«I ran away from the pain Always breaking down inside, Incomplete, but now I see: This won't be the end of me» — Ashes Remain, «End of me»
«Я буду с тобой всегда» — по человеческим меркам. «Пока смерть не разлучит нас», говорили люди, когда у них еще были свадьбы. При старте корабля больше половины пассажиров явились семьями, даже в несколько поколений; теперь из шестидесяти тысяч обитателей Аксиомы едва ли нашлась бы пара, видевшая друг дружку не через экран. Штурвал же всегда был с Брианной Фей, а она — с ним; с начала ее службы, до конца жизни и после: фотографией на стене, воспоминанием и глухой, неизлечимой болью. Штурвал и раньше встречался со смертью: многие боты вокруг не были столь долговечны, как он сам, люди — тем более. Бесславная гибель старого Джима Рирдона казалась ему целесообразной, уместной настолько, что он сам ей поспособствовал; не без уколов совести, что до сих пор иногда преследовали робота, но без особого сожаления. Единственной настоящей властью на корабле был автопилот, и, ставя под угрозу свою преемницу, капитан сам себя приговорил. Но Брианна! Не было существа добрее, наивнее, чем она. Девушка так и не догадалась, соучастницей чего стала, не знала, как умер ее мучитель. Она не спрашивала, и Штурвал не говорил. Ее жизнь была, пожалуй, самой наполненной среди всей этой праздной толпы. Брианна все время чем-то была занята: занималась спортом, сетуя на низкую гравитацию, смотрела на звезды; высунув язык от старания, сама высчитывала курс по старомодным таблицам, пока Штурвал молча подглядывал ей через плечо. Брианна сама учила своего преемника Томпсона — тогда они еще не знали, кто из пятерых девчонок и мальчишек, самых талантливых из нового поколения, однажды станет следующим капитаном. Обязанность вечно просчитывать будущее не позволяла Штурвалу забыть о дне, в который один из этих малышей наденет фуражку и появится в рубке вместо Брианны, скажет: «Ежедневная проверка!» Но этой, и только этой беды, понимал автопилот, ему никакими силами не отвратить. Оттого он смотрел на учеников спокойно и благосклонно, как будто на детей его Брианны (которых у нее никогда не было) — и, сжав манипуляторы, через силу ворочал ужасные, горькие мысли. Такова была его программа: предвидеть, учесть, упредить! Ничто не должно было застать автопилота врасплох — даже смерть его любимой. И все-таки в этот роковой день, когда подходил к концу 2379 год нашей эры, а капитанша готовилась произнести новогоднюю речь… Штурвал тогда проклял и тех, кто создал его почти вечным, и тех, кто наделил способностью любить. Не ту, что это чувство в нем пробудила, о нет! Уже старушка, Брианна была все так же прекрасна, только очки ей теперь нужны были куда толще, да мелкие морщинки расчертили лицо. Кажется, предки ее были с Востока, из Китая; в любом случае, возраст еще долго не менял ее черты, разве что в черных волосах появлялись одна за другой серебряные пряди. Но теперь, двухсот десяти лет от роду, Брианна казалась невероятно хрупкой — словно льдинка на возвращающемся из космоса катере, вот-вот растает! Интуиция не обманула Штурвала. Беда застигла их в самый канун праздника, необратимая, и он мог только молча висеть за плечом малыша Робби — капитана Томпсона — и слушать, как он твердым голосом зачитывал не им и не для него написанную речь, пока в каюте медицинские боты пытались реанимировать старушку капитаншу. Пытались. Штурвал рыдал без слез и звука, тогда и теперь, в тысячный раз проклиная тех, кто сделал его таким: живое сердце в панцире из камня, голос без лица, задача без права на слабость! Сотни лет он истово врал самому себе, чтобы только изгнать из оперативной памяти боль и посвятить себя полностью вычислениям. Люди умирали и будут умирать, и любые чувства — всего лишь трата ценного ресурса в замкнутой системе корабля, трата бесцельная, бесполезная, говорил он. Никогда больше, никогда! Но никогда ли? Мог ли созданный для людей и правда замуроваться так, чтобы словно ледяная корка покрыла пластик, и ничьи слова больше не проникали в его душу? Штурвал повторил тот же звук, что вышел у него случайно, когда сломался сустав шасси, и содрогнулся. Звучало жалко: если вокализация, то слишком басовитая и «грязная» для нормального робота, если обрывок слова, то чересчур неясный, чтобы быть речью. Злые шутки создателей! Новейший речевой синтезатор позволял автопилоту свободно говорить с людьми, но ничего более. Все попытки напевать, как остальные роботы, подражать их стрекоту заканчивались таким же невнятным бормотанием, и Штурвал давно оставил их. Такова была программа: ни ободрить себя песней, ни плакать, как это делала Брианна — только молчать или работать. С людьми, которые становились только ленивей и требовательнее, но чьим приказам Штурвал не мог не повиноваться. Людьми, которые не были ей. — Как бы выглядела ситуация, если бы со мной была ты? — горько спросил он у густой темноты внутри своего чехла. — Чисто гипотетически. Знаю, посылка неверна, но калькуляция даст необходимые в дальнейшем данные. Секунду-две темнота молчала; что-то в мозгу робота напряженно работало, вычисляло, пока он машинально прокручивал мелкие сегменты шасси — словно тасовал карты. Обычное вычисление будущего, несбыточный сон… Потом тишину разрезал звонкий голос. — Ты бы не висел под потолком в этой хламиде, словно прабабушкина хрустальная люстра!***
— Капитан? Штурвал осторожно выпростал захват и отогнул угол брезента. Дневной свет, слишком яркий — автоматическая досветка при терраформинге, понимал он теперь, — ударил в окуляр камеры. Надсадное дыхание вентилятора, которого робот вовсе не замечал за горестными мыслями, зазвучало свободнее, в нагревшийся от упорной умственной работы внутри чехла корпус потекла струйка прохладного воздуха. — Ты бы не боялся малышни. Ты главный здесь, забыл? — уперши руки в боки, задрала голову Брианна. Фуражка по-хулигански сбилась ей на нос, закрыв очки. — Ты же самый-самый умный из всех, кого я знаю! Мой обнаглевший внучок не ровня тебе. Что такое пятьдесят лет ничегонеделания против твоих семисот на посту? Ты в два хода обставил бы его, если бы не глупые случайности. — Да, мэм, — уже увереннее ответил Штурвал. — Тогда зачем ты на самой высокой башне еще и забился на самую верхотуру, где мне без аэрокресла не достать? — она демонстративно подпрыгнула. — Рапунцель, Рапунцель, спусти свои косы! А ну-ка слезай оттуда! Память, столетиями не дававшая роботу ничего, кроме боли, словно стала вдруг его новым двигателем. Он торопливо скользнул вниз, повинуясь — не собственному воображению, но симуляции той, которую знал до последнего атома. Капитанша пришла, кончен спящий режим! Штурвал окончательно выпутался из чехла: второй раз за день, а казалось — еще неделю спустя, настолько глубоко унес его поток воспоминаний. Брианна коснулась его ладонью, распластала пальцы по панели; Штурвал ткнулся ей в руку и заскулил уже осознанно, отчаянно, словно пес. Никого здесь нет, кроме полуразумного компьютера, никто не услышит, а это — это все, что было у него, драгоценная память, которую чуть не испоганил дурацкий МакКрей! Как же он скучал, как изголодался по ее вниманию, почему же раньше не мог… вот так? — Извини, — каркнул он срывающимся голосом, тут же вновь устыдившись собственной слабости. Ведь из них двоих он всегда был сильным, защитником, что же… — Ну, ну! Иди сюда, — Брианна обняла его, как делала всегда, оперлась подбородком в сантиметре от вращающегося за корпусом диска. — Теперь моя очередь утешать. Все будет хорошо, мое солнышко. — Правда? «Правда, что будет хорошо, что ты здесь, что этот сон не превратится в новый кошмар?» — молча заклинал Великую Случайность автопилот. — Тиш, тиш, тиш… Конечно правда. Столько случайностей за раз — редкость, сам знаешь, и раз уж тебе глобально не повезло, то следующий раз будет не скоро, верно? Молния не бьет в одно место дважды. — Но по результатам исследований Э. Филипа Крайдера, университет Аризоны, вероятность повторного удара молнии в ту же точку… — попытался возразить он ей в плечо. — Составляет 45%, знаю, — рассмеялась женщина. — Просто выражение такое. — Неверное, — проворчал автопилот. Шутливые споры вошли у них в привычку, и как же трудно было от них отвыкать, но как легко вспомнить! — Согласна, — Брианна и теперь не обижалась на его въедливые замечания. — Неверное. Чем выше точка, тем чаще бьет молния, вплоть до 67% повторений, этакие громоотводы… О! — она отстранилась и внимательно заглянула в камеру робота. — Громоотводы, Штурвал! Он отражался в ее глазах: серп из белого пластика, красная звезда посередине. Такой же, как в первые годы круиза, только на семьсот лет опытнее. — Спорю, ты тоже об этом сейчас подумал! Понимаешь, что это значит? — У меня только что появился большой набор данных о потенциальных «высоких точках»? — медленно проговорил он, ища ответа в темных зрачках капитанши. — Природных громоотводах, которые я смогу устранить и заменить? — И-мен-но! Считай всю заварушку с бунтарями бесплатным крэш-тестом. — Которого крейсер не выдержал? Тесты проводят задолго до полета, а не во время него! — Тут уже не твоя вина. Как и в инструкциях, которые дали ему люди, и в том, каким его сделали. Какими их всех сделали. Брианна снова провела кончиками пальцев по его панели: Штурвал рванулся навстречу, всей душой ища этой ласки, хотя едва ли что-то чувствовал через жесткий панцирь. — Я всегда с тобой, — прошептала капитанша, рисуя пальцем линию там, где белый пластик открывал тонкую полоску резины, своеобразную кожу механизма. — Пока ты жив, я здесь, в твоей памяти, по ту сторону стекла — в Зазеркалье… Прошу тебя, Штурвал, не сдавайся! Живи! Шансы на успех малы, но я хочу, чтобы ты использовал каждый процент. Если не ты, то кто? Штурвал выдохнул и расслабился: чтобы только случайно не защипнуть ее пальцы между половинками панели, добавил он мысленно. На самом же деле — жест абсолютного доверия к той, что точно никогда не повредит его. — Программа, — тихо пробасил он, вложив в это слово все чувства, все, что было и так известно им двоим; слово сильнее, чем человеческое «люблю», потому что оно заключало в себе и любовь, и долг, и самый смысл жизни робота. Программа навигировать, на земле ли, в небе ли. Программа сберечь людей, вопреки вероятности... Вопреки всем их ошибкам.***
— Пассажир опознан: капитан Берт МакКрей, — мелодичный голос Аксиомы вторгся в иллюзию автопилота, словно ветер, заметающий пыль и песок в стерильно-чистые шлюзы корабля. — Голосовая идентификация капитана получена. Пассажир опознан: Джон Аткинс. Бот опознан: Ева-1. Призрачная Брианна с интересом смотрела в экран, на котором портье методично вводил в систему дату прибытия гостей. Штурвал медленно отступил, словно в танце, красная сердцевина окуляра полыхнула новым огнем. Интересная комбинация! Дефектной Евы-1 с ее плазмаганом стоит опасаться, капитана с его полномочиями — тоже, не нарываться на лишние четко сформулированные приказы. Но кто такой этот Аткинс? И зачем их снова несет сюда? Робот не боялся. Слабость отступила; ради Брианны он снова был собой: холодная сталь, безжалостный клинок, верный рыцарь и король на страже своего царства! Да, за семь сотен лет робот-мусорщик Валл-и научился принимать хорошие ли, плохие ли, но решения, и в два дня развалил установленный веками работы порядок. Но Штурвал умел решать с самого начала, систематически: для того и был создан. И теперь его способность мыслить, рассуждать, навигировать — уникальная, пожалуй, среди узко специализованных ботов Аксиомы и отупевших за столетия бездействия людей, — его хватка и знания были нужны всем им. Затем и пришел капитан! Права Брианна: Штурвал рано списал себя в утиль. Да, Аксиома стояла на мели, но… Навигация была нужна самой Земле, на которой они волей капитана МакКрея застряли.