала кожу. Он поднялся, сжав зубы, и почувствовал влагу на внутренней стороне бедра. Кровотечение открылось снова. Оппозиционер глухо простонал про себя и сделал неуверенный шаг. Затем ещё один. Не обращать внимания на жгучую резь было сложно. Но он, морщась от боли и холодного, пронизывающего ветра, захромал по тонкому слою снега и слякоти. Подальше отсюда. Подальше от ненавистной тюрьмы. Не ясно, чем он руководствовался, когда выбил маленькое окошко в душевой, единственное не закрытое защитной сеткой, и прыгнул с высоты второго этажа. И не понятно, куда стремился убежать. Это было скорее последним актом протеста, просьбой о свободе от мучений, чем разумным планом. И сейчас он шёл, чувствуя, как плывёт всё перед глазами и подгибаются ноги. Глупая, безрассудная попытка воспалённого разума защититься от реальности. Навальный не знал, что его заметили, хотя и догадывался об этом. Не знал и не слышал, как поднимали тревогу, звонили президенту и с пускали собак. Огромные, натасканные на поиск запаха псины. Он только остановился, услышав за спиной лай. Собственно, он успел дохромать только до кромки узкой лесополосы. Политик остановился на полянке, не оборачиваясь и прижав ладони к животу. Было больно. И безразлично. Он даже с вымученной улыбкой слушал приближающееся рычание своры, нашедшей его по запаху одежды и свежей крови. Всё. Кошмар наяву закончен. Деревья, чёрные и голые в зимнее время, как бы приветствовали его. Сзади остался Дворец, а впереди были пустота и мрак. Алексей сдержал себя от того, чтобы повернуться, когда услышал топот лап всего в нескольких шагах от себя. А потом прогремел выстрел. За ним ещё три подряд. Звук оглушил, земля уплыла куда-то в бок. Вдруг сзади его обхватили чьи-то руки. Знакомый голос выкрикнул его имя, и реальность окончательно потеряла очертания. Путин прижимал к себе мужчину, не слушая его слов. Тот в истерике попытался вырваться, со слезами на глазах прося отпустить его. С неба падали первые капли дождя. У ног президента лежал разряженный пистолет, а сам он пытался отдышаться, обнимая Навального. Владимир Владимирович застрелил всех животных, не задумываясь ни на секунду. Сейчас он придерживал мужчину, у которого подломились колени и который повис у него на руках, выкрикивая проклятия. - Отпусти!.. - Навальный чувствовал на себе руки своего недавнего насильника, но не мог оттолкнуть его. - Отпусти... Его трясло, то ли от холода, то ли от неожиданного осознания близкой смерти. Теперь, невольно повернувшись, он видел тела четырех доберманов, застреленных президентом. Путин спас ему жизнь. Слёзы катились по щекам оппозиционера. Зачем? Зачем ему было это делать? Вопрос оставался без ответа. Они стояли под дождём промокшие и измученные. Путин прижимал к себе Алексея, зажмурив глаза, и тихо шептал в пустоту: - Глупый ты, Лёшка... Они бы тебя загрызли. И снова из-за меня... Прости... Прости. ***** Владимир донёс его на руках до самой комнаты и вызвал врача. Он с ужасом видел изрезанные руки и коричневые пятна на штанах пленника. Успокоился президент только после заверений о том, что мужчина останется жив. И всё же попытка побега возымела свои последствия: Алексей слёг с температурой. Несколько дней на него было больно смотреть. Он метался во сне, пытался бессознательно сорвать повязки с рук и заново переживал весь ужас последней недели. А когда температура спадала, лежал неподвижно, не подпуская к себе никого. Путин спас ему жизнь, но внутри него было всё так же пусто. Мужчина боялся его и избегал. Владимир не пытался сблизиться больше, встречая испуганный, затравленный взгляд и тщетную попытку исчезнуть, слиться с постельным бельём больничной койки. Только двадцать второго числа больной сам встал с постели и хмуро захромал в неизвестном направлении. Президент спешил по коридору, не бритый и не выспавшийся, когда увидел мелькнувшую бледную тень в светлой одежде. Сердце политика рухнуло куда-то вниз, когда он увидел Навального, опирающегося на подоконник у приоткрытого окна. Усталого, замученного, но живого. Он остановился, наблюдая за оппозиционером, вдыхавшим свежий морозный воздух. Но, как выяснилось, не он один заметил бывшего противника, и стоило Путину сделать шаг вперёд, подойдя ближе, как тот развернулся, вжавшись в угол подоконника. Взгляд был всё тот же - злой и испуганный. - Чего тебе? Владимир только грустно покачал головой. - У окна не стой, Лёш. - Отвали, - тот заморгал, сжав скулы. - И я тебе не Лёша, урод. Выпад остался без ответа, и оппозиционер проскользнул обратно, в переоборудованное под больничное помещение. Путин с тоской посмотрел ему вслед. "Я люблю тебя, дурак. Я просто тебя люблю." А вечером он снова пришёл в палату, чтобы, пользуясь сном или бессознательным состоянием больного, хоть недолго побыть рядом. Он приходил с самого начала болезни Навального и сидел так целую ночь, снедаемый отвращением к самому себе, не зная, как искупить вину. Пленник лежал, глядя по обыкновению в одну точку, не отреагируя на его появление. Тёмные волосы растрепались, а глаза лихорадочно блестели: температура уже поднялась. Владимир присел на край кровати, всматриваясь в лицо мужчины. Тот дышал часто, но ровно, а на щеках играл болезненный румянец, резко контрастировавший с привычной бледностью кожи. Президент даже не заметил, что взгляд Навального сконцентрировался на нём, и только успел почувствовать, как на его ладонь легла горячая рука Алексея. А в следующий момент пленник сел на кровати и потянул его к себе, целуя. Владимир замер от удивления, ощущая шероховатые искусанные губы на своих, и горячие - слишком горячие для обычного человеческого состояния - пальцы, обхватывающие его за шею. Господи. Навальный. Что же ты творишь. Поцелуй был полон нежности и некого прощения. Прощения за причинённую боль. А когда оппозиционер отстранился, Путин ещё долго не мог оторваться от светлых, голубых глаз. В них сейчас не было ни злобы, ни ненависти по отношению к нему. Он бы отдал всё, чтобы увидеть то же самое, когда Алексей будет в порядке. Когда осознанно, а не под действием температуры и антибиотиков, захочет к нему прикоснуться. А пока он почувствовал, как пленник обхватил его за поясницу, кладя голову на колени. Навальный, впервые за несколько дней, проспал спокойно и без кошмарных снов, выворачивающих душу на изнанку и не приносящих отдыха. Он проспал ночь и весь следующий день, даже сам митинг, не подозревая о том, что всю эту ночь в его объятиях просидел его заклятый враг. Сидел, гладя его по голове и шепча запавшие ему в сердце слова: "И на обломках самовластья напишут наши имена..."