Не та Харуно

— …и я ему говорю, мол, делай, что хочешь, это твоя жизнь, кто я такая, чтобы что-то тебе запрещать. А этот придурок покивал с умным видом, типа: все, понял, я понял, не кипишуй, я уже приготовилась ждать наконец-то нормального признания… а он пошел и все-таки пригласил эту сучку на свидание! — под конец Ленкин злой голос предательски задрожал — не то от с трудом сдерживаемых слез, не то от желания кого-нибудь убить. Ну, как «кого-нибудь», одну блондинистую сволочь и убить. — Нет, ты представляешь?! Понял он, идиот с черной дырой вместо сердца! Чтоб я еще когда-нибудь что-нибудь… — Лен, ты ж вроде что-то там о друзьях навеки заливала, — напомнила ей ласково, ежась от холода и невольно ускоряя шаг. Окинула внимательным взглядом темный двор, покачала головой — кроме завываний ветра, да снега под ногами все равно ничего не было видно и слышно. — Говорила, — согласилась она, шмыгнув носом и шумно сопя в трубку. — Ну и чего тогда сейчас ревешь? Он тебе вроде еще в школе что-то предлагал, ты отказалась, мол, друзья-друзья, а сейчас ждешь от бедняги каких-то признаний. Тебе не кажется, что сейчас твоя очередь что-то говорить? Неосознанно начинаю сочувствовать Димке — Ленка всегда была такой… Ленкой. Невыносимой, упертой, эмоциональной… и как только его угораздило? Ладно еще, хоть взаимно. Хотя выносить друг другу мозги им это нисколько не мешает. — Нет, — почти сердито отвечает она, зверски разрывая что-то на части. Так, что даже я прекрасно слышу шум разрываемой бумаги. Поднимаю бровь, недоуменно моргаю, а потом вспоминаю, что та вроде недавно альбом собирала с их фотками — с окончания школы и аж до последнего курса универа. Ну что ж, философски вздыхаю я, покойтесь с миром. — Ну, тогда да здраствует френдзона, — усмехаюсь я, закатывая глаза и слушая усилившийся треск. Не то чтобы в это хоть кто-то серьезно верил — если сама Ленка не соберется, то у Димки терпелка кончится, все же он ее закидоны по поводу их отношений класса эдак со второго терпит. От мыслей меня отвлекает тихий, едва слышный писк. Напрягаюсь, останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Неужто котята? — Хэй, ты чего там притихла? — обеспокоилась вдруг подруга. — Живая еще или совсем околела? — Живая-живая, — успокоила я ее, обходя дом. — Тут пищит кто-то… — Не-не-не! Ксень, домой иди, домой! Никаких мохнатых клубков шерсти, в такую погоду каждый сам за себя! Пусть привыкают к суровой уличной жизни! — Они ж мелкие совсем, судя по писку, — осуждающе говорю я под тяжкий вздох Ленки, приближаясь к каким-то коробкам возле мусорки, из которых и доносился писк. — Где твое сострадание, о жестокая? Все, отстань, дай проверить хотя бы… — Ну, Ксе-е-ень, — противным голосом проныла она. — Вот именно с этих слов обычно и начинается всякая чертовщина в ужастиках! Не повторяй чужих ошибок! — скептически хмыкаю, старательно обходя огромную наледь возле баков. Та, поняв, что ее слова прошли мимо, подключила тяжелую артиллерию: — Теть Оксана вот совсем не обрадуется, если ты снова домой притащишь какую-нибудь живность! Она и так через раз грозится тебя в самостоятельное плавание выбросить, а ты ее еще и провоцируешь своими бродяжками! И вообще, она злая будет, ты и так после лекций задержалась, по темени домой возвращаешься, да еще и с мелочью в куртке… — Ты так говоришь, словно я ей ребенка хочу притащить, — закатываю я глаза, зажимая телефон между плечом и ухом, и присаживаюсь на корточки. Писк раздавался из-под кучи сложенных друг на друге коробок. — Причем даже не в первый раз. Кыс-кыс-кыс… — А они что, не дети? — резонно поинтересовалась Ленка, пока я, услышав усилившийся писк, чуть отодвигала в сторону коробки. — По геморрою все твои щенята-котята точно такие же, а иногда даже человеческих детенышей превосходят! Тихо фыркаю и качаю головой — у Ленки родители внезапно вторым ребенком решили обзавестись, так что та, наслушавшись младенческих воплей по ночам, утрам и в течение всего дня, тихо ненавидела все, связанное с пищащими-кричащими детенышами любого вида и происхождения. Даже клялась, что в ближайшие лет н-дцать внуков от нее родители не дождутся. — Логично, — соглашаюсь я. Наконец, мне удалось немного продвинуться внутрь завала, и я чуть отодвинула какие-то коробки от металлический стенки. — Кыс-кыс-кыс… ох ты ж ё! — Что там?! — Такая лапочка, — умилилась я, восхищенно разглядывая огромные голодные глазища во всю морду, смотрящие на меня из тени. Походу, залезть-то залез, а вылезти из-под коробок не смог, вот и распищался. Потянулась к лямкам рюкзака, чтобы достать оттуда всегда имеющийся запас кошачьей жрачки и насыпать немного сухого корма. — Пфп, — закатила глаза подруга, пренебрежительно фыркая. — Судя по всему, это таки кошак… вечно у тебя все кошаки — лапочки! Даже если они облезлые, беззубые и дранные как черт знает что… — Кыс-кыс-кыс, — зову тихонечко и негромко рассуждаю вслух, внимательно рассматривая настороженно приближающийся в сторону аппетитно пахнущей горки комочек шерсти. Вот же, еще и замерз, поди, вон как дрожит. — Лен, походу, ему месяца полтора, может меньше — больно мелкий, мерзлявый еще совсем. И как он только один тут оказался? Они обычно в таком возрасте еще с братьями-сестрами тусуются, да и мать надолго их не покидает… Долго-долго принюхиваясь и явно сомневаясь в том, как есть то, что дали, котенок неуверенно начал хрустеть. — Морозы, — равнодушно ответила Ленка, шелестя какими-то бумагами. — Плюс, я слышала, что в твоем районе опять стая бродячих собак завелась, а жрать всем хочется… этот вот, может, забился или сбежал, а его родичи… — Фу-фу-фу, какие мерзости ты мне говоришь. Пожалей мое бедное сердечко, оно не переживет таких откровенностей, — поморщившись, прошу я и риторически выдыхаю в воздух: — И вообще, где твоя любовь и сочувствие к братьям нашим меньшим? — Сдохли в муках под тяжестью жизни, — фыркнула она без всяких страданий в голосе. — Давай-ка домой лучше вали, сочувствующая ты наша, ты вообще-то сегодня в платье приперлась, а на улице холод собачий. — Ща, Лен, подожди. Слушай, а мелочь походу не чистая дворняжка… — задумчиво пробормотала я, рассматривая красивый и четкий узорчик на тощих боках. Конечно, у обычных кошаков тоже бывают рисунки, но тут сразу видно — уж больно он и моськой на шотландских походил, а на тех я уже насмотрелась — у самой дома несколько тусуются. — Кто-то из родаков, наверняка, породистый был… В телефоне раздался тяжелый вздох. — Если ты думаешь, что этот аргумент спасет тебя от нотаций тети Оксаны, то мне придется тебя расстроить — это ее не проймет, — чуть более мягким, но все еще непреклонным голосом сообщила Ленка. — Лен… — Нет. Даже не думай. — Но я еще ничего не сказала! — возмутилась я. — Ты подумала, — насмешливо бросила подруга. И продолжила тем же тоном: — Я прекрасно знаю, о чем ты сейчас спросишь. И говорю: нет, Ксень, тетя Оксана выбросит тебя с комком шерсти в подъезд, едва ты заявишься на пороге. У нее самой своих два кота, твой великовозрастной братец-дебил, его собака и змеюка, а еще ты со своими передержками и рыбками. — Рыбки-то тебе чем не угодили? — почти обиженно спрашиваю я. — За компанию с остальным зоопарком, — отрезала Лена. — Все, Ксень, домой. Чем дольше ты смотришь на него, тем больше тебе хочется его взять с собой, а если ты его возьмешь с собой и тебя выкинут на улицу, к себе я тебя с ним тоже не пущу. Мне своего детеныша хватает — он мне и за рыбок, и за кошек, и за собаку, и даже за змею с хомяком… — Ну и пофиг, — фыркаю я, наблюдая, как наевшаяся мелочь поднимает на меня осоловелый взгляд и неуверенно направляется ко мне с явным намерением потереться об ноги. И мстительно: — К Димке уйду! — Шеи обоим сверну, — ласково обещает она. Котенок начинает мурчать, и я замираю, зачарованно проводя пальцами по дрожащему тельцу. Тот охотно тянется за лаской и мурчит-мурчит-мурчит… прямо как трактор. У меня дома тетины кошаки так не мурчат, как этот комочек. И смотрит так жалобно… — Ле-е-ен, — тихонечко тяну спустя долгую-долгую паузу, поднимая мелкого на руки. Тот прижимается ближе, почти зарываясь куда-то подмышку. — Не-е-ет! — страдальчески простонала Ленка. — Но он мурчит! И смотрит так… — К себе не пущу, — отрезает она почти смирившимся голосом. — Я и не прошу, — фыркаю я, а после расстегиваю куртку, засовывая котенка в тепло. Мелочь охотно перебирает лапками и заползает туда самостоятельно. Придерживаю его рукой, чтоб не свалился, закрываю молнию, оставляя немного, чтобы воздух поступал, и поправляю шарф, прикрывая открывшиеся участки кожи — все равно немного идти осталось, всего-то пара домов — уж не замерзну так. И уже заворачивая за угол, слышу, как за спиной раздается негромкое угрожающее рычание. По спине отчего-то пробегает холодная дрожь, куда-то в грудь болезненно впиваются острые когти, оттуда же раздается тихий не то писк, не то шипение… медленно оборачиваюсь, глядя на несколько довольно массивных и худющих собак. И у всех зверские выражения морд — с голосом котенка рычание словно усиливается. — Ксе-е-ень… — слышится тихий перепуганный голос в телефоне. — Милая, скажи, что это не у тебя там кто-то так страшно рычит… — У меня, — еле слышно шепчу я, чувствуя, как напрягается все тело, а когти впиваются все сильнее. — Ты сама только говорила о собаках… Рядом с ухом раздается прерывистый вздох. — Ксень, боги… ты… ты где сейчас? Я теть Оксане позвоню или твоему братцу, или… боже… что делать, что делать?.. — в ее голосе слышится зарождающаяся истерика. - Они ж бешенные... — Не паникуй, — еле слышно выдыхаю я, настороженно наблюдая за псами и медленно отступая спиной к мусорной перегородке. Не лучший, конечно, выбор, но и подставлять открытую спину — верх глупости. — Хэй, а ну пошли вон! — рявкнула я, но те даже не дернулись, продолжая меня плавно окружать. Досадливо морщусь и окидываю взглядом землю, но, как назло, рядом не было ни бутылок, ни кирпичей, ни даже камней каких-нибудь. Один только снег, да лед с асфальтом… еще и со склоном. Те продолжают рычать и неспешно приближаются. Впереди выступал крупный пес с рванным ухом, что скалил клыки и явно не намеревался разойтись миром. Перехватываю рюкзак поудобнее, натягивая лямки на локоть, выставляя тот перед собой и сжимая зубы от напряжения, негромко говорю: — Лен, я телефон уберу — отбиваться будет неудобно. — Как… отбиваться? Там же целая свора… — ослабевшим голосом выдохнула она. И, резко встряхнувшись, потребовала: — Ксень, нет, засунь его в карман или кинь куда-нибудь, но не сбрасывай трубку, слышишь? Иначе сама тебя убью! С трудом удерживаюсь от желания закатить глаза и, чуть подумав, делаю вид, словно собираюсь в тех что-то кинуть, но в ответ мне только раздался угрожающий рык. Вот же блять, уныло думаю я, быстро отпихивая тот в снег, и почему мне сегодня так не везет? На миг отвлекает вновь зашевелившийся котенок, и до меня быстро доходит — те наверняка так на него реагируют. Все-таки, несмотря на слухи о стае, до этого они на людей не нападали. В таком случае можно было бы кинуть мелочь этим зверюгам и по-тихому свалить, пока они на него отвлеклись бы, но… Выставляю вперед руку с рюкзаком, когда вожак кидается на меня с рычанием. Тяну изо всех сил на себя, готовясь ударить того по носу, и вдруг с паникой осознаю, что начинаю падать, скользя по льду и поддаваясь неожиданной силе дворняги. Еще в полете отпускаю сумку и пытаюсь сгруппироваться, чтобы спрятать голову и не дать добраться до мелочи, но в этот момент я все-таки падаю и, неудачно повернувшись, больно ударяюсь виском об заледеневший металл… Какой же все-таки неудачный день, успевает мелькнуть в голове. А потом сознание поглотила тьма. — Ксень, — слышится в тишине дрожащий голос, когда рычание стихает. И сдавленное: — Ксень, пожалуйста, скажи что-нибудь… Ксень!