Чужое тело

Сасори не обращает внимания на то, что одним утром тело кажется ему чужим. На то, что отзывается оно будто бы на ничтожную долю мгновения — но все же медленнее, чем обычно. В конце концов, так бывает у людей — после сна еще и не такое почудится. Вот только он не обычный человек. И ночами он не спит: его тело не нуждается в этом. И все-таки он так долго сидел неподвижно, его искусственное туловище могло отсыреть, онеметь, одеревенеть — и еще тысяча других слов, которыми Сасори пытается убедить себя, одновременно зная правду: все его марионетки должны служить гораздо дольше без малейших сбоев, особенно самая ценная марионетка — его собственное тело. Рядом храпит Дейдара, и Сасори очень хочется пнуть его сапогом под ребра, но одновременно ему хочется еще немного побыть наедине с собой, со своим старым новым телом. Может быть, что-то случилось во время небольшой стычки накануне? Может быть, разболтался какой-то сустав, или где-то пролегла незаметная трещина? Но нет, его тело все еще безупречно. Его ли?.. Дейдара что-то бормочет во сне, шумно переворачивается на спину, поднимается на локтях и трет глаза. Он раздражает его до смерти, но лучшего напарника у Сасори нет и, наверное, все равно не будет. — О боги, оденься, — тот морщит нос совершенно безо всякого уважения. За последние месяцы этот наглец изрядного его подрастерял. Стоило указать ему его место. — Мне дурно, когда я на это смотрю. Под «этим» он подразумевал тело Сасори. Это было так оскорбительно, что только безотлагательная необходимость в умениях Дейдары спасала того от скорой смерти от рук сотоварища. Нет, конечно, сокомандника. Они никогда не были товарищами. Сасори возвращает одежду, которую сбросил, пока осматривал свое тело, сантиметр за сантиметром — и не находил ничего хоть сколько-нибудь подозрительного. Не стоило тратить силы и злиться на Дейдару — он все равно ничего не понимал в настоящей силе и красоте, хоть и утверждал обратное. — Тебе дурно, когда ты смотришь на что именно? Сасори милосердно дает недоумку последний шанс придумать какую-нибудь отговорку, но Дейдара поясняет почти жизнерадостно: — Все эти… сочленения, шарниры, разметки на теле… такая гадость. Нет, он определенно добивается того, чтобы Сасори попытался лишить его головы. Никто не смеет говорить так о его теле и не получить расплаты. Сасори осекается в своих мыслях, когда понимает, что это не совсем так. Многие говорили прежде, что его тело выглядит уродливым, и мало кто остался за это наказан. Обычно Сасори вполне обходился холодным презрением: что взять с глупцов, не марать же о каждого руки? Однако Дейдару за эти слова хотелось убить — и это самое меньшее. Почему именно его? — Это тело выдержит столько боев, сколько ты не успеешь повидать на своем веку. На своем коротком веку, злорадно добавляет он. Он переживет Дейдару и многих, многих других. Но Дейдара еще слишком молод, чтобы думать о таком, поэтому лишь фыркает в ответ. Сасори почти завидует ему в этот миг. Но чему здесь можно завидовать?.. Сасори никогда не желал перенять чужой тупости, или беспечности, или недальновидности. — Пора идти, — сухо приказывает он, и вновь ему кажется, что тело поспешило подняться на ноги не мгновенно, а лишь через долю секунды после мысленного приказа — короткую, но такую важную для него. Он зачем-то вытягивает руку и внимательно смотрит на свои пальцы, словно они могу дать ему ответ. Пальцы с отвратительным сочленениями, как сказал бы Дейдара. Почему его так задели эти нелепые слова? Всего лишь какой-то юнец не умеет держать язык за зубами. Ему не должно быть до этого никакого дела. Дейдара вдруг замечает его странный жест. — Что это ты там рассматриваешь? — спрашивает он, как обычно, бесцеремонно. — Неужели что-то отвалилось? — Ничего не может отвалиться просто так от моих творений, — цедит в ответ Сасори и вдруг продолжает зачем-то: — Однако моя реакция кажется мне замедленной, — по крайней мере, это видится ему достаточно сухим объяснением, ничуть не похожим на недавно пронзивший его внутренний крик. — На всякий случай он добавляет: — Для наших дел это довольно опасно. Любая ошибка может стоить мне жизни. Дейдара вдруг хихикает в ладонь. Между прочим, живой рот на ладони кажется Сасори куда более отвратительным, чем его искусственные суставы, но он же не повторяет это изо дня в день. — Стоить тебе жизни? Ты ведь и так не особенно живой, — вдруг говорит Дейдара, и Сасори, возможно, впервые за многие годы, так поражен, что не может найтись со словами. Он… не особенно живой? Что это вообще значит — не особенно живой? Какая несусветная глупость. — Прости, я не это хотел сказать, — спохватывается тот. — Я понимаю, что ты — это ты. Просто никак не могу привыкнуть к твоему странному телу. Сасори и сам долго не мог привыкнуть к своему странному телу. Однако же очень долго ему казалось, что это самое тело служит ему намного лучше прежнего. — Не беспокойся, если на нас нападут, я защищу тебя, — подмигивает ему Дейдара, и этого Сасори уже не может стерпеть. Называть его тело уродливым, сомневаться в том, что его существование вообще можно назвать жизнью — все это он еще может пропустить мимо ушей, но предполагать, что ему понадобится чужая защита? Да еще и защита такого недоумка? — Ай!.. — только и успевает вскрикнуть Дейдара и катится по земле после ощутимого удара в голову. К счастью, в ней достаточно пусто, чтобы он не пострадал. — Что ты творишь? Между прочим, в нашей миссии у меня главная роль! Сасори считает ниже своего достоинства объяснять, что тому лишь кажется, что у него главная роль. Он сосредотачивается на беге; его ноги легко подчиняются, как и положено, приземляются одна впереди другой, и его равновесие в полном порядке. А потом вдруг что-то случается; он проваливается вниз, будто перед ними расступается земля, и через мгновение больно ударяется об эту самую землю. Когда он открывает глаза, перед ним нет никакого провала, и только Дейдара смотрит на него одновременно удивленно и — кажется — озабоченно. Похоже, он не подает ему руку только потому, что знает — Сасори отрубит эту руку быстрее, чем он успеет моргнуть. — Ты жив? — спрашивает он, улыбаясь, и немедленно давится этими словами. Но Сасори никому не прощает оговорок. — Кажется, ты говорил недавно, что я не живу. — Дейдара смотрит удивлённо, будто поражается его злопамятности — было бы чему поражаться. — Хватит придираться к словам, — бормочет он. Все-таки Сасори позволяет ему слишком многое. По возвращению нужно будет потребовать другого напарника, а лучше — вообще никакого. Ему будет гораздо удобнее справляться одному. Он всегда был один, с самого раннего детства, с тех самых пор, как умерли его родители. И зачем только он вспомнил про них сейчас? — Все в порядке. Просто чертово дерево подломилось, — говорит он, будто настоящий ниндзя не должен предсказывать подобное еще до того, как нога наступит на ветку. — Тогда почему ты до сих пор не поднимаешься? Сасори упирается ладонями в землю, чтобы оттолкнуться, и его руки кажутся такими слабыми, что не способны даже на это. Если бы он мог потеть, по его лбу заструился бы пот — не только ужас того, что тело перестало подчиняться ему, но и того, что это случилось при свидетелях. При свидетеле, если быть точнее. Дейдара все-таки берет его под мышки и ставит на ноги одним движением. Сасори задохнулся бы от возмущения, если бы ему нужно было дышать. И почему тот держал его так крепко? Разве он не говорил только что, будто ему противно это искусственное тело? — Если что-то не в порядке, — говорит Дейдара, — я справлюсь один. — Кажется, он окончательно потерял все границы. Сасори мог бы всерьез разозлиться, если бы ему не хотелось смеяться. — Что? Я говорю от чистого сердца. Я никому ничего не скажу. Теперь Сасори смеется по-настоящему. — Боги, ты просто идиот. — Дейдара зачем-то продолжает крепко его держать и выглядеть при этом таким серьезным, что это почти невероятно — разве Дейдара умеет быть серьезным? — Можешь отпустить меня. — Ты точно не упадешь, если я разожму руки? Сасори надоедает их разговор, и он вырывается сам. К счастью, ноги удерживают его без труда, словно раскаявшись за свою недавнюю провинность. Они уже потеряли слишком много времени на какую-то ерунду. — Лучше думай о своем задании. Если, конечно, ты умеешь думать о таких серьезных вещах. До самой финальной точки их маршрута не случается совсем ничего необычного, и тело Сасори прекрасно подчиняется ему, и нет ни одной причины для подозрений; но он все еще чувствует в нем какой-то странное гудение, далекий отзвук, как след от давно уже не болевшей старой раны. Чиё говорила ему: это не может продлиться долго. Марионетки только кажутся вечными. На самом деле, они перестают служить слишком рано. Сасори никогда не понимал, что это могло значить. Как может вдруг перестать служить новая еще вещь, никогда не имевшая повреждений? Он заботился о своем теле, не подвергал его опасностям, почти всегда оставлял в тени, орудуя издалека другими марионетками, так почему же оно вдруг решило его предать? Если это случится снова, он ведь сможет заменить его новым, разве не так? Странно, что эта мысль приходит ему в голове только сейчас. Почему он успел испытать этот глупый страх? Он уже сделал себе искусственное тело — сделает новое, если потребуется, намного лучшего прежнего. Но страх снова пронзает его — как он сделает новое тело, если старое откажет ему и окончательно перестанет слушаться? И вновь — почему он решил, что такое может случиться? Он всего лишь оступился и потерял равновесие — что с того? — Эй, — Дейдара машет ладонью перед его носом. — Ты все еще здесь? Где, интересно, ему еще быть? И что это по-настоящему значит — здесь? — Поторопись, мы почти пришли, — вздыхает он, не чувствуя в себе сил поставить того на место. Он займется этим чуть позднее, когда они закончат задание. А задание, к сожалению, подразумевает взрыв в финале, поэтому с убийством напарника придется повременить. — Надеюсь, ты помнишь план. — Разумеется, я все помню, — возмущается тот, но Сасори, конечно, не верит не единому его слову и напоминает почти терпеливо. Дейдара долго думает о чем-то и переспрашивает, будто недавно не уверял, что знает все детали самым доскональным образом: — Подожди… ты говоришь, я должен взорвать ловушку по твоему знаку. А ты? Где в это время будешь ты? Ты же окажешься в радиусе поражения, разве нет? Сасори в очередной раз хочется дать ему оплеуху. — Ты что, идиот? — впрочем, в этом можно было не сомневаться. — Мы ведь обсуждали это уже много раз. Я успею убраться оттуда до взрыва. Я ведь буду знать, когда именно он случится. — Все равно это кажется слишком опасным. — Кипя от злости, Сасори заглядывает ему в лицо. — Еще одно слово — и я притащу Пейну твой труп, — это звучит не слишком-то убедительно, он умеет гораздо лучше. А потом он зачем-то спрашивает: — И с каких это пор тебя интересует моя безопасность? Дейдара почти мило хлопает глазами. — Всегда, — отвечает он. — Жаль, что это не взаимно, — ничего между ними никогда не будет взаимно — хорошо, что хотя бы это он понимает. — Не стоит, — о нем всегда заботились родители. Потом они навсегда исчезли. — Иди готовься к заданию. Оценивай обстановку. Тот послушно скрывается в густых кронах. Сасори несколько раз сгибает и разгибает пальцы на обеих руках. У него есть еще несколько минут, чтобы настроиться. Обычно ему не требуется и нескольких секунд, но сейчас совсем другое дело — будто мир вокруг вдруг изменился. Хотя на самом деле, кажется, изменился он сам. Но еще не понял, как именно. Он уже видит вдалеке нескольких шиноби из Конохи. Несколько мертвых шиноби из Конохи — пока еще нет, но это только пока. Они тоже видят его, и он принимает боевую стойку. Ему нужно будет отвлечь их буквально парой выпадов — пусть их даже пятеро на одного, Сасори не беспокоит такой расклад. Он отражает первый удар и украдкой бросает взгляд на Дейдару. Тот пока не готов, еще несколько ударов и новый взгляд. Рано — он кружится в коротком бою, пока не становится пора, и Дейдара не подает знак, и отвратительный ошметок его взрывной глины не падает вниз. Ему нужно немедленно отпрыгнуть прочь за радиус поражения, и он едва заметно подгибает колени, но ноги не пружинят. Он не может прыгнуть, потому что его тело не понимает, что именно он просит. Он пропускает первый удар, потом второй, третий; его тело может выдержать гораздо больше, вот только не может вовремя убраться от чертового взрыва. Он знает, что Дейдара следит за ним и что сейчас он разлетится на куски прямо на его глазах — и это после того, как уверял, будто ему ничего не угрожает, будто все под полным контролем. Какое-то странное чувство заполоняет его, и он не сразу понимает, что это страх скорой смерти. Он не боялся смерти так давно, что уже отвык. Его тело не умеет бояться по-настоящему: оно не умеет покрываться испариной и трястись, его сердце не колотится, а во рту не пересыхает, и однако же ему страшно: наверное, это боится та самая сокровенная часть, спрятанная в его груди, как семя, посаженное в неблагодарную почву. Сасори все-таки прыгает, когда взрыв уже зарождается, и волна, которой он должен был избежать, отбрасывает его в сторону, ломает руки и ноги. Идиот по имени Дейдара считает, что взрывы — это очень красиво. Сасори надеется, что его свободный полет кажется тому исключительно красивым.