Бессмертие относительно

      Он впервые заметил её миниатюрный силуэт в четвёртую среду ноября. Она с идеальной осанкой одиноко сидела за столиком на двоих, читала какую-то книжечку и попивала определённо горький кофе. Ксавьер, будучи тем ещё символистом, порой ловил себя на мысли, что действительно не всё в мире подвластно каким-то инструкциям и законам, тем самым он в каком-то смысле соглашался с высказываниями своего многоуважаемого друга по имени Аякс; иногда мир — синоним хаоса, что может объяснять случайности, которые Ксавьер, на свою затуманенную фантазиями голову, всё равно назвал бы неслучайными.       Так обрисовал он и их первую, формальную, ничего не значащую, казалось бы, встречу. Он просто любил проводить вечера в компании каких-нибудь девиц в дорогих ресторанах, а она, быть может, любила скрашивать свои одинокие эпизоды жизни в шумных обстановках, вполне способных дать иллюзию счастливой и нормальной жизни.       Он разыгрывал такую жизнь, какую ему завещали некогда живые родители: роскошную, насыщенную, беззаботную. У него были деньги, связи и власть, которые научили ещё маленького Ксавьера основе жизни: если имеешь все три составляющие красочной жизни, то ты вытянул счастливый билет. Ксавьер всегда был победителем.       Она же, быть может, тоже разыгрывала один известный ей спектакль. Ксавьер давно наблюдал за загадочной незнакомкой. Разговаривая о ней с Аяксом, друг назвал эту встречу случайной и не стоящей внимания, вновь поднимая тему того, что Ксавьер слишком много времени отдаёт одному ему видимым символам. Ксавьер почти согласился, почти признал, что его зацикленность на символах, порой действительно, приносила ничего, кроме опустошения. Потому что не все знаки и символы оживали; потому что не все случайные встречи носили характер далеко не случайных. Мир — это хаос, из-за чего очень и очень трудно сказать, какие жизненные нити вдруг пересекутся, а пересекутся ли?.. Однако Ксавьер всегда был мечтателем и ценителем прекрасного, поэтому он продолжал питать какие-то надежды на внезапно свалившееся с неба счастье.       Ему наскучила такая жизнь: пышная, но абсолютно бездушная. Толпы красавиц бегали за завидным и ещё неженатым мужчиной; многие талантливые актрисы, певицы и знатные дамы отсылали ему письма, просили встреч и коротких свиданий. И Ксавьер соглашался на всё: водил юных леди на прогулки, в рестораны, в странствия, исполнял их желания и позволял им водить его вокруг пальца, но ни одной из них не спешил делать предложение. Дамы эти строили печальные лица, кричали будто молитвы слова о жаркой любви к нему, отдавали свою энергию и чистые тела в его власть, лишь бы он назвал кого-то из них своей единственной. Но для него все эти приключения, не более, чем развлечения. Быть может забавы эти по-своему отвратительны и несносны, однако Ксавьер прекрасно умел читать людей и их скрытые намерения.       Главное желание всех этих дам — выйти за него замуж, дождаться его кончины и присвоить его нескромное наследство себе. Только дожидаться его смерти многие попросту не станут, они найдут катализатор, способный скоротать время и его, и чужое. Ксавьер был далеко неглупым человеком, просто иногда жизнь заставляла играть разные роли.       И какую же роль играла она? Ксавьер ни разу с момента той абсолютно неважной встречи не подсаживался к ней, не произносил ни слова в её адрес, даже не проходил мимо столика, за которым она почему-то любила сидеть. Из-за этого он никогда не мог объяснить Аяксу, почему считал, будто она пила исключительно горький кофе. Он не заглядывал краем глаза в её чашку, не вдыхал её или кофе запах. У него не было также причин полагать, что она читала только детективы, биографии каких-то людей, энциклопедии, что-то связанное с астрологией и мистикой. Любой другой бы предположил, как сделал и Аякс, что незнакомка — очередная любительница романов на один скучный вечер; таких маленьких книжечек, которые сегодня прочитаешь, а завтра и не вспомнишь сюжет, однако Ксавьер почему-то был иного мнения.       Ксавьер в целом и не мог пояснить другу, почему его так зацепил образ этой девушки. К ней никто не подсаживался, что говорило о том, что она приходила и всегда уходила из ресторана, в котором они оба задерживались чаще, чем в других заведениях, одна. Но почему садилась за столик на двоих? Почему заказывала два горьких кофе? Почему никогда не поднимала глаз и не бродила хотя бы незаинтересованным взглядом по другим гостям ресторана? Почему всегда читала книжки? Почему она так ровно держала спину? Почему, читая, у неё не проявлялись эмоции на лице? Почему она всегда была в чёрном? И главное: почему она жила так автоматично?       Ксавьер мог поспорить, что она жила в другом, каком-то своём маленьком мире. Быть может поэтому она будто бы попросту не замечала всего вокруг. Но почему тогда старалась создать иллюзию своей причастности к высшему обществу? Если она не увлечена деловыми, но порой бессмысленными и несвязными разговорами с богатенькими отпрысками мира, то почему тогда крутилась в этих слоях? Она могла просто находиться и дальше в своём измерении и не пытать себя лишним шумом.       Однажды в декабре Ксавьер заседал вместе с Аяксом в том ресторане, тогда-то его друг и впервые увидел подозрительно интересную личность, которой так проникся Торп. Она отличалась практически всем, она и правда выделялась из серой массы, хотя если выразиться точнее — из разноцветной. Её столик находился чётко посередине зала. Её чайник и чашечки были раскрашены в чёрный цвет, пока другим посетителям всегда приносили прозрачную посуду. К ней почему-то не смели подходить, хотя к другим одиноким дамам спокойно подсаживались уверенные в себе кавалеры. Почему же с ней уверенность у многих терялась? Она была броской, её образ определённо привлекал внимание не только Ксавьера и Аякса. Она словно магнит. Она пленила, хотя ничего особого для этого не делала. Она заставляла думать и вспоминать о ней, хотя казалось бы, её не интересовали чужие взгляды.       В том же декабре, уже одурманенный Аякс, спешил привести на ужин с Ксавьером свою невесту по имени Энид. Его голову посетила вдруг дурная идея: заставить Энид подсесть к странной незнакомке. Ему не положено, он помолвлен; Ксавьера стесняло, что другие солидные мужчины не осмеливались к ней приблизиться, хотя у многих есть все шансы на удачное знакомство с ней. Почему же они не рисковали? Расспрашивать их об этом было бы неприлично, да и свою симпатию к ней озвучивать несильно хотелось, поэтому оставалось ловить себя на одной мысли: «А почему я не осмеливаюсь? К чему мне чужие одобрения?»       Только рисковать Ксавьер ещё не был готов, быть может в этот раз, когда судьба ему уготовила действительно необычное знакомство и посылала всевозможные знаки, усмирив свою хаотичность на время, он внезапно струсил. Побоялся разочароваться в том, что и эта встреча ни что иное, как фантазии одинокого богача. Хотя глубоко в себе тот продолжал верить, вот она — его символ; её вторая, вечно остывающая чашечка кофе, на самом деле, всегда готовилась для него и просто ждала нужного момента, когда он осмелится к ней подсесть.       Эта чашечка ждала Энид. Понял это и немного загрустил Ксавьер, когда невеста друга сначала смерила незнакомку хмурым взглядом, но потом почему-то засияла всеми цветами радуги.       — Люблю авантюры, — только и заявила отчего-то восторгающая Энид, когда Аякс рассказал ей о странностях незнакомки. Энид осознавала, что её задача — разгадать эти несоответствия стандарту. — Теперь и я хочу узнать о ней побольше. Будет что обсудить с подружками. Когда такой экземпляр ещё встретишь?!       Тогда Энид ловко обходила столики и официантов, тогда Энид грациозно вышагивала и медленно приближалась к незнакомке, будто была хищницей, охотившейся за грызуном. Однако не понимала ни Энид, ни Ксавьер и ни Аякс, что шла в ловушку — именно Энид, а за ней и все остальные.       Это игра, в которой богачи всегда одерживали проигрыш перед истинным хаосом мира. Они думали, будто она — всего лишь увлечение, всего лишь попытка скоротать время и повеселиться. Для них — это детектив, для них это поиск истины, чтобы утолить жажду; чтобы вновь почувствовать вкус жизни и отойти от скукоты мирской. Для них — это словно участие в фильме, это способ отвлечься, шанс забыться, но для неё… Это тоже игра, в которой хаос задаёт правила. Они обращали внимание на символы, которые действительно были не так важны, но абсолютно упускали из виду, что они, имея власть и деньги, всё ещё не были всесильны и способны противостоять мирозданию.       Энид, нагло присевшая за столик к незнакомке, подверглась любопытным взглядам других посетителей. Правда, фигура в чёрном будто бы не заметила чужого присутствия в зоне комфорта. Энид сдавленно кашлянула и пододвинула к себе скромно стоявшую немного поодаль вторую чашку. Сделав первый глоток, горло Синклер ощутило горечь, от которой лицо девушки немного перекосилось. Она любительница сладкого чая, но никак не горького кофе, который незнакомка видимо, действительно, любила пить. Первый спор с Ксавьером Энид проиграла: она ставила ставки, что незнакомка пила просто крепко заваренный чёрный чай. Но тогда же появлялся другой вопрос: зачем тогда чайничек?       Незнакомка, чьи глаза до этого прикрывала чёрная чёлка, наконец обратила внимание на Энид, когда вторая отодвинула от себя чашку с кофе. Пить предложенный кофе Энид не была намерена, вместо этого она лёгким движением руки подозвала официанта и заказала сладкий коктейль. Незнакомка же словно не была удивлена ни тем, что к ней кто-то подсел, ни тем, что кто-то дерзко отпил из её второй чашки и даже не тем, что этот некто посмел расположиться за её столом так вальяжно. Будто бы для неё такое происходило каждый день. Либо она была готова к этому.       Энид, ожидавшая заказ, взволнованно смотрела распахнутыми глазами в лицо незнакомки. До этого Энид могла наблюдать её профиль. Однако незнакомка продолжала держать голову так, что хоть чёлка и немного приоткрыла вид, всё ещё из-за света на её лицо отбрасывалась тень. Единственное, что сильно бросилось в глаза Синклер, это аккуратные, манящие бордовые губы девушки напротив, чей правый уголок посмел поползти наверх, создавая едва уловимую ухмылку. О, нет, это определённо была не улыбка; это — ухмылка, таящая в себе нечто. И Энид не понимала, нужно ли ей бояться? Нужно ли бежать? Нужно ли звать на помощь, потому что мысли Энид читать не могла, а дерзость заканчивалась ровно на том моменте, когда до неё доходило, что до этого незнакомый человек мог оказаться влиятельнее.       Энид знала одно: обычные люди так заигрывающе не ухмылялись. Энид помнила наставления строгой матери о том, что мимика людей зачастую способна сказать много больше, чем их слова и поступки. Поэтому Синклер всегда всматривалась в чужие лица и искала какие-либо изменения.       Так её сильно впечатлили выразительные глаза незнакомки, когда вторая подняла голову немного повыше и уже не глядела исподлобья. Тогда Энид с неким испугом смотрела в чёрные зрачки напротив; тогда она не могла уловить ту тонкую грань, в какой момент глаза незнакомки ей казались мягкими, добрыми, расслабленными, а когда в них она видела отражение зла, боли и опасности. Незнакомка однозначно была двуличной: это Энид поняла, когда официант поставил перед ней высокий стакан с трубочкой. Возникал следующий вопрос: с какой личностью лучше налаживать контакт?       Энид сначала отпила коктейль, позволила горлу насладиться молочным привкусом, а после ощутить холод в желудке. Смочив до этого сухой от тревоги рот, Энид наконец подала голос, в котором пыталась скрыть дрожь:       — Можно с вами познакомиться? — с долей уважения произнесла Синклер, мысленно напоминая себе, что эта незнакомка могла оказаться, кем угодно; что её первоначальная наглость, дерзость и любопытство могли быть замечены, и что томительная тишина вполне могла разозлить потенциальную собеседницу. «Вверх бескультурия», — причитала бы её мать, если бы наблюдала за этим событием. Энид забылась, она согласна; Энид была слишком воодушевлена новыми сплетнями и тайной личностью, закрутившейся в высоких слоях, что совершенно позабыла о рамках приличия и своей робкой натуре.       Незнакомка отложила книжку, на обложке которой Энид успела разглядеть только слово «Магия», и положила руки на колени, продолжая выжидающе пялиться на Синклер.       — Я… — неловко протянула Энид, чувствуя напряжение и от пронзительного взгляда незнакомки, и от создавшейся обстановки вокруг. Синклер чувствовала спиной, как Аякс задумчиво кусал ноготь на пальце, а Ксавьер делал печально-хмурый взгляд, продолжая обнимать за плечи какую-то рыжеволосую деву возле себя. — Извините, если я показалась…       Однако незнакомка прервала её своим негромким, но однозначно цепляющим голосом, который хотелось бы слушать и слушать:       — Я Уэнсдей, — представилась та. Энид сглотнула скопившуюся слюну и набрала в лёгкие воздух. Голос уже не незнакомки был соблазняющим, дурманящим и пленительным. Энид не была по девушкам, вроде бы, но что-то заставляло обращать внимание и на внешность, и на повадки и на всё остальное, связанное с этой девушкой.       В целом, весь образ Уэнсдей будто бы специально был направлен на то, чтобы заинтересовать любого: то, как она сидела и держала спину, как её руки всегда были пристроены, как она держала книгу, как отпивала кофе, как смотрела, как ухмылялась и даже — как говорила. Только тогда Энид поняла, почему Ксавьер во время объяснений Аякса дополнил слова друга тем, что тогда ещё незнакомка была словно механичной куклой.       Энид не поверила. Энид посмеялась с этих доводов. Однако сейчас Синклер поняла одну вещь: что-то в этой Уэнсдей и вправду было неестественным. Появлялся третий вопрос: человек ли она?       В их кругах могли встречаться разве что самопровозглашённые ведьмы, колдуны и маги. Такие только скрывали истинное лицо под покровами тьмы. Такие личности обычно не имели каких-либо неписанных сил, но умело выставляли себя «не такими, как все», либо «одарёнными природой». Лгуны, если выражаться одним словом. Такой вывод сделала Энид об Уэнсдей, этот же итог она собиралась передать Ксавьеру и Аяксу. Словосочетание «Она — ведьма» способно поставить жирную точку в третьем вопросе. Она — человек, но «немного с причудой».       — Почему же вы одна? — продолжила Энид, стараясь подбирать слова. Но её сознание путалось от почему-то непрекращающегося волнения, поэтому её речь всё ещё была зажатой, с паузами и порой казалась простым набором звуков и слов, не совсем точно выраженных местами.       — Уже не одна, — только и ответила Уэнсдей, перекатив взгляд с Энид на отставленную в сторону вторую чашку с кофе. Синклер нашла в этом ответы на прошлые два вопроса: кофе, вероятно, предлагалось для таких, как она — рискованных, а ещё Уэнсдей всё-таки заметила дерзость. По идее Энид отказалась от щедрости тогда ещё незнакомки.       — Простите, я не пью кофе, — всполошилась Энид, часто заморгав. — Я подумала, что… — Энид остановилась, пытаясь как-то дополнить незаконченное предложение, но в голове снова стало пусто. Поэтому Энид повторила прошлую свою фразу, добавив к ней только одно слово: — Извините, если я показалась грубой.       — Всё в порядке, — произнесла Уэнсдей, до этого терпеливо ожидая, когда Энид закончит говорить. — Зачем же вы подсели ко мне? Только ли познакомиться? Мы уже это сделали, — немного облегчила Уэнсдей последующий разговор для Энид. Очевидно, Уэнсдей подмечала особенности поведения новой знакомой; поэтому она и начала задавать свои вопросы, давая повод продолжить им обеим.       — Могу я узнать о вас побольше? — воодушевилась Энид, мысленно благодаря Уэнсдей за оказанную помощь; у неё и вправду мозги кипели от возникших сложностей с построением мыслей и предложений. — Какая у вас фамилия? Вы замужем? Много ли у вас подруг, могу ли я стать одной из них? Сколько вам лет? Вы так красивы, можно ли получить советы о том, как выглядеть столь же прекрасно?       Уэнсдей отвела взгляд в сторону, левая бровь, скрытая под чёлкой, немного приподнялась, а правый уголок губ опустился вниз. Но эта смена эмоций была короткой, поэтому Энид не могла обещать, что заметила это.       — Простите, если я снова кажусь нетактичной, — пискнула Энид, когда тишина между ними заметно растянулась. Уэнсдей всё это время глядела куда-то вниз, то ли на угол стола, то ли на пол, но потом выдала:       — Я Уэнсдей Аддамс с двумя «д». Я свободна, но в моём чёрном сердце обитает одна подруга. Мне двадцать лет, а красота — исключительно труд природы, не могу подавать вам ложных надежд, Энид, — ровным голосом проговорила Уэнсдей, а потом смотрела прямо в глаза Синклер, будто бы ожидая какой-то нужной ей реакции.       И эту реакцию Уэнсдей получила: Энид открыла рот и не смела произнести ни звука. Тогда-то Энид осознала, что упустила из виду: она не представилась.       — Вы меня знаете? — озадаченно спросила Синклер, будто бы боясь услышать «Да». Однако ответа и не нужно было: всё было предельно понятно.       — Кто же вас не знает, дорогая Энид? — вопросом на вопрос подумала ответить Уэнсдей, с выжиданием поглядывая за сменой настроения у собеседницы. — Поэтому давайте начистоту, если вы захотели опубликовать в своём журнале новые сплетни обо мне, вам стоило просто взять интервью.       — Могу ли я его взять сейчас? — встрепенулась Энид, понимая, в какую неприятную сторону катился их разговор. Если Уэнсдей откажет, — подругами им не стать. Если они не станут подругами, Ксавьер не сможет приблизиться к ней, не узнав прежде о её личности, а Аякс по-прежнему будет поглощён образом загадочной девушки, о чём будет заикаться каждый раз. Если же они станут подругами, то Энид узнает о ней побольше, Ксавьер, зная, с чем будет иметь дело, расслабится и позволит упасть себе в руки судьбы, а Аякс успокоится тем, что образ странной девушки раскрыт, и друг его счастлив. Всем же так будет проще, правда?..       — Почему же вы продолжаете так открыто проявлять свою выгоду от общения со мной? — заявила Уэнсдей, чем поставила Энид ещё в больший стыд. — В дружбе не может быть выгоды.       — Вы правы, — поспешно согласилась Энид, — нужно ли мне начать знакомство заново?..       — Обойдёмся без этого. Просто усвойте, что прикидываясь умными и знающими всё наперёд, вы никогда таковыми не станете.       Энид потом долго раздумывала над этими словами. Синклер не помнила, как их диалог полностью сошёл на «нет»; не помнила и того, как она встала и медленно побрела к Аяксу и Ксавьеру, уже ждущих подробностей. Энид не помнила, как передавала новую информацию об Уэнсдей друзьям. Она сказала, что Уэнсдей, возможно, ведьма, что её образ — ничто иное, как привлечение внимания для доверчивых гостей ресторана, жаждущих получить такие же смазанные и умные ответы от такой собеседницы, как Уэнсдей; чтобы потом с таких доверчивых простофиль та сдирала деньги. Однако Энид умолчала о последних словах, сказанных Аддамс, а также о том, что подругами стать у них не получилось.       Каждый день Энид разыгрывала перед Аяксом и Ксавьером спектакли, будто бы та ходила на дружеские встречи с Уэнсдей и Деми (так она назвала выдуманную вторую подругу Аддамс). Аякс и Ксавьер велись на её выдуманные истории. Правда, от этого у них формировалось ещё более недостоверное представление о том, кто такая Уэнсдей Аддамс. Но Энид продолжала думать, что у неё всё под контролем. Пока не стало поздно: Ксавьер, наконец, решился подсесть к ней, спустя примерно три месяца наблюдений за Уэнсдей.       — Прошу меня простить за столь резкое вторжение, — начал остановившийся возле стола Уэнсдей Ксавьер, снимая чёрную шляпу. Он даже оделся подстать ей в тот день, когда посчитал, будто бы две судьбы наконец сошлись. — Не могли бы вы погадать мне? — ухмыляясь, озвучил Торп причину своего визита к ней. Поскольку он хороший друг, то вполне поверил в слова Энид. Разграничивать людей Ксавьер умел, однако ослабил бдительность на невесте Аякса, считая, будто бы Петрополус не стал жениться бы на непроверенном человеке.       Ведьмы — шарлатаны, если выражаться другими словами. Они холодны и расчётливы. Такие люди ради денег готовы и душу свою продать дьяволу, лишь бы ощутить долгожданное удовольствие от жизни. Ведьмы всегда разделяются на богатых и бедных. Богатые, на то и богатые, чтобы показывать окружающим свою удачливость и достаток. А бедные — только пытаются такими казаться, в это же время прикрывая долги и отсутствие везения. Энид приравняла Уэнсдей к богатым, потому что среди знакомых своих знакомых она сумела найти старую женщину с фамилией Аддамс. Энид не продемонстрировала Аяксу и Ксавьеру доказательства своего расследования, однако утверждала, что Беллитта Аддамс — многоуважаемая женщина-политический деятель, а значит, если Уэнсдей — родственница этой старушки, то также известна и почтительна в определённых кругах.       Ксавьер сел напротив Уэнсдей, когда та едва слабо кивнула головой и натянула левый уголок губ вверх. Она отложила книжку в сторону и сложила руки в замок перед собой, а потом терпеливо уставилась своим острым взглядом на лицо мужчины. Ксавьер посмотрел в эти нахальные глаза, перевёл изучающий взгляд на её манящие вишнёвого цвета пухлые губы и понял… Понял, что влюбился. И влюбился той пытливой любовью, о которой ему когда-то рассказывали случайные дамы.       Она — чёрная мамба. Она — смертоносная сирена, плавающая в ядовитой нефти, сквозь которую можно угодить в Ад. Она как чёрно-фиолетовый аметист с едва заметной дымкой. Она — та, что способна покорить одним взглядом. От неё веяла слишком сильная энергия и харизма, что Ксавьер начинал испытывать волнение в животе. Ему однозначно нужен был такой экземпляр, чтобы друзья с завистью смотрели за его мрачно-красивой женой, а после — за безупречными детьми. Правда, его всё ещё пугала мысль, что Уэнсдей могла использовать его в своих целях, как он планировал использовать её. Но его цель почти безобидна: всего лишь верная, выделяющаяся из толпы жена, а потом успешная жизнь у их детей, потому что привлекательная внешность способна решить много проблем.       — Вы застряли со мной на час, пейте, не стесняйтесь, — проговорила Уэнсдей после молчания, во время которого они осмотрели друг друга и сделали какие-то выводы. Ксавьер аккуратно дотронулся до предложенной чашечки с кофе и отпил, немного жмурясь. Однако, как Энид тот поступать не был намерен, потому, хоть он и не был любителем горького кофе, продолжал пить. Уэнсдей внимательно следила за его движениями, за его попытками держать бесстрастное лицо, когда в пищевод стекала едкая жидкость. — Не нужно себя мучить, господин Торп, — вдруг заговорила Уэнсдей, из-за чего не ожидавший Ксавьер почти поперхнулся, — если вам не нравится кофе, просто не пейте его.       Только Ксавьер был непреклонен. Желая понравиться Уэнсдей и засесть в её голове так же, как она — в его, Торп был самоуверен и вовлечён в происходящее.       — Не любитель горького кофе, но ради вас готов его вознести на Олимп, — почти прошептал Ксавьер, деловито поднося чашку ко рту. Уэнсдей эта речь не впечатлила, а быть может даже вызвала отвращение, потому что та уже незаинтересованно тасовала карты худыми пальцами с серебряными кольцами и вовсе не смотрела за Торпом. — Так… Откуда вы меня знаете, Уэнсдей?.. — между делом спросил Ксавьер, пытаясь снова вернуть её внимание.       Она посмотрела исподлобья, чёлка лезла ей в глаза, но та будто бы и не моргала даже. А потом Аддамс ответила как обычно, как предупредила Энид:       — А вы? — не ответила, скорее, спросила она у мужчины. Правда, в её монотонном голосе, в котором редко можно было услышать акценты и эмоции, как уже заметил Ксавьер, не было и капли энтузиазма. Будто бы она знала, откуда Ксавьер прознал о ней, но говорить ему о том, откуда знала она его, — та не желала.       — Моя чистосердечная подруга каждую нашу встречу упоминала вас, Уэнсдей, — стал отвечать Ксавьер, — я честно был удивлён, когда узнал, что такие противоположности как вы обе смогли найти общий язык.       Аддамс на секунду задумалась и перестала тасовать, но после сняла полколоды и вытянула из середины три карты. Девушка перевернула карты, открывая Ксавьеру их содержимое. Торп не был силён в чёрной магии, поэтому единственное, что он понял, так это — карта смерти. Две другие карты он не мог даже толком рассмотреть: слишком ярко они были разрисованы, что, как бы сказал мужчина, было нехарактерно ведьме. Могла ли такая девушка, выглядящая словно маленькая статуя из грифеля на кончике карандаша, владеть такими разноцветными картами? А её ли это карты?       Молчание затянулось, и Ксавьер начал заметно нервничать. Уэнсдей сидела неподвижно и глядела на карты, а её руки застыли в воздухе.       — Что это значит? — подал Ксавьер немного охрипший то ли от молчания, то ли от волнения голос.       — Вам предстоит перерождение, господин Торп, поздравляю, — только и ответила Аддамс, растянув губы в улыбке, но не показывая зубы.       — Это… Должно быть плохо?       — В некотором плане — хорошо. Не каждой душе даётся второй шанс.       — Шанс? Шанс на что? Уэнсдей, не томите! — в смятении продолжал Ксавьер. До него не доходила мысль, которую ведьма пыталась ему поведать: всё казалось таким размытым, что Торп заметно начинал не только тревожиться, но и злиться.       — На осмысление, — холодно проговорила Аддамс, пряча колоду.       На этом их первый разговор был окончен, потому что девушка определённо потеряла к нему хотя бы слабый интерес. Ксавьер предлагал ей денег за оказанную услугу, как только понял, что никаких ответов он больше не дождётся. Однако Уэнсдей была непреклонна: сначала она продолжала дочитывать книжку про некого Генри Холмса, а потом встала и ушла, даже не взглянув на него ещё хотя бы разок и не оставив денег на столике за кофе. Ксавьер было хотел предложить деньги скоро подошедшему официанту, думая, что Уэнсдей оставила на нём ответственность за оплату их совместного времяпровождения, только и официант повертел носом и явно расстроенный чем-то ушел прочь.       Ксавьер долго искал объяснения у Энид насчёт этой непонятной ситуации, правда, невеста друга тоже будто бы стала избегать его. Аякс помог поймать неуловимую Синклер; так раскрылась правда того, что она так и не смогла войти в доверие к Уэнсдей. Хотя Энид потом скоро попыталась дать хотя бы догадку столь неоднозначной встречи: Уэнсдей богата, поэтому лишних денег у неё и без того много, а официант мог уже получить оплату.       Только Ксавьер знал, что в случае этой загадочно-мрачной девушки, такие размышления могли быть слишком просты.       И он оказался прав: ему потребовалось ровно сорок пять встреч с Уэнсдей на том же самом месте, чтобы прояснить малую часть возникших вопросов. Одна встреча — ответ на один вопрос. Понял такую закономерность Ксавьер не сразу, однако добровольно подписался на такое условие. Уэнсдей, казалось, каждую новую их встречу оттаивала, становилась менее замкнутой. Ксавьер не мог сказать точно, нравилось ли ему это постепенное изменение в поведении уже знакомой, либо наоборот, это его напрягало. Но напрягало не в смысле, что она нравилась ему от этого меньше, совсем иначе, он боялся, что найдя подход к одной её стороне, придёт время, и он не сможет найти тропинку к новой, ещё менее изученной.       Из их коротких разговоров или допросов, как лучше выразиться? Ксавьер узнал следующее: Уэнсдей не замужем, она была знакома с его отцом, гадать она не умела, она не ведьма, а только влиятельная леди, кавалеров предостаточно, но отдавать своё сердце она не была кому-то намерена, а ещё… Она владелица этого ресторана, в котором так часто любила проводить время, а Ксавьер с друзьями и знакомыми любил зависать.       Многие его вопросы не имели смысла, как бы Торп не старался продумывать их; оттого и ответы он получал неинформативные. В любом случае, он даже понял, почему Уэнсдей предпочитала чёрный цвет: он казался ей лаконичным, строгим, сдержанным и потому подходящим под все случаи жизни. Чья-то свадьба? Чёрное платье и лодочки, образ простой, но со вкусом. Чья-то смерть? Чёрный как ни кстати снова в тему. Встреча? Чёрный считается цветом, отлично подходящим для деловых решений. А вторая чашка, скромно стоящая на её столике, как раз всегда предназначалась для такого рода встреч. Просто приглашённые люди никогда не удостаивали её визита.       Ксавьер мог только гадать, почему эти люди не приходили к ней и не составляли ей компанию хотя бы пятнадцать минут. Уэнсдей на такой вопрос мягко увела в сторону, отвечая на какой-то раньше заданный вопрос, но в своё время оставленный незамеченным. Почему она была столь загадочна?       Ксавьер одновременно пылал от ощущения туманности в общении с ней; он будто бы пробирался сквозь дремучий лес, шёл на чей-то тихий и пленительный зов по вытоптанной тропинке, видел манящий огонёк и крался за ним, надеясь однажды ощутить его жар в своих ладонях. Однако он боялся. Боялся, что по пути он попадёт в капкан, что огонёк сожжёт его руки, или что он заблудится и не сможет выйти из леса на волю. Ему претила такая мысль неудачи.       Он осознавал, что снова пошёл на поводу своих фантазий; что Уэнсдей обжилась в его мыслях как завораживающая ведьмочка. Такая красивая, невозмутимая, харизматичная, гордая, умная… Такая… Такая, какая девушка всегда посещала его мечты, и какую он до того времени не мог отыскать. Ксавьер тревожился ещё и потому, что боялся, будто тот образ, часто посещающий его голову, оказался очередной выдумкой. Выдумка, вырвавшаяся на свободу. Выдумка, которая в скором времени ранит его сердце за преувеличенные ожидания.       С такими тревожными мыслями Торп прожил два года. За это время он не мог даже с уверенностью сказать, что Аддамс — его подруга. Знакомая и только. И это ужасно расстраивало Ксавьера.       А потом случилось чудо: на третий год их знакомства у Ксавьера появилось новое увлечение. Он заинтересовался фотографированием. И конечно, первой кандидатурой на личную фотосъёмку оказалась Уэнсдей. Как сильно ему хотелось оставить её безумную красоту в объективе камеры и в недрах памяти не только аппарата, но и своей. Ему необходимо было доказать своему мозгу, что всё наяву: Уэнсдей Аддамс — не плод его фантазий.       Уэнсдей много раз отказывала ему в свиданиях где-то помимо ресторана. Однако количество отказов на фотосессию превысило число отказов на совместные встречи как влюблённые. Но чудо и заключалось в том, что ещё через год прошений Уэнсдей всё-таки согласилась. Ксавьер считал это важным шагом в их странно-натянутых отношениях: они вроде как уже перешли стадию знакомых, но полноценными друзьями вряд ли могли себя назвать. Ксавьер будто бы просто хотел перепрыгнуть эту ступень за ненадобностью, в мыслях считая её уже своей женой. А Уэнсдей была скупа на такого рода выражения: Торп заметил, как даже свою единственную подругу, которую, к слову, зовут Лилит, Уэнсдей держала на дистанции. Поэтому он считал согласие на фотосессию, как согласие на его предложение выйти за него замуж, которое, к слову, он уже делал несколько раз и каждый раз получал отказ.       В тот момент ему казалось, будто бы он постепенно двигался к долгожданному выходу из дремучего леса. Только радовался Ксавьер недолго: снимки оказались смазанными, расплывчатыми, будто бы подверженными каким-то манипуляциям, хотя Уэнсдей позировала терпеливо и безупречно. Во время съёмки Ксавьер помнил своё необузданное воодушевление от каждой новой позы девушки, которые та предлагала сама. А при проявлении снимки оказались бракованными, испорченными. Торп помнил, как в те дни его настигла самая настоящая истерика. Он винил себя за отсутствие таланта, за неудачу, за то, что подвёл Уэнсдей, что он так долго уговаривал её, а показать свои творения так и не смог ей во всей красе.       Однако Уэнсдей о фотографиях ни разу его не спросила, будто ей не была интересна судьба снимков. Ксавьера это и расстраивало, и в то же время облегчало дальнейшее существование.       Когда шёл пятый год их знакомства, Ксавьера стали мучить кошмары. С её участием. И кошмары эти отнюдь не несерьёзны. А ещё голоса, кричащие её ледяным голосом об его в последнее время частых неудачах. Помимо безответной любви у него определённо скатилась самооценка, его навестил творческий кризис, и его бизнес переживал не самые лучшие времена. Торпу даже пришлось обратиться к врачу, чтобы ему вынесли диагноз шизофрения. Аякс на такое заявление бранил врача, не принимая болезнь друга и говоря, что врач мог ошибиться. Только Ксавьер был уверен: с ним что-то не так.       Фантазии его стали больны: во снах он не просто ходил на свидания с Уэнсдей, каких не было в реальности, он принуждал её к любви, к тому, чего она не хотела. Так во сне состоялась их свадьба, так Уэнсдей выкрикивала его имя, пока он с наслаждением кусал её соски, так она умоляла его остановиться и прекратить терзать труп её любовника, с которым он её застал; так происходило множество аморальных поступков, с которыми Ксавьер дружил во сне.       Всё бы ничего. Всё могло бы остаться там, в его больных фантазиях и мечтах, только боль и горечь от вечных отказов с её стороны, от её бесчувственности и безразличия способствовали тому, что граница между сном и явью стёрлась. Ксавьеру стало трудно сдерживать себя, в его действиях стала чаще сквозить нервозность и ярость, направленная на бесчувственную куклу, которую он так желал подёргать за ниточки, но одёргивался сам, когда этого не получалось сделать.       Тогда он ловил себя на своём старом «Я», тогда он пугался своих пагубных действий, тогда им овладевал самый настоящий страх, непонятно только, на кого направленный. Боялся ли он за самого себя, за своё психическое здоровье? Или его волновало, мог ли он в таком неконтролируемом состоянии причинить вред той, кого он обожал? Ксавьер не мог ответить точно: разум будто бы не в его власти и долгое время, а сердце просто терзало само себя от безответной любви.       Последней точкой стала пропажа Энид. Внезапная, резкая и абсолютно нелогичная. Синклер не могла куда-то деться по своему желанию; не могла она и не оставить следы своего последнего пребывания где-то. Эта девушка любила быть в центре внимания, поэтому часто находилась в людных местах. Однако никто не видел, не слышал и даже не знал, куда могла пойти или где могла находиться Энид. Даже Аякс не был в курсе последнего местоположения жены.       А потом все подозрения каким-то образом упали на Уэнсдей Аддамс. С помощью Ксавьера, который только спустя время понял, какую ошибку он совершил. Убил Энид Синклер. В ресторане Уэнсдей.       Ксавьер не помнил той ночи во всей красе: не помнил, каким образом доковылял до закрытого ресторана, не помнил, какие события предшествовали этому, не помнил, как в ресторане оказалась Энид, но помнил, зачем явился он. Уэнсдей, спустя пять лет знакомства, пригласила его на свидание, и он не смел отказаться.       Она снова говорила какими-то загадками, говорила жадно и воодушевлённо, будто воздух вот-вот мог закончиться. И он обозлился. Обозлился на какое-то одно слово. Но все воспоминания той ночи такие обрывочные, такие скользкие и непроявившиеся до конца, будто снимки. Из-за этого не все детали Ксавьер помнил и не все осознавал. И спустя время, он винил себя за плохую память, за своё непонятное состояние в ту ночь.       Торп не помнил весь разговор, но руками ощущал её пульсирующую жилку на шее. Помнил, как душил её, и как она, задыхаясь, абсолютно чёрными глазами с безумными огоньками в них глядела в его очи, напитанные обидой и подавленной агрессией, и что-то шептала. Шептала безудержно, шептала прерывисто. А он молчал. Торп снова не помнил, почему он не мог произнести ни слова. Был ли вообще разговор? Или говорила что-то только Уэнсдей? И кто кого душил тогда?..       Ксавьер спустя два года с той ночи всё ещё мог слышать звон посуды, разбитой о пол, всё ещё мог просыпаться от кошмаров и винить себя… Винить за всё, чего он не сделал или сделал. Но что признать был не в силах. Энид оказалась в ресторане неспроста, но та уже не могла ответить и прояснить ни ему, ни следствию этот момент. Уэнсдей тоже не могла. Потому что её могила была залита бетоном, из которой демоническая сущность не могла выбраться наружу.       Ксавьер видел её живые, но такие бездушные глаза в своих кошмарах, ставших уже абсолютным издевательством судьбы. Она преследовала его даже, когда была мертва. В ту ночь он не только убил Энид, но и поджёг ресторан. А ещё он убил Уэнсдей Аддамс. Дьяволицу, которая хотела забрать его куда-то с собой, но в последнюю минуту, когда казалось, что лёгкие уже не функционировали, по воле случая, он успел выскользнуть наружу. Тогда же ему мерещилось, что кто-то схватил его за ногу и тянул обратно в горящий Ад. Но демон уже был прикончен. Ксавьер мог считать, что забытые за ненадобностью наставления умерших родителей обрели смысл. Не каждый же день встречаешь демонов. Однако события той ночи всё ещё были смазаны и местами, наверное, неправильно поняты.       В любом случае, Ксавьер понял только одну совершённую ошибку: он так и не смог признать вину; струсил сказать Аяку о том, что его жена умерла от его рук. Поэтому Ксавьер утверждал, что Уэнсдей убила Энид и подожгла свой ресторан, в подвале которого хранила трупы её несостоявшихся деловых партнёров. Он всё равно был каким-никаким, но единственным свидетелем. Поэтому его лживо-правдивые слова, иногда нелогичные, всё равно имели вес.       Ксавьер чувствовал себя отвратительно, выйдя сухим из воды или лучше сказать живым из огня? По какой-то причине он всё ещё был предан Аддамс, её мрачному и пленительному образу; почему-то он винил себя за смерть Энид, наверное, из-за того, что не мог вспомнить, почему прикончил и её… И главное, ему было сложно почти каждый день смотреть в глаза осунувшемуся Аяксу, тяжело пережившему смерть жены. Торпу было противно слушать поддерживающие речи из уст Петрополуса, утверждающему, что ещё немного и Ксавьер выздоровеет; что шизофрения отступит и полностью возьмётся под контроль, что постравматическое расстройство тоже.       Все говорили, какой он сильный, какой пример для подражания. Избавил мир от демона, пережил смерть подруги, жестоко убитой на его глазах. Правдой из этого ничего не было, первое — только отчасти. Ксавьер не знал, творила ли Уэнсдей что-то плохое, было ли разумным её убивать? Что послужило тому, что он её лишил жизни? Ксавьер не помнил. Но и поэтому его терзали муки: он убил собственными руками ту, которую любил безумно. А точно ли она была демоном?.. Может, демон — он? Он совершил такие ужасные вещи, пока как Уэнсдей только казалась опасной. Может… Она просто изначально была сумасшедшей? Может поэтому её было так сложно прочитать? Люди с психическими расстройствами бывают очень привлекательными. И не сразу это понимаешь… И каждый раз его голову застилала пелена подобных страдальческих мыслей.       Одно Ксавьер знал: он слабый. Он больной. Он безумный. Эта встреча действительно оказалась неслучайной: эта встреча впустила его в объятия хаоса. Он влюбился в дьяволицу, и явно был не лучше неё. Даже если она демон не в прямом смысле, то в переносном: так пленить могла не каждая девушка. Она раскрыла его настоящую натуру: жалкое отродье перед силами мироздания. Она окрасила его прежде белый и скучный мир в красно-чёрный. Он добровольно подписался на спуск в Ад. Он думал, будто на шаг впереди; он планировал всё иначе, но мир, сотворённый из хаоса, этот план прикрыл. Он делал поспешные выводы о ней. Он считал её целью, он видел в ней выгоду. Энид не была лучше них двоих. Поэтому и её мир погряз во мраке, а его запястья теперь были окрашены в вишнёвый цвет, будто бы в эти места Уэнсдей целовала и целовала… Будто бы так она по-своему извинялась, но мысленно этому радовалась. Радовалась своей победе.       —… Даже если этот мир заставит наши души покинуть физический облик… Наша неоднозначная… Наша безумно-странная любовь будет жить вечно… Бессмертие относительно, Ксавьер Торп. О нём бы не говорили, если бы его не существовало… Пусть наши оболочки ослабнут, зато наши души всегда будут связаны… На другом уровне… На духовном наша любовь будет жить вечно… А мы — вместе с ней…       — Что за бред ты несёшь?!       — Но ты продолжаешь его слушать… Ты веришь в то, чего бы хотел на самом деле… Где ты, там я… Я и обещаю, что так оно и будет… Тебя ждёт перерождение… Не ты ли ждал этого момента? Ты его дождался, я считаю, это стоит похвалы.       — Это невыносимо… Тебя любить!.. Оставь меня в покое, молю!       — Но ты этого не хочешь. Не ты ли говорил три года назад, как жаждешь прожить со мной всю жизнь? И последующие тоже? Не ты ли волновался о том, что не бессмертен? Не ты ли особо сильно проникся этой темой, когда узнал… Кто я?.. Ксавьер, я обещаю, наша связь будет жива, даже если ты или я покинем этот мир… Расслабься… И получай удовольствия от их криков…       — Это безумие… Это нереально… Скажи, что это очередной кошмар. Скажи, что я окончательно сошёл с ума! Скажи, что я поехавший псих! Прокляни меня, скажи наконец, что тебе просто нравится играть мною! Скажи, что никогда меня не любила, скажи, что моя психика окончательно разбилась, скажи, что я слишком помешался на тебе, и что ты ненавидишь меня за это!       — Так и есть.