Цена вопроса

В детстве Максим очень любил кино про Штирлица. То, которое «Семнадцать мгновений весны». Правда, самой сюжетной сути особо не понимал, но все равно захватывало. И разные хлесткие фразочки, которые потом становились, как сейчас бы сказали, «мемами», тоже очень привлекали. Например, мама, когда собиралась его или брата отругать, говорила: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!» Или вот эта поговорка другого героя, Мюллера: «Что знают двое — то знает и свинья». Папа потом объяснил: если ты рассказал кому-то секрет — то вскоре его узнают все, даже самая распоследняя свинья в огороде. Потому что если уж ты хранишь этот секрет — ты за себя отвечаешь, а доверил кому-то — и контролировать тайну не можешь, и уйдет она в чужие руки, поэтому, сынок, никому своих тайн не рассказывай! Они с Володькой скоро четверть века свой секрет хранят. И никому не рассказывают. Благо Максим давно уверен, что их вполне можно считать за одного человека. А догадываются скорее всего двое: Леша и Андрей. И к счастью, судя по всему, ни у одного, ни у другого это не укладывается в голове. И ведут они себя в этом вопросе по-разному. Леша большой, шумный, веселый, он приходит в их «творческую лабораторию» на Цветном и занимает буквально все пространство: располагается на диване, хохочет, шутит, излучает доброжелательность и креативные идеи. Недавно на «Ночном экспрессе», было такое чувство, словно специально провоцировал: ну же, давайте, колитесь наконец! А песни вместе пишете? А работаете вместе? Значит, ты, Максим, приходил в больницу, где тебя уже ждали откачанные Володей пациенты… Ну-ну! А за кулисами, да и в неформальной обстановке, иногда может и крепче шуткануть: «Ребята, ну что вы, в самом деле, как два пидараса!» И смеется. Потому что не со зла же, исключительно из дружеских чувств. Но в области семьи и личной жизни Леша очень правильный. Всю жизнь — только женщины, сейчас красавица-супруга, трое детей, а самое главное — убежденность в том, что только так и надо. Поэтому можно и шутить, и подкалывать, потому что — ну это же по определению не может быть правдой, вы что, народ, с ума посходили?.. А Андрей в этом смысле — как натянутый нерв. Он приходит к Максиму с Володей впервые, долго смотрит в окно, разглядывает бульвар за окном и старые некрашеные батареи. Потом смотрит на серый синтезатор возле окна, потом на носки, которые на батарее сушатся — внимательно смотрит, словно силится вспомнить, чьи же они? И тоже словно так или иначе пытается их спровоцировать, заставить расколоться, выдать всю подноготную. Только напряженно. Как Мюллер. — Интересно, зачем ему это надо? — спрашивает однажды Володя. — Не знаю, — пожимает плечами Максим. — Но как специалист могу предположить, что он сам всю свою жизнь прожил не так, как хотел. Всю жизнь заставлял себя быть не тем, кем является. И ему очень бы не хотелось узнать во второй половине жизни, что вот так было не обязательно себя душить. Потому что в отношении Леши внутренний радар и у Володи, и у Максима глухо молчит. А в отношении Андрея — аж зашкаливает. К Андрею они тоже ходили сниматься, в кулинарную программу. Вышли оба потными, потому что шуточки Андрей периодически отпускал… всякие. Ну, про двух мужиков, которые живут вместе и вынуждены уметь готовить. И про то, кто готовит, а кто ест. И еще там про что-то: было очень тяжело постоянно ощущать себя на лобном месте. Но — увы, они скоро двадцать пять лет тренируются, их так просто не взять. — Слушай, Володь, — как-то говорит Максим, — я заебался. У меня уже вот тут подкатывает, — и чиркает ребром ладони по кадыку. — Да, я понимаю, психзащиты там и все такое — но как они меня достали, ты не представляешь. Все. Мы с тобой двадцать пять лет живем, как Штирлиц, ходим и оглядываемся. И ладно, раньше это было проще, раньше нас знали три с половиной калеки! А сейчас — везде интернет, видео, хитровыделанные интервью, игра «Сто к одному» с тупым вопросом «А кто у вас капитан, определитесь», даже борщ в конце концов позвали варить, а? Двадцать первый век на дворе, давай всем скажем в конце концов. — Давай, — пожимает плечами Володя. — Только — цена вопроса? Они не первый раз подступают к этой теме. Если быть точными — четвертый или пятый. Просто Максима что-то совсем прижало. Оно и понятно: вокруг и так все не слава богу, все напряжены, да еще Леша после Экспресса: «Ребята, что вы все время — мы-мы-мы, вы как супруги со стажем!» И хохочет. — Скажи спасибо, Макс, что у Леши реально этот факт не умещается в голове. Двадцать пять лет, серебряная свадьба, кажется? И смеется, так, как умеет только он: негромко, словно про себя. А потом говорит: — Ну, давай считать. Вот допустим, мы всем расскажем. Что будет дальше? — Андрей Вадимович узнает, — эхом отвечает Максим. — Не будь я спецом — его бомбанет. — Согласен, — кивает Володя. — Дальше: узнает Леша. Он вначале не поверит, и даже может очередной Экспресс этой теме посвятить. Чтобы обвинить нас в желании хайпануть на обмане несчастных зрителей. — Вот уж мы хайпанем, — мрачно вздыхает Максим. — Представляешь, какую часть фанатов мы потеряем? Да практически всех. — О том и речь, — кивает Володя. — Вот ходит народ на квартирники, на концерты, билеты покупает — а мы им вдруг опа! Многие из них потом в ванной просидят минимум час, чтобы уши отмыть. За то, что они нашу музыку слушали, да еще и в ладоши хлопали. — Журналистов набежит толпа, — продолжает Максим. — С пикантными вопросами. Самый пикантный, древний как говно мамонта — кто сверху. Вот хотя бы ради этого долбаного вопроса я согласен еще потерпеть! Хотя… Он оборачивается к Володе и говорит, вцепившись в подлокотники кресла: — Знаешь… я устал. Вот едет Леша со своей женой на гастроли, хочет поспать в самолете, кладет ей голову на плечо. И нормально. Представляешь, что будет, если я в самолете у тебя на плече засну? Или ты у меня? Вот это и бесит. То есть опять ты прав, Володь: потеряем мы популярность, приглашения на квартирники, организацию концертов и по факту деньги. А приобретем — скандальную славу, где наша личная жизнь напрочь затмит наши песни, кучу журналистов со скабрезными вопросами, и… и все. — И дети, — негромко говорит Володя. — Дети узнают. И все будет плохо, Макс. За окошком постепенно сгущаются сумерки, на бульваре редеет поток машин, в комнате становится тихо. Они сидят друг напротив друга, молча, думая то ли каждый о своем, то ли о чем-то общем. — Я понимаю, Максим, — наконец говорит Володя. — Ты человек яркий, как ты там говорил? истероидный? — тебе важно то, что видно. Ты думаешь, мне не хочется иметь возможность взять тебя за руку, например? Сказать очередному журналисту «А у нас с Максимом дома то и се»? Да и вообще — вести обычную жизнь, вон, как Леша. Жена, трое детей… — У меня тоже жена и трое детей, — фыркает Макс. — Ты понимаешь, — смотрит на него Володя. И негромко начинает напевать, отбивая ритм ногой: Нельзя заходить в спальню к Богу, даже если его там нет. Нельзя заходить в спальню к Богу, за дверью большой секрет. Но мы потихоньку шпионим за ним, и это его веселит. Ночь нежна, шестикрыл Серафим, и звезда звезде говорит: Это судьба-а-а… Максим помнит, как рождались эти строчки. И эти, и многие другие. Как говорил ему папа в детстве: учись говорить эзоповым языком. Вот и не знал тогда, что потом пригодится. И для чего. — Дороги, которые мы выбираем не всегда выбирают нас, — подхватывает Максим. — И все хорошо, мы не бесимся с жиру, из избы не выносим сора, И сроки годности этого мира истекают еще не скоро… На улице становится совсем темно — они хотели порепетировать, но уже поздно, и синтезатор — тот самый, серый, про который Володя в одном интервью сказал «он у меня дома стоит», — остается ждать до утра. Надо еще снять с батареи носки, — Максим смеется «теперь я их буду носить, чтобы у Вадимыча разрыва шаблона не было», поставить чайник и решить в очередной раз, что пока все остается как было. Потому что цена вопроса слишком высока.