***
Дворец Гарнье, в котором и расположилась знаменитая Парижская опера, впечатлял размахом, монументальной роскошью и возвышенностью, о которой любой неравнодушный к искусству человек не пренебрегал твердить. Мне довелось ощутить дух истории на себе, и я не знал, чем был вызван подобный трепет: росписями Марка Шагала, парадной лестницей, «падающей» люстрой или же компанией. О’Нил, видимо, решила завоевать титул главной модницы, выгодно выделяясь на фоне других дам, но абсолютно лишённая жеманства. Или же просто отрывалась на свободе, вспоминая скучный университетский дресс-код. Нам хватило и костюмов. Обменявшись впечатлениями, посмеявшись над туристами, по неопытности застрявшими у позолоченных перил, мы распрощались. Центральная ложа для двоих открывала полный обзор на действие. Фиолетовый оттенок линз бинокля преломлял свет, акцентируя внимание на статном оперном певце. Придерживая себя за живот, словно так ему было легче тянуть высокие ноты, принц Тамино отдавался зрителю, умоляя проследовать за собой и разделить лишения на пути к спасению прекрасной Памины. К счастью, немецкий понимался проще французского. Было немного стыдно перед искушённым Вишней, с величайшим наслаждением впитывавшим каждое слово, паузу и придыхание исполнителя, поскольку аксессуар я использовал не по прямому назначению, разглядывая Сару и Аарона. Перед началом они поменялись местами с пожилой парой, расположившись у крайнего прохода. Первые пятнадцать минут добросовестно слушали, затем — нашли занятие поинтереснее. От нехватки острых ощущений, а иначе я не мог объяснить их порыв, Хилл, притворившись, что уронил программу, скользнул под подол длинного красного платья О’Нил, медленно ведя рукой выше, образуя складки из ткани и заставляя прикусившую губу девушку раскрутить не по этикету перекинутые друг на друга ноги. Его чёрные глаза светились озорством пуще блестевших в свете софитов музыкальных инструментов. Мог представить, как он дразнит её, выводя узоры на внутренней стороне бедра. Идиллию нарушили громкие причитания возрастной леди, всплеснувшей руками от возмущения и упрекнувшей оскверняющее искусство молодёжь. Пока разомлевшая Сара хлопала ресницами и старалась не смеяться, Аарон схватил её за руку, и они, точно подростки, бегом унеслись во тьму неосвещённой части зала по направлению к выходу. — Кхм, там… — Каждый раз одно и то же, — бросив программу на круглый столик, встал с места Вишня. — Ты идёшь? Одарив сцену тоскливым взглядом, он скрылся за шторой ложи. Я шёл за ним по пятам, и вскоре мы оказались перед неприметной дверью. С детским любопытством разглядывал, как Вишня шаманил над замком и открывал доступ к винтовой лестнице для персонала. Естественно, мы могли воспользоваться и нормальной дорогой, но его доверие приятно грело нечто внутри. Он часто бывал здесь, потому что быстро семенил ногами, спускаясь по спирали и перехватывая поручни точно до и после разрывов. Браун демонстрировал крайнее негодование, упрямо засунув одну руку в карман брюк, но я видел его полуулыбку, когда на поворотах широкая спина ускользала, являя точёный профиль. — Я с вами смогу хоть раз дослушать до конца? — с порога осадил он, крутя номерок на пальце. Виновники нашего незапланированного антракта уже в верхней одежде довольно жались друг к другу, стоя у гардероба и заговорщически переглядываясь. Сара обнимала Аарона за талию под пальто, доверчиво смотря снизу вверх. — Есть идея получше, — качнув О’Нил в другую сторону, наклонился к ней Хилл. — Мы поедем в квартиру к Эммануэлю. Сегодня среда, и мой старинный друг будет рад нашей компании. Он говорил это, глядя ей в глаза, но обращался ко всем. Забрав наши пальто, Вишня только придержал дверь, предлагая поскорее сменить локацию. Я вышел не последним. И это всё, что следовало знать о наших развивавшихся взаимоотношениях.***
Теснота заднего сидения, не рассчитанного на троих пассажиров, понимающие улыбки водителя такси в зеркале заднего вида, хоровое исполнение Марсельезы. Елисейские поля, ряды обнимающихся пятиэтажных домов с мансардами и узкие окна со ставнями. Громкие приветствия, звон поцелуев на щеках и губах. Я попал в настоящий Париж — неприкрытый и толерантный, готовый спрятать в темноте желания своих жителей, чтобы утром выпустить из объятий и покорно ждать следующей встречи. Следуя за друзьями по узкой прихожей, еле успевая осматриваться и прижимая очаровательную француженку, чтобы почувствовать тепло, я ощущал себя свободным. Мне жали руки, предлагали начатые сигареты прямиком из чьих-то губ, стаканы с тёмным алкоголем… Словом, до овальной гостиной я дошёл во всеоружии. Мало что помнил с того безумного вечера, оттого и лелеял каждый обрывок, сдаваясь ностальгии в период осенней хандры. Хорошо отложилось, как, подняв руки над собой, Вишня с кухни нёс три фужера с шампанским. Оценив моё амплуа, попутно шепнул что-то кудрявой брюнетке и довольно заулыбался. Меня тут же развернули к себе, вовлекая в танец. — Стефани, — представилась девушка, опуская голову на плечо и забирая тлеющую самокрутку изо рта. — Ты друг Вишни? — Мы приятели, — отстранённо пояснил я, отказываясь от испачканной красной помадой сигареты. — Он бы не привёл сюда приятеля, — двигаясь в такт, подпевала мелодии она. Ив Монтан. Французская классика. В самом центре Сара танцевала с Аароном. Они целовались. Так… открыто и пылко, что меня точно ледяной водой окатили. Я не спрашивал, чем закончилась история с его будущей поездкой в Индию, не лез с вопросами относительно их признания, не думал, что будет, когда… И будет ли. Квартира Эммануэля, точнее — её открытая для веселья часть, походила на убежище для духовно страждущих людей. На место, где каждый может быть собой. Даже с учётом необычного состава табака, что ловко добила моя новая знакомая, я не сомневался — здесь никого не осудят. — Смотри-смотри! — лепетала на французском Стефани, задорно смеясь. Я тоже рассмеялся. Сара наступила на подол платья, запутавшись в нём окончательно, и вцепилась в плечи партнёра, надеясь не упасть. Хилл, не раздумывая, подхватил длинные металлические ножницы, которыми резали тонкую табачную бумагу, и присел на корточки, удерживая сигарету зубами. Ткань затрещала, и небольшой вырез увеличился до бедра. Если верить благодарному поцелую, ей стало много удобнее. — Давно ты знакома с ними? — собирая известные слова в конструкцию, спросил я у девушки. Получалось на удивление складно. — Несколько лет, — немного подумав, ответила Стефани. Она была пьяна, но говорила вполне связно и чётко. — Аарон дружит с моим братом — Эммануэлем, он сейчас в отъезде, но, уверена, думает о нас. Они всегда вместе, — имея в виду Хиллов, — раньше часто бывали у нас, но никогда не звали к себе. — Почему не звали? — А мне откуда знать? — захлопала ресницами она, подтянувшись к уху. — Может, боятся, что родители узнают об их отношениях от посторонних. — Каких отношениях? — шептал я, вдыхая запах её волос. — Очень близких отношениях, — касаясь губами кожи на моей шее, дразнила Стефани, опуская ладони ниже пояса. Мне стало жарко, и я по привычке стал искать глазами Сару, словно она единственная знала, где находится спасительный кран с водой. Нашёл, как и полагается, рядом с братьями. Теперь они танцевали втроём, меняясь местами и задевая другие пары. Звуки притихли, всеобщее движение замедлилось. Я словно рисовал картину, выпрашивая у законов физики жизненно необходимую паузу. Мысленно взяв кисть, я замер у самого полотна: мне явился их истинный лик. Зачарованные танцем и друг другом, они закрыли глаза, кружась. В своей бесконечной карусели притворства и недомолвок. И ни один из них не желал явить чувства большому миру. Они дышали тайными играми, попросту не умея иначе. Я понял, что Аарон никогда не расскажет отцу правду, Сара, скорее всего, спасует перед побегом, а Вишня ни за что не покинет семью. Они захлебнутся в своих противоречиях, если хоть на шаг приблизятся к воплощению Великого замысла в жизнь, изничтожат саму суть всего между ними происходящего. Оставят только горечь потерь. Их цель — не конечный пункт, а сама дорога. Вишня выхватил мой застоявшийся взгляд, очень двусмысленно забрав Сару себе, и перегнул её через колено, завладевая губами. Показал, что нужно делать, хотя его подарок в виде вовсю исследующей меня брюнетки я разгадал сразу. Спасибо, Пьер, я запомню твою неоценимую помощь. Так я думал, пока утром не открыл глаза, оказавшись в чужой постели. Густые спутанные волосы, изящная спина Стефани, высунувшей одну ногу из-под одеяла, отрезвляли куда лучше человека, заглянувшего к нам на праздник. Нашарив очки, я резко сел и так же резко пожалел. Голова походила на огромный чан, по которому кто-то неумолимо скрёбся, плечи чудом удерживали груз на себе, а небо молочного цвета, говорившего о приближающемся рассвете, слепило. Короткий смешок напомнил, что мы здесь не одни. Стоя в проходе, готовый хоть сейчас совершить прогулку до центра и обратно Вишня выжидательно смотрел на меня, раздражая талантом не болеть похмельем. «Да, приятель, пить я тоже не умею, а твои коварные улыбочки не способствуют выздоровлению». Бегло глянув под одеяло, обнаружив себя совершенно обнажённым, зарделся. Браун губами спросил: «ну как?» и, не получив ответа, тихо посмеялся, поднося маленькую чашечку к губам. Не отпив, передумал и оставил эспрессо на тумбочке для меня. Под его руку поднырнула Сара, прося поторопиться, а потом застала меня, прикрывающего грудь простынёй, и зажала рот ладонью, щурясь от смеха. Вишня снисходительно закатил глаза, разворачивая её обратно и подгоняя лёгкими хлопками по ягодице. Кивнув на разбросанную в духе абстракционизма кучку одежды, прикрыл за собой дверь. На одевание ушло несколько минут. Уходя, безмолвно попрощался со спящей француженкой. Подумывал оставить ей записку, но не нашёл, что сказать, а благодарить за ночь счёл недостойным. И всё же, медленно спускаясь по ступенькам, жмурясь от ожившего геометрического узора плитки, ощущал незавершённость. Не знать подробностей первой ночи с женщиной, тем более с такой красивой, было, знаете ли, очень обидно. Они стояли на тротуаре, приглушённо переговариваясь между собой, точно боялись разбудить пустую улицу. Передёрнув плечами, я придержал дверь, но бронзовая ручка выскользнула из влажной ладони, порождая грохот. — Без комментариев, — поднял руки я, заставляя хихикающих сообщников притихнуть. Сара разорвала объятия с Аароном, впуская меня в их цепочку, и мы вчетвером покинули квартиру Эммануэля на Елисейских полях.***
С момента нашего приземления в Лондоне прошло шесть часов. Летели на самолёте, казалось — на вертолёте. Так плохо мне не было никогда. И одновременно так хорошо тоже. Антуан пригласил к ним на Рождество, ребята не возражали, и внутри стало радостно от возможности однажды вернуться. Под действием ударной дозы анальгина я вполне себе функционировал, сам нёс сумку, хоть Хилл и предлагал свои услуги, лавировал в лабиринте ограждений в аэропорту, даже отвечал на издевательские вопросы друзей, что же такого со мной приключилось? Смейтесь-смейтесь, вот потренируюсь, и такое соревнование устроим! С лёгкой подачи родителя серебристый кабриолет сменился на чёрный Феррари с полноценной крышей, а О’Нил помчала нас «домой». Выехав за пределы города, поменялась местами с Аароном, погнавшим автомобиль на соответствующей характеристикам скорости. Он вёл намного уверенней, чувствуя работу всех систем, и мне стало любопытно, как такой опытный водитель попался пьяным и временно лишился прав. Видимо, рассуждал я вслух, потому как Сара, сидевшая вместе со мной на заднем, стушевалась и подалась вперёд, осторожно обнимая Хилла за шею, чтобы не отвлекать. Откровение поразило: оказывается, это не он, а она напилась в баре после небольшой ссоры, возомнила себя великой гонщицей и вписалась в ограждение в самом центре Парижа. Сама не пострадала, но принадлежавшее брату авто подпортила. Чудом подоспевший Аарон «дал слабину», нахамил полиции и взял всю вину на себя. Остаток дороги провели за пустой болтовнёй. Учитывая моё похмелье, радио никто не включал. Оксфорд встретил густыми серо-синими тучами, полупустой парковкой и коллективным желанием пофилонить до конца недели. В понедельник Сару ждало собеседование, и это тянуло на достойное оправдание. По крайней мере, мы с Вишней так решили. Парни курили, пока О’Нил по стационарному телефону созванивалась с отцом, чтобы сообщить об успешном прибытии. Вернувшись в замешательстве, поведала, что он ведёт себя странно и собирается прилететь сюда ближайшим рейсом. Развивать новость и сыпать догадками не стали. Мало ли какие тараканы заползли ему в голову. Оказавшись в комнате, я меланхолично разбирал сумку, раскладывая вещи по законным местам. Хотелось покончить с этим как можно быстрее, чтобы остаток дня отоспаться и не ронять достоинства перед прозябающим на занятиях Дереком. Вспоминая сегодняшнее утро в компании девушки, улыбнулся: мне будет чем похвастаться. Но сперва об этом узнает Долорес. Сумка продемонстрировала пустое дно. Погасив вспыхнувший тревожный огонёк, убедив себя, что мистика — плод коммерции и маркетинга, я повторно проверил отделения и сжал кулаки, дрожавшие от напряжения и липкого холодного страха. Сопоставив последовательность событий, отбросив пьяный угар, истерично рассмеялся. Внимание, вопрос: какова вероятность того, что мистер Хилл разбудил свои родительские инстинкты, и его порыв рвануть в Англию никак не связан с таинственной пропажей моего дневника? Сняв очки и с силой сжав волосы, сел на постель. Я должен думать рационально, не паниковать заранее и взвесить условия прежде, чем поделиться опасениями с главными героями моего эротического романа. Если всё так, как выглядит, а блестящий талант усложнять жизнь не изжил себя, мы в заднице. Понимание того, насколько сильно я облажался, тупой болью пульсировало в висках. Моя оплошность станет триггером для них. Я уже лишил их выбора, снимая ответственность и всучивая путёвку в самостоятельное будущее, которого они так желали. Бон вояж! Хорошо, что во мне было так много алкоголя, с трезвой головой я бы сразу сломался. Просидев так до потери ногами чувствительности, принял самое эгоистичное решение — свалить часть груза на ребят. Нашёл всех разом в комнате Хилла. Они лениво валялись на широкой кровати, сминая покрывало и играясь с невесть откуда взявшимся балдахином. Сердце не пело от радости, а нужные слова никак не находились. Криво, путано, но закончил объясняться, в душе надеясь, что они а) простят мне шпионаж; б) покрутят пальцем у виска и отправят отдыхать, обвинив в озабоченности и опровергнув тревоги. Но этого не произошло. Ничего более не происходило, отпечатываясь в памяти отрывками немого кино. Вот мой затылок врезается в стену, а я висну над полом, удерживаемый Вишней за грудки, одежда больно впивается в кожу, но я, точно мазохист, наслаждаюсь каждым болезненным сокращением. Вот Хилл, переварив услышанное, со вселенским спокойствием поднимается с постели, выуживая из шкафа только что разобранный саквояж, и бросает по центру комнаты. Отдаёт молчаливый приказ собираться. Я не мог поверить. Вариант с честным признанием, почти сорвавшимся с его губ однажды, категорически не рассматривался, и о мотивах мне было не суждено узнать. По иронии судьбы, они вдруг поняли, что побег — не выход. И никогда таковым не являлся. Воздвигнутый как идея фикс, как нечто неизбежное, судьбоносное и великожертвенное, план Аарона Хилла рассыпался в прах, преображаясь в единственный оставшийся путь. — Возьми самое необходимое, — обращаясь к Саре сухим строгим голосом. Он словно отключил эмоции, становясь бесчувственной машиной. — С остальным разберёмся. Документы на мне. Вишня… Браун стоял, не шелохнувшись. — … найди пару сумок для денег. И побыстрее, у нас не так много времени. Отрешённо кивнув, он вышел в коридор, прикрывая за собой дверь. Теперь я знал, как выглядят люди, волей обстоятельств теряющие семью. Вмиг осунувшееся лицо Сары, с трудом поднявшейся с кровати, жёсткие, почти механические рывки Аарона, вытрясавшего ящик стола в поисках двойного дна, ушедший оптимизм Пьера, пропавшего где-то по ту сторону раскола. — Иди сюда, — вытянув руку, Хилл крепко обнял её, целуя в лоб, а затем обхватил щёки руками, заглядывая в глаза. Они молчали, гладя друг друга по волосам и шее, прижимаясь лбами и беспрестанно кивая. В знак неотвратимости решения. Резко отстранившись, О’Нил принялась распахивать тумбы, вытряхивать содержимое шифоньера, носиться, как маленький ураган, бросая общие вещи в призывно раскрытую дорожную сумку. В это время Вишня влетел обратно, опуская два наполненных бумажными купюрами рюкзака на постель. Где взял — не ясно, да и не важно. Я сел на банкетку, молчаливо наблюдая. — Этого хватит до первой поры, дальше я найду способ передавать вам средства, — громом прозвучавшее «вам» заставило комнату погрузиться в звенящую тишину. — Кто-то должен остаться, чтобы дать фору и задержать отца. Связываться будем через Эммануэля, он сейчас в Германии, и это не вызовет подозрений. Да, я тоже улучил момент пораскинуть мозгами. Книга выпала из рук Сары, раскрываясь посередине. — Пьер, пожалуйста, — она давилась подступающими слезами. — Береги её, — обратился он к Аарону, не стараясь заткнуть пустоту глупой репликой из какого-нибудь глупого фильма. Он брал с него клятву. Потому что вверял самое ценное, что имел. — Нет, — разревелась Сара, вонзаясь ему в грудь и сжимая ткань футболки на спине в кулачках. — Я никуда без тебя не поеду, никуда, и плевать, будь что будет, только не бросай нас. Пьер, не смей оставлять меня! Не смей! Вишня позволял ей царапать себя, как позволял и всё остальное, привносившее радость в её жизнь. Он жадно вдыхал аромат волос на макушке, опустив веки. Аарон достал что-то из сложенной стопки, рассыпая ту по поверхности, и вплотную подошёл к брату. — У меня было время на подготовку, и я не потратил его даром. Вишня смотрел на протянутый паспорт гражданина Соединённых Штатов, как на тикающую бомбу. Выпустив Сару, на выдохе перехватил и развернул документ, всматриваясь в собственную фотографию с другим именем, фамилией, датой и местом рождения. Ладонь Хилла жёстко легла ему на затылок, и они соприкоснулись лбами. — Ты нужен мне, — в неком отчаянии рыкнул Аарон, нажимая на шею. — Я не справлюсь без тебя. Ответом послужил брошенный в сумку портсигар. Убегали налегке. Не тащили за собой ничего из прошлого, обрубая канаты, чтобы те не тянули обратно. Перед контрольной проверкой Сара присела рядом со мной на корточки. Вручив мне сборник с мифами Древней Греции, сжала мои пальцы. — Оставь его себе на память обо мне. И не говори, чем закончилась история. Я силой отвёл глаза, разглядывая царивший беспорядок. Заметив одну примечательную вещицу на небольшой тумбе, бросился к ступившей за порог подруге. — Возьми! — я лихорадочно всовывал золотые часы в расслабленную ладонь. — Они с секретом, я точно знаю, механизм, отвечающий за дату, встал не просто так, это обманка. Не отошедший от обрушившегося мира Вишня грубо велел мне не задерживать их, но мы с О’Нил успели обменяться понимающими взглядами. Тогда — в библиотеке, когда она плакалась мне в жилетку, — я заметил небольшой сбой. У нас не было лишних минут на прощания, у меня не было лишней секунды для мольбы о прощении, только одно мгновение, в которое я почувствовал прикосновение тёплых мягких губ к своим губам. — Прощай, дорогой друг. Я никогда тебя не позабуду. И она испарилась. Оставив лишь тлеющий поцелуй и шлейф свежих духов. Я слышал их спешно ускользавшие шаги в коридоре. Они скрылись так же быстро, как и вошли в мою жизнь. Сборник плотно лежал в ладони, и, сев на пол, я привалился спиной к кровати. Раскрыв форзац, перестал дышать, а в глазах предательски защипало. Сара соорудила себе новую закладку, коей послужило наше с ней фото. Удерживающая учебник под мышкой О’Нил, опустив голову мне на плечо, сложила вулканский салют из «Звёздного пути» свободной рукой, а я стоял истуканом, порядком измотанный. В тот день Кэнди снимала на полароид каждый наш шаг, безапелляционно заставляя улыбаться и не сутулиться. Если бы я только знал, сколько лет буду хранить снимок, непременно бы поборол усталость и даже улыбнулся. Посреди первой лекции на следующее утро в аудиторию ворвался декан и не кто иной, как мистер Хилл. Убитый бессонницей, правдой и невозможностью что-либо изменить. Не дожидаясь вежливого обращения, я встал и добровольно проследовал на выход. Предстоял тяжёлый разговор, но навряд ли он мог хоть на долю сравниться с тем, что я пережил накануне. Я надеялся, боже, я так надеялся, что они знают, что делают, пересекая океан. Дверь, ведущая в кабинет директора колледжа, тихо закрылась, а на стол упал мой изрядно потрёпанный ежедневник. Не представлял, что Антуан испытывал в момент прочтения, но догадывался о причине крайне потерянного вида. Состояние мистера Хилла нельзя было охарактеризовать через палитру агрессии, ярости или злобы. Я бы сказал, он раскаивался. Не желая выступать в роли допрашиваемого, набрался мужества и спросил первым: — Вы помните сборник с древнегреческими мифами, который подарили Саре в честь поступления? — вздрогнув от звучания моего голоса, Антуан смерил меня вопросительным взглядом. — Её любимая сказка… — О Психее и Эросе, — царапающим горло шёпотом. — Я часто читал ей в детстве перед сном. — То была другая книга. Изготовленная непосредственно для чтения, а не для красоты. В той, что мне оставила Сара, есть один любопытный момент. Последний абзац написан на первой, пробной версии эсперанто, Вы должны знать об этом. Как должны знать и то, чем закончилась история в этой трактовке, — старший Хилл, всё ещё пребывая в агонии тяжких чувств, подставил себе стул. — Психея не вознеслась к богам на Олимп, обретя бессмертие, как это излагается в классическом варианте. Зевс подарил им одну человеческую жизнь на Земле, — мужчина опустил глаза в пол и упал локтями на колени, зарываясь в волосы. — Миг от вечности, чтобы запечатлеть свою любовь. — Ты знаешь, где они? — сжав кулаки, он обнажил зубы. — Нет. Я не лгу, я не имею ни малейшего представления об их местонахождении, — Антуана не устроил мой ответ, и я сорвался, не выдерживая давления и грызущего чувства вины. — Почему Вы не можете дать им шанс?! — Это невозможно… — в пальцы зашептал он. — Потому что Вы настоящий отец Сары? — мистер Хилл ошарашенно взглянул на меня, борясь с эмоциями, и я удостоверился. — Вы любили свою сестру. Как женщину. И она подарила Вам дочь. — Мальчик, ты бредишь… — Иначе зачем Вы каждый день носите её фотографию в медальоне, когда во всём доме нет ни одной фотографии Вашей жены? Вы строги к сыновьям, в то время как Саре сходит с рук любая шалость. Вы называете её своим сокровищем, потому что это ваша с Сильвией дочь. Молчание. Набатом ревущая тишина. — Ты сказал ей об этом? — каждое слово, вымученное и выстраданное задолго до вскрытия карт. — Это бы не изменило их решения. — В ней их кровь, — он повернулся ко мне, не в силах скрыть тяжёлую печать, лёгшую на некогда бодрое лицо. — Как и в крови Сильвии Ваша. Готовы ли Вы потерять своих детей за грех, который сами совершили? Антуан ничего мне не ответил, только жестом попросил выйти и оставить его. Больше мы не встречались. — Печально, — заключил Гаррет, с которым мы перешли на «ты» несколько часов назад, выгоняя последнюю янтарную каплю коньяка из второго графина. Та разбилась рядом со стаканом, и главный редактор раздосадовано оставил попытки добить уровень напитка. — Как посмотреть, — я вытащил палец из рукописи, поглаживая самодельный переплёт. — Здесь не про счастье, — пожал плечами я, отмечая, что наше пребывание в пустом офисе порядком затянулось. Единственный источник света — лампа на рабочем столе да окна соседней офисной высотки — намекали на поздний час. — Это своего рода напоминание о закономерностях жизни. Желания имеют свойство сбываться. К этому нужно быть готовым. — А говорил, здесь нет морали, — поджал губы он, повторно обводя в журнале моё имя и название книги. — Видишь ли, в чём дело, — стул скрипнул, а спина заныла от долгого сидения. — Я просто ненадёжный рассказчик. — И что же с ними стало? — спросил он, немного погодя. — С кем? — С Кассандрой, Бенджамином и Мишелем, разумеется, — хитро улыбнулся редактор, оставляя несчастную ручку в покое, а я уж успел позабыть, какими именами наделил вас, чтобы скрыть нить выдумки, пронести её через строчки дневника. Кажется, у меня не вышло. К собственному стыду, не сказать, что я особо пытался. — Этого автору неизвестно. Главный герой доучился в Оксфорде и тоже навсегда покинул Британию. — Ну, а ты? Гаррет Фостер, ожидавший бурных откровений с моей стороны, тоже встал, неторопливо плетясь к месту своего секретаря. Скрип выползающей из горлышка пробки отозвался предвкушением новой долгой беседы. — Ну, а я… А я больше никогда не бывал в Париже.