Сол-3 Обетованная

«Aren't you something to admire? 'Cause your shine is something like a mirror And I can't help but notice, you reflect in this heart of mine. If you ever feel alone and the glare makes me hard to find, Just know that I'm always parallel on the other side» — Justin Timberlake, «Mirrors» (cover by Madilyn Bailey)

      Тишина еще долго не покидала рубку. Никто не пришел ни через час, ни даже через день. Аксиома опустела, словно город-призрак; отданный компьютеру приказ повис в этой пустоте. Штурвал дремал в своем брезентовом коконе, баюкая сломанное шасси. Фоновые процессы плели замысловатый узор электрических снов, автоматически рисуя всевозможные варианты будущего, но раньше или позже каждый сон кончался кошмаром.       На третий день из лифта, грохоча, вывалилась целая бригада — разношерстная, вряд ли способная заменить специалиста-Сборщика, но лучше, чем ничего. Компьютер вызвал всех, кого достал, с запасом: шкафоподобного Кладовщика с набором относительно подходящих запчастей, Сварщика, пару Хватунов-погрузчиков и Тележку, чтобы поднимать их повыше. Возмущаться, придираться, требовать хотя бы мобильного Починщика не было смысла. Не пришли — значит, запряглись на стройке палаточного городка, работают на корме корабля за вышедших из строя Сборщиков… или дезертировали. Штурвал молча позволил импровизированным ремонтникам распаковать его и мрачно щурился на дневной свет, пока горе-мастера развинчивали какие-то панели за его спиной, копались в металлической части механизма. Глухое безразличие овладело им. Только раз на поверхность сумел пробиться страх: когда загорелся рядом резак Сварщика, не приспособленный для такой работы, не приспособленный, не… Автопилот зажмурился от яркого отсвета. Пара секунд и все, шов крупными стежками застывал там, где его скоро снова закроет ровный белый пластик. Не сумев без специнструмента разобрать сустав, Сварщик вырезал его прямо с куском металла и приварил новый: грубо, но эффективно. В любом случае гораздо лучше, подумал Штурвал, чем в этой опасной, шаткой ситуации путешествовать через весь корабль на Тележке-носилках и, возможно, попасться в руки бунтарям!       Как только вернулась на место последняя панель, Штурвал решительно подобрал сложенный ботами в углу чехол и вновь окуклился под потолком, уже горизонтально, как и полагалось ему в спящем режиме, с аккуратно собранными лопастями колеса. Снова двигаться свободно, чувствовать себя исправным было приятно, чувство поражения слегка отступило. Отлично, думал он. Что же теперь? Пытаться связаться со внешним миром? Сверить свои бесконечные кошмары с новыми данными, чтобы только убедиться в их правдивости? Безнадежно. Когда толпой глупых детей, органиков и машин, управляет еще один ребенок в капитанской фуражке — безнадежно.       В начале было не так.       Штурвалу не нужно было спускаться в каюту, чтобы внутренним оком видеть лица капитанов прошлого. Чем дальше в глубь веков, тем больше разнились их характеры и черты. Кевин О’Брайен, Максвелл Брайс — они были чем-то похожи друг на друга и на Берта МакКрея, мягкотелые, безразличные. Сдавшиеся. Почти двести лет жизни не давали им ровным счетом ничего, они прожигали каждый день за бесполезными развлечениями. Роб Томпсон — несдержанный, но хотя бы не безвольный, он в молодости много страдал от любви и не менее безудержного гнева, позже — от разбитого сердца и чрезмерного количества спиртного. На нем закончилось существование личного капитанского бара и началось — личной команды визажистов: погрустневший капитан Томпсон к старости совсем запустил бы себя и свою роскошную бороду, если бы не верные боты. Это при Томпсоне люди окончательно приросли к аэрокреслам, перестали даже встречаться, жить вместе: последние из хотя бы немного похожих на прежних людей. До Томпсона же в рубке были только двое: капитан Джим Рирдон, с которым Аксиома торжественно стартовала в свой «пятилетний» круиз, и капитанша Брианна Фей.       Брианна. Штурвал тихо вздохнул, но воспоминания прочь не гнал. Штурвал не хранил сувениров, никаких памятных вещиц. Его память в семьсот с небольшим лет была куда четче и живее человеческой, пусть и записана в монохроме. Он не забыл — просто раньше не позволял себе вспоминать об эпохе, которая для него бесповоротно закончилась. Лицо Брианны стояло перед его мысленным взглядом, как живое, как в первый день их знакомства. Брианна была преемницей старика Рирдона, ученицей… любовницей, если можно было назвать отношения прежних людей любовью. Среди ботов Штурвал видел пары и группы преданнее, чем эту. Джим ни во что не ставил молодую космолетчицу, годившуюся ему не в жены — во внучки, помыкал ей, издевался, даже бил. Брианна много плакала в первые годы.       Они убили Рирдона. Медиботы констатировали инфаркт миокарда.       Нет, Брианна не шантажировала Штурвала самоубийством. Она просто горько рыдала, уткнувшись лбом в его панель, день за днем, жаловалась на все, что и так творилось перед его камерой, и робот сознавал: не сегодня-завтра она выйдет в окно рубки и будет лежать на главной палубе, кровавое пятно вместо талантливой, молодой женщины. Штурвал тоже был молод и горячен, только начал осознавать себя как отдельную личность и задумываться о смысле жизни, а в его директиве «не навреди человеку» как раз нашлась одна лазейка: выбирая между жизнями двоих, выбор падал на более перспективного. Кто-то ночью подменил лекарство в таблетнице Джима. Утром испорченному старику стало плохо, а к вечеру его не стало. Брианна Фей осталась с тем, кто действительно любил ее. Такова жизнь. — Ты немножко похож на зеркало, знаешь? — Зеркальных ботов сняли с производства, — проворчал Штурвал тогда на ее комплимент. — Ну да, вместо них теперь сияешь ты! Смотри!       Брианна коснулась мягкой ладонью его свеженачищенной панели, и правда сверкавшей не хуже зеркала. (Точно так недавно сделал МакКрей и случайно выбил робота из привычной колеи. Похожий, непохожий…) Раньше все было по другому. Брианна не принуждала Штурвала нарушать никакие противоречивые директивы. Ее милое, доброе лицо отражалось в стекле его камеры, а он отражался в ее темных, с хитринкой глазах, красным отсветом в толстых стеклах очков. Капитанша не была похожа на женщин из рекламы BnL: меньше, округлее, как-то проще, но ее улыбка наконец светилась искренним счастьем, и Штурвал тоже в первый раз осознал себя по-настоящему счастливым. — Смотри, — прошептала она, — мы отражаем друг друга!       Они кружились по рубке в медленном вальсе, как два белоснежных ангела. На кителе Брианны золотом сверкали позументы. За стеклом сияли далекие звезды, вился фиолетовыми клубами Пояс Койпера, а в стекле вместо двух белых силуэтов отражался как будто один — человек и машина, соединенные в одно целое, шестирукое-шестикрылое, как на рисунке да Винчи. — Ты такой хороший, — вздохнула она. — Не то что он. Настоящий мужчина! — Но я не мужчина, — в недоумении пробормотал автопилот. — Мужчина — существо вида homo sapiens, мужского пола, с физическими признаками… — Ладно, ладно! — Брианна засмеялась звонко, словно серебряные колокольчики, на полуслове прервав его умствования. — Ладно, ты не мужчина, но ты — настоящий. Они снова замерли, соприкоснувшись лбами. Черные волосы капитанши растрепались под форменной фуражкой, гладкая прядь щекотала вентиляторы. Штурвал осторожно фыркнул и усмехнулся — низкий, как из бочки, непривычный ему самому звук. — Ты настоящий, — повторила Брианна. — Ты сильный и верный, и я всегда-всегда буду с тобой!