Словно лист по реке

Вечернее метро было шумное и людное, забитое, как подушка перьями — деревенская такая подушка, домашняя, бабушка дрожащими грубыми пальцами собирала пух и толкала в зев грубой, некрашеной ткани, щурясь и сама себе застя свет. Потом на эту подушку — сверху — пошьют наподушник, чтобы перо не лезло, наденут наволочку, красиво, треугольничком, взобьют, чтобы наглый рыжий кот с апельсиновыми глазами прижал ее своей важной, пушистой жопой — а потом приедешь ты, и после баньки уткнешься лицом в эту подушку (не забудь перевернуть), и мирно сладко вздохнешь — хо-ро-шо. И весь мир твой в этой подушке, в этом сонном тепле и рыжей жопе на твоих ногах. Клара прошмыгнула мимо закрывающихся дверей в последний момент, едва успев спереди сграбастать в кулаки подол платья — плотно натягивая его сзади, чтобы не прижало. Подол был длинный — до лодыжек — слоистый, как торт, и такой же цветной — когда-то давно, до того, как был застиран до потускневших серовато-пастельных оттенков синего, розового и фиолетового. Джинсовка, которую она накинула чисто символически, вытерлась в локтях почти до дыр и была узковата в плечах — не критично, но не застегнешь. Ну и к черту, подумала Клара, гордо выпрямляясь — как дядь Даня учил — но одного подозрительного взгляда охранника хватило, чтобы обратно согнуться в три погибели и попытаться слиться с толпой, чисто рефлекторно. Ну и к черту. Спичка обнаружился у автомата. Он незаинтересованно и лениво тыкался в глянцевые полустертые параллелепипеды кнопок, надеясь на то, что какая-нибудь халява перепадет ему велением манны небесной или сошедшего с ума от противоречивых сигналов механизма. Судя по жестко сжатым обкусанным губам и резкому, узкому прищуру слегка раскосых грушево-желтых глаз, ни то, ни другое сегодня к Спичке благосклонно не было. — Привет. Зрачки Спички коротко метнулись в ее сторону, будто дротик — долетели, попали в самую сердцевину остро и обидно — и снова вернулись к автомату. Спичка лениво всунул в жадную вертикальную щель горсть металлической крупы — десятчиков и пятаков — и вдавил костяшками невыразительную розовую кнопку. — Ну, привет. Автомат загудел. Охранник, наблюдавший за ними с подозрением, отвлекся на незадачливого худого мужичка лет сорока с лишним, попытавшегося пролезть через турникет без оплаты, сунувшись сразу за кем-то. Клара на мгновение представила, что это был Собакк или Спайкер, а завывания, доносившиеся откуда-то из глубины станции — распевка реального ниггера, который вот-вот душевно затянет Боба Дилана. Банка энергетика с аниме-тян, показывающей то ли пис, то ли виктори, сжатая в разбитых пальцах Спички, почему-то, прогнала это ощущение. — Два дэ лучше три дэ, — наставительно ляпнула Клара, засунув руки в карманы джинсовки и качнувшись с пятки на носок. — Шаболдаться целыми днями по улице, проебывая школу, пизже учебы в гребаном медицинском, — философски ответил Спичка, невнятно дернул рукой — будто чокнувшись с кем-то невидимым — и хватанул сразу полбанки тремя широкими глотками. Острый кадык на мосластой, черной от дешевой железной цепочки шее ходил быстро и неровно, и Кларе до боли хотелось ткнуть в него пальцем. На выходе из метро им в лицо ударил запах поздней весны на окраинах: липкие медовые цветы и почки, запах кислых щей из приоткрытых окон обшарпанной пятиэтажки и густой мясной дух из шавермешной, где наверняка готовили не то что кошечек-собачек, а крыс — их и больше, и пожирнее будут. В глубоких проплешинах асфальта стояла грязная вода, живописно обрамленная ареолами маслянистой, нефтяно-черной грязи. Клара наступила в нее — брезгливо попрыгала на одной ноге, пошаркала подошвой по выступающим из асфальта камушкам — поймала насмешливый Спичкин взгляд. Отвернулась. — Ну и как тебе новая семейная жизнь? — Каждому из нас? — уточнила Клара. Они зашли в темный — хоть глаз выколи — туннель под автострадой, где воняло мочой и перегаром, и Спичка уверенно зацепил ее за локоть — чтобы не утащили, наверное. Эхо скакало вокруг, как зеленый чертик, когда напьешься. — Давай ты сначала, что ли. Ты сколько у этого своего татара живешь? Второй год? Третий? — Да какой тебе Артемий Исидорович татар, — Спичка глухо хмыкнул — везде, вокруг, впереди и сзади, слева и справа, сверху и снизу. — Монгол он. Полукровка. Хотя по нему и не скажешь. А вот твой — вылитый татар. — Судя по фамилии, мой вообще поляк какой-то. Хрен его разберёт. Заплатка на левом отвороте джинсовки грела душу. Дядь Даня пришивал ее бережно, неторопливо, стежки ровные — Клара так не умела и вообще все пальцы бы исколола, если бы взялась. Она потрогала подушечками плотную ткань в клеточку — в темноте, конечно, видно не было, но Клара так часто пялилась на нее в зеркале и так часто залипала, перед тем как одеть — надеть, голосом дядь Дани, на себя, Клара, надеть — джинсовку, что, казалось, помнила узор до миллиметра и могла расчертить без линейки. Полукруглая арка света — белого, в конце тоннеля, прям по классике — надвигалась медленно и неторопливо, и в ней едва можно было понять, где была крона дерева, а где — серое хмурое небо. — Ну так? — Кормят уток. Че, еда есть, одежда есть. На учёбу вон меня пнул. Ты знаешь, как я к вступительным готовился? Притаранил он мне, значит, книги — пыли метр, страниц по две тысячи. Зубри, мол. Постр-рел. Хотел же врачом стать? Я смотрю на него такой, дядь, ты чего, ку-ку, вступительные через три месяца. Я сам уже все перенаходил — не нашел ни черта, ага — ну, полистал. А он, походу, учился по ним. Там и за первый курс, и за второй. Наследие, блять, приданное, выйду замуж за анатомическое пособие. Где только раскопал-то их? Я в доме и не видел даже. Клара хихикнула: — А ты, по доброй домушной привычке, весь дом излазил в первые же три дня? — Ой, да че там лазить? Три комнаты, одна моя, заначка под трусами, трусы с корабликами. — Спичка помолчал. — Он заметил. Ну, что вещи трогали. Хрен его знает, как вообще, что это, экстрасенс, мать его. И не сказал ничего. Не заорал. Говорит, я тебе, Ярик, доверяю. Но больше тысячи пока не бери, у нас с зарплатой понты. Клара запнулась. Спичка потянул ее вверх, как строительный кран, и вперёд, как буксир, выдробливая асфальт быстрыми широкими шагами. Невнятной наружности мужики, заплывавшие в арку навстречу, уныло проводили их взглядом, даже не затянув сиплого "а сигаретки не найдется?". Двор распахнулся на них узким угловым проходом между двумя серыми панельными многоэтажками, упиравшимися плоскими крышами прямо в плоское небо. Телеантенны, едва торчащие, казались ни то мусоринами на экране, ни то трещинами в стекле. Скрип ржавых качелей, одинокая, застывшая вертушка карусели, чьи недавно окрашенные сидения были слабо оплеваны недавней моросью, упругая зеленая щетина, пробивающаяся из бритых голов шин, пустой бетонный рот песочницы. Все убранство, все богатство, вся Россия, день Бородина (нет). Спичка по-джентльменски предложил ей энергетик. Клара качнула головой, смахнула воду с перекладины карусели и примостилась на ней, упираясь коленями в ярко-желтое сиденье. — А мой тоже врач-грач, — снова запнулась — только теперь не физически, ногами, а языком о тяжелые, неповоротливые слова, застрявшие в глотке острыми осколками гальки. Сказать было одновременно и нечего, и так много чего, что Кларе казалось, будто ей вечности не хватит — что там этот крошечный час, два, три, что они просидят до поздних сумерек и ненавязчивого скрипения сверчков? — Хороший он. Очень. — Хуечень, — Спичка заржал. Оттолкнулся длинной костлявой ногой, и весь мир полетел куда-то вбок, смазываясь — Клара вцепилась слегка озябшими пальцами в перекладину, чтобы не свалиться, пока цветная суматоха набирала ход. — Ты знаешь, сколько у нас таких хороших было, когда детей забирали? И где они все? Дети? Знаешь? В Мытищах, в госквартирах — повозвращали их. — Звучишь как пафосный уебок. Клара зажмурилась. Но ощущение, будто она — огромная плавающая звезда, все время расширяющаяся и расширяющаяся, новое солнце, вокруг которого кружатся планетки, астероиды, другие звезды, туманности, галактики и весь прочий мир — осталось. Вязкая теплая мутная дурнота волной подкатила к вискам. — Ну и чем он тебе такой хороший? — А Артемий этот твой — что же, плохой? — Нормальный, — отрезал Спичка. — С придурью, конечно. Шаман какой-то из глуши, но вроде обычный такой, современный, без бубнов. Хирургом, вон, работает. Жить можно. — Ну, вот и дядь Даня нормальный. Спичка протарабанил пальцами — длинными ногтями, получался противный такой стукоток — по боку почти пустой банки с энергетиком: тарапам-тарапам, тарапам-пам-пам! — какую-то навязчивую прилипчивую классику. Кларе хотелось потарабанить ему по лбу, чтобы он немедленно, блять, прекратил — бесит. Же. Бесит. Нос этот его птичий, длинный и острый, веснушки полупрозрачные на щеках, ресницы соломенные. Взгляд — грушевый, проникновенный. Щенок золотистого ретривера, характеристика породы, основанная на оценке экспертов лапкис точка ру и отзывах владельцев собак: агрессивность — не агрессивная, дрессировка — легкая, дружелюбность — очень дружелюбная. Да только в чем беда: Спичка — не щенок ни разу. Спичка — злобный гоблин, живущий под постами во вконтактике и поливающий собеседников кипящим дерьмом. Вцепится в горло жертве, задавит, затравит — не отпустит. От золотистого ретривера в нем — порода охотничья, разве что, цепочка на уровне инстинктов: запах крови — стрелочка — азарт. Хорошо. Правильно. Клара мысленно произнесла — медленно, с ленцой: фас! — и почти увидела брызги крови на подоле. Почти. — Эй, — Спичка помахал ладонью у нее перед лицом — Клара резко подалась вперед и щелкнула зубами у самых подушечек. — Э, тихо! Поумерь свои крысячьи инстинкты. Кусучка, блин. Клара облизнулась и ощерилась — широко, агрессивно, обнажая зубы. — А ты грабли при себе держи. Др-р-ружок. Воркалось. В соседнем дворе мутузил палкой по турникам какой-то карапуз — мутузил так отчаянно, так самозабвенно, что, казалось, что весь его мир — это эта палка и этот ржавый турник с гнутой перекладиной. Мать орала на него, морщась от мигрени, он орал еще отчаянней и бил, бил, бил — бил, потому что не было у него ни свежей подушки, ни рыжей жопы, и так отчаянно не хотелось утром идти в детский сад. Кончился розовый энергетик, Спичка травил свои студенческие несмешные байки, подцепленные, как СПИД или сифилис с сайта анекдот точка ру в разделе две тысячи пятого года, Клара морщилась — не от баек, хотя и от баек тоже, но больше — от громкого, простреливающего виски насквозь звука металла и палки. Спичка поднялся, подставил ей локоть — джентльмен, м-мать его. Сквозь бетонную дорожку, крестом делившую двор на неровные, неравные четверти, пробивались одуванчики — где-то желтые, молодые, а где-то семенные и седые, и седые одуванчики Клара сбивала носками кед. Они разошлись как в море корабли — к разным станциям метро, едва ощутимо обнявшись на прощание — чтобы в следующую субботу снова столкнуться у оглохшего, заевшего автомата, сходящего с ума от противоречивых сигналов. Не_конец.