***
Осень в этом году была чудесная: нежная, золотистая, с прозрачным холодным воздухом по утрам и тонкими звенящими паутинками — днем. Он стоял в стороне ото всех, у самой дальней колонны платформы 9 и ¾ вокзала Кинг-Кросс, и курил. Курил и смотрел на семьи, собирающиеся на платформе. На вокзале было многолюдно, как всегда, 1 сентября: громыхающие тележки, нагруженные чемоданами и старинными сундуками, скрывались в клубах дыма старого красного паровоза, семьи с детьми пробирались сквозь эту дымную пелену, взявшись за руки, перекликаясь, вскрикивая от столкновений и радостно восклицая при узнавании знакомых. Его не узнавали, да он и не стремился к этому. Девятнадцать лет назад он решил оставить прошлое прошлому и начать новую жизнь. Получилось неплохо — и на том спасибо.***
Тогда, после победы, он ещё не знал, что будет оправдан, и бежал на материк, инкогнито, — сначала в Португалию, потом просто путешествовал, но нигде не имел покоя. Покой ему дарили зелья, а ими заниматься он опасался. Пока западный ветер не принес весточку, что безудержная всезнайка Грейнджер при помощи его же личных воспоминаний, отданных Поттеру в ночь Битвы за Хогвартс, не только оправдала его, но и сделала героем, кавалером Ордена Мерлина. Орден ему и даром был не нужен. Он бы отдал все, что имел, и собственную жизнь в придачу, если бы мог ещё хоть раз поцеловать любимого человека. Посмотреть в его невозможные глаза, взглядом спрашивая разрешения прикоснуться, потом мягко обхватить рукой затылок, запутав пальцы в его вихрах, осторожно притянуть к себе, ощущая влажное прерывистое дыхание, прикоснуться своими губами к его порочно-пухлым, вторгнуться языком в жаркий рот и наслаждаться ощущениями пока хватит дыхания. И смотреть в его глаза, невозможные зелёные глаза. Их единственный торопливый поцелуй, на взаимном выдохе «Живи!», был с привкусом крови и зелий. Увы, он не был любимцем судьбы, и счастье быть взаимно любимым познал только с третьей попытки. Он встретил ее после трёх лет безудержных скитаний по Европе и опять влюбился в глаза цвета молодой листвы. Она знала про него все. Он сам рассказал все сразу, не скрывая ничего и не требуя сохранения тайны: измученное сердце просило утешения — и утешение было дано. При заключении брака он взял её фамилию, заодно сменил и имя, и никто больше не мог узнать в расслабленном холеном итальянском профессоре Сандро Септимусе Томмазо бывшего нервного и усталого преподавателя зелий Северуса Снейпа. Оказывается, для начала новой жизни достаточно было сменить имидж и сделать банальную маггловскую ринопластику. Впрочем, он бы польстил себе, если бы сказал, что кому-то было до него дело. Приглашение в Англию он получил на восьмую годовщину победы: Главной лаборатории Отдела Тайн Британского Министерства Магии требовался руководитель — высококвалифицированный Мастер Зелий. Он к тому времени уже был Магистром.***
Мимо пронеслась толпа рыжих — Уизли год от года становилось все больше. По его скромному мнению, на следующих выборах Министра Магии Гермиона Уизли победит только из-за поддержки этого семейства, числом задавят конкурентов. Он с некоторым любопытством посмотрел им вслед: на фоне шумного семейства, Гермиона и ее дочь смотрелись чужеродно, их рационализм и сдержанность больше подошли бы Рейвенкло, но никак не пылкому Гриффиндору. Располневший Шестой Уизли что-то втолковывал дочери, периодически поглядывая в сторону. Он немного сместился, чтобы увидеть, на кого так оглядывается Рон Уизли: оказалось — на младших Малфоев. Драко с женой Асторией, в девичестве Гринграсс, провожали в школу сына Скорпиуса. На мгновение их скрыло клубом дыма, и сквозь эту мутную пелену Томмазо показалось, что это молодые Люциус и Нарцисса провожают Драко — настолько они все были похожи. Семью Малфоев тоже оправдали благодаря Грейнджер: она дала показания о помощи Драко в побеге из Малфой-манора, когда «Золотое трио» попало в плен к Пожирателям, и о том, что Нарцисса помогала им весь тот год, который они провели в поисках крестражей, посылая им с личным домовиком еду, деньги и сведения о действиях Пожирателей. Люциусу, ввиду отсутствия у него волшебной палочки в тот год, вообще ничего не смогли инкриминировать. После суда Нарцисса уехала во Францию. Ходили слухи, что с Люциусом она развелась из-за связи с Поттером, и став снова Нарциссой Блэк даже родила ему внебрачного сына, который теперь наследует и Поттерам, и Блэкам. Но так это или нет — никто достоверно не знал. Как и не знал того, что на самом деле произошло в ночь Битвы за Хогвартс в Запретном лесу: Волдеморт выпустил в Поттера Аваду и благополучно скончался на месте, как потом решили Невыразимцы — от отката, а Поттер исчез. Просто растворился в ледяном воздухе майской ночи, как кусочек сахара в горячем чае, на глазах у изумлённой публики. Поттеровский Орден Мерлина за успешный поиск и уничтожение крестражей и самого Волдеморта до сих пор ждёт хозяина в Зале Славы Хогвартса. Нарцисса со старыми знакомыми не общалась и в Англию не приезжала. Малфои на каверзные вопросы о ней презрительно кривились, а если у нее и был ещё один ребенок, то в Хогвартсе он учиться не будет уж точно.***
Едва не сбив его с ног пробежал сын Джиневры Томас — кажется, старший, но в возможно, что и средний: Джинни явно вознамерилась догнать маму Молли не только габаритами, но и количеством отпрысков — их у нее уже было четверо или пятеро, он точно не помнил. — Мам, мам, там нашу Виктуар целует Тедди Люпин, — возбуждённо завопил ребенок. Он вздрогнул, услышав знакомую фамилию, и оглянулся на рослого парня, с ярко-желтыми волосами, которые стремительно меняли цвет на пурпурный с черными прядями, и высокую красивую блондинку, с ярким румянцем на щеках. Они шли, взявшись за руки, по перрону в сторону Уизли. Ничего общего с родителями, кроме способности менять цвет волос, как мать, у парня не было. — Папа, ну пойдем, пора уже. Старшая дочь нетерпеливо подёргала его за рукав вельветового блейзера. Он докурил, уничтожил окурок щелчком пальцев и подошел к своей семье: супруга, драгоценная и изящная Лучиана — последняя любовь, верная подруга и утешение, четырнадцатилетняя дочь Лили с густой копной иссиня-черных локонов и такими же черными глазами, и его зеленоглазое сокровище — Гарольд. Гарри. — Пап, а если я не попаду на Слизерин? — сын опять нервничал, кусал губы и накручивал себя. — Дорогой, мы же с тобой это обсуждали: не важно куда тебя распределит Шляпа, хоть на Хаффлпафф, важно, чтобы ты чувствовал себя комфортно. — Он нежно пригладил черные непослушные волосы сына и обнял его за плечи: — Это ведь на целых семь лет. — Да, но… ты ведь не огорчишься, пап? — Ребенок, твоя сестра распределилась в Гриффиндор, и в любом другом Доме с ее горячим итальянским темпераментом ей было бы некомфортно. Я закончил Слизерин. А человеку, в честь которого ты назван, Шляпа предложила два факультета на выбор, и, я надеюсь, он своим выбором был доволен. Не рассуждай — чувствуй! Лили нетерпеливо подпрыгивала рядом, высматривая в толпе подруг и поклонников. — Дорогая, ты можешь идти к подругам. Супруга поправила ленту в волосах дочери и поцеловала ее в лоб. Он обнял дочь на прощание, расцеловал в обе щеки и подтолкнул к вагону. Школьная мантия взметнулась за ее спиной, как крылья летучей мыши. Он усмехнулся, вспомнив те прозвища, которыми его в свое время награждали ученики. Отнес в вагон модные зачарованные детские саквояжи и клетку с вороном сына, и вышел обратно на перрон. Паровоз внезапно зафыркал, как издыхающий фестрал, и издал протяжный гудок. — Пора. Он поцеловал сына в лохматую макушку и украдкой смахнул предательскую слезу: несмотря на то, что характер его значительно улучшился, а дети никогда не слышали от него дурного слова, сентиментальные порывы он по-привычке давил, по крайней мере, на людях. — Пиши так часто, как сможешь. — Лучиана улыбалась чуть грустно, но в то же время с гордостью: — Мы с папой любим тебя! Лучиана поцеловала сына ещё раз, и Гарольд поднялся в вагон. Он стоял и смотрел на эти счастливые детские лица, прильнувшие к стеклу, и думал о другом черноволосом зеленоглазом мальчишке, подарившим им этот мир и эти улыбки. И ещё раз, в который раз, мысленно пожелал этому мальчишке любви и счастья, где бы он ни был, в любом из миров. Рядом с сыном мелькнул платиновый отблеск, и он опять улыбнулся: история развивается по спирали, а чёрное и белое всегда прекрасно оттеняют друг друга, как во вражде, так и в дружбе. Поезд наконец-то тронулся, и он машинально потёр левое предплечье, где под слоями новых разноцветных татуировок прятался выцветший череп метки. Метки, которая не беспокоила его уже девятнадцать лет. И все было хорошо.***