Бестиарий. Злая любовь Мин Юнги.

БЕСТИАРИЙ. НИЖНИЙ МИР. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. Песок взорвался под тяжелыми ботинками, подло хлестнув Намджуна по глазам. Он запоздало дернул головой и упал на задницу, не удержав равновесия. Последний пролет всегда, всегда, твою мать, находился в трех ебучих метрах над океанским берегом. И Джун был уверен, что когда-нибудь переломает себе ноги или хребет, однажды неправильно сгруппировавшись перед спуском. Мало того, каждый раз после приземления ему казалось, что его от души приложили алюминиевой битой по затылку. Пятнадцать секунд тошнотворного водоворота и полный спектр незабываемых ощущений — так себе комплимент от заведения, имя которому Бестиарий. «И когда я уже привыкну к этому?» — снова и снова спрашивал он себя, медленно дыша через рот. Справа, от океана тянуло соленым холодом. Ветер тут же раздул волосы Джуна, играясь железками на десятке косичек, собранных в хвост. Слева, от пляжа и до неба громоздились скалы, почти такие же черные, как и океан. Они, как огромные обелиски, отполированные солеными штормами, уходили вдоль большой воды на несколько миль, строго на север. Океан приводил Намджуна и в ужас, и в восторг одновременно. Стихия разворачивалась перед крошечным охотником черной пропастью и давила, дразня низкими волнами. Они похабными языками, медленно вылизывали песчаный берег. Приглашая обманчивым штилем. Океан был всегда. Задолго до появления человеческих миров. И будет после. Вечный, ужасный и невозможно притягательный для таких отбитых Сталкеров, как Ким Намджун. Сам охотник вдыхал этот соленый воздух, как опиумный дым и имел от него такую же зависимость. Он добывал в Бестиарии для Верхнего Мира тварей, обитающих здесь в диком разнообразии и количестве. Там, наверху, они были живым золотом для владельцев зверинцев и лабораторий (ученые мужи проявляли вялые попытки классифицировать здешнюю фауну). И ясное дело, богатых идиотов с отсутствием самосохранения и желанием приобрести что-нибудь погаже, так же было в избытке. Но все-таки, гораздо чаще заказы были на фрагменты живности, которые входили в составы большинства по-настоящему действенных лекарств. Отбоя от страждущих у Джуна не было никогда, и сегодня, как и в прошлый раз, он спустился сюда с длиннющим списком того, что ему нужно было добыть. Сталкер дал себе минуту чтобы очухаться, и делал это наблюдая, как Левиофаны резвятся почти у самого берега, показывая из мокрой черноты свои чешуйчатые спины с метровыми гребнями. Иногда, над поверхностью показывались их тупоносые морды и из горячих, дымящихся ртов разносилось протяжное оглушительное уханье. Они были настолько надменны и тупы, что никогда не обращали внимания на мелких двуногих, которые то и дело падали на песок из ниоткуда, и суетились на берегу. Джун вытащил из-за пазухи кожаной куртки платок, скрутил его жгутом и повязал вокруг головы, а потом порылся в своем полупустом рюкзаке: — Ээээй! Громила!!! — брикет черного хлеба попал ровно по ноздрям ближайшего самца, и отлетев, булькнул в воду. Левиафан скосил свои сонные желтые глазки на Джуна, потом на свой нос и, поколебавшись, все же нырнул за угощением. А остальные твари даже ушами не дернули, продолжая медленно кружиться у самой поверхности океана. Каждый раз, встречая у берегов этих водяных драконов, Намджун благодарил оба неба за то, что человечество так и не придумало никакой пользы для себя от этих великанов. Иначе люди истребили бы Левиафанов сразу же, как только обнаружили спуск сюда, еще много веков назад. Хорошо, что другая фауна Бестиария была далеко не так миролюбива и приятна глазу. Намджун, или Хантер, как его звали другие охотники, иначе бы не справился с каждодневными убийствами. А добывать разновсякую опасную мерзость морально куда легче. Высоко над Джуном со скал с визгом сорвался Архиоптерикс Индиго, (назван так из-за синих перьев), и неторопливо понес свое тяжелое тело над океаном, щелкая голодным клювом. Джун поулыбался этой «птичке счастья», провожая ее взглядом и даже пожалел, что не верит приметам. Время охоты. Давно пора. Через шесть часов беготни, прыжков и опасных схваток, Хантер свернул намозоливший глаза экран со списком и сорвал с головы мокрую от пота повязку. Полный комплект заказов приятно тяготил плечи. Пост номер семь был в получасе ходьбы от обычных мест охоты Джуна. И всего в пяти минутах бега от точек Спуска, Подъема и Левиофанов. А извилистая дорожка к самой постройке была такой узкой, что Хантеру вечно приходилось пробираться по ней на цыпочках, едва касаясь своими огромными ботинками песка. Потому что за тридцать метров от дома, каждая пядь земли щетинилась силками и капканами всех видов. — Параноик чертов! Это же как надо любить колупаться и заряжать это дерьмо каждый день! Как будто линии шокеров тебе мало! — пыхтел Намджун, стряхивая с бронированного носка ботинка средних размеров капкан. «Если бы не обувка, то минус пальцы!» — сердито думал он, продолжая пробираться к дому. — Юнги, это Джун! И Джун принес пожрать! — Хантер один раз стукнул кулаком в облупившуюся, когда-то красную дверь и тут же ввалился внутрь. Не глядя, сбросил на пол у порога тяжеленный рюкзак с ноющих плеч и кинулся направо по коридору, в крохотный санузел. Нагнулся над раковиной и долго пил противную, отдающую ржавчиной воду, до тех пор, пока в животе не начало булькать. А потом еще извел пол-дозатора едкого мыла, отмывая лицо и руки. Намджун никогда не ел перед Спуском, один хрен вырвет, с его-то сбитой вестибуляркой. И перед охотой жевать тоже некогда, да и опасно — попрыгай потом по камням за скальными крысами или поерзай на брюхе перед скорпионьей норой. В общем, поесть можно было только у Юнги, когда все дела уже переделаны, а Подъем в Верхний Мир — штука куда более легкая, чем спуск. Мин слышал, как Намджун пыхтел в коридоре и ванной, но естественно, не отодвинулся от микроскопа ни на йоту. Только поерзал затекшим задом по стулу и поменял одно стекло со срезом жала мантихоры, на другое. Это типа, вместо: «Здравствуй, дорогой друг». Хотя Намджун был совершенно уверен, что Мин ему рад. Ну, хотя бы потому, что хозяин дома не запустил в его голову своим проржавевшим микроскопом. Было и такое. Вмятина на косяке тому подтверждение. И когда в, тот день, Юнги с проклятьями погнался за Джуном, последний умудрился не только не попасть ни в один капкан, но и почти убежать от разъяренного Мина. А не убежал потому, что понимал — Юнги прав. И если бы он тогда всерьез решил отпилить Намджуну голову, тот бы не сопротивлялся. Потому что, этот чертов Юнги вечно прав. — Смотри, какой жирный! — Намджун тряхнул тушкой вербакана — это был один из немногих видов живности, которая годилась тут в пищу. Ловить этих мелких, но злющих клыкастых свиней было опасно, но в итоге вкусно. Вербаканам было похер, какого роста, веса и количества их враг, они кидались всей стаей на все, что медленно бежало или плохо пряталось. Впрочем, Джуну тоже было похер, кто и в каком количестве смеет претендовать на его задницу и поэтому стабильно кормил друга дикой свининой. — Да черт, Юнги! Отомри в конце-то концов и помоги готовить! — Хантер уже вовсю гремел мисками в углу комнаты, который был отведен под кухню. И в общем, пары ящиков на стене, плиты и стола, для готовки вполне хватало. Но если Юнги просто тихо растил в раковине пирамиду из немытых мисок, то Джун творил хаос везде, где находился больше пяти минут: Все еще грязная посуда теперь громоздилась опасной горкой на табурете, потому что куски мяса заняли ее место в раковине. Вода из крана вовсю хлестала на них, и немного (много), на все вокруг. В это время, сам Хантер крушил мясницким тесаком лук, чеснок и саму разделочную доску, скалясь при этом, как маньяк. Но, не смотря на устрашающие предварительные ласки, мясо и кофе Джун готовил как боженька. Пост номер семь состоял из двух комнат, одна их которых служила Юнги кабинетом, кухней и гостиной, а другая была завалена книгами, химическим стеклом и другим хламом, назначение которого знал только сам Мин. Там же где-то, среди всего этого барахла валялся его футон. — Сам готовь… И кофе мне свари, а то кончился, — наконец отозвался Мин. Он все так же не отрываясь от микроскопа, поднял вверх руку и потряс в воздухе пустой и давно уже сухой джезвой великанских размеров. — Хоть бы раз встретил меня готовой жратвой! Или хотя бы пустой раковиной! — завозмущался голодный Джун, но все-таки вытер руки и забрал у обезвоженного друга посудину. — Мне некогда, — Юнги на секунду отстранился от линз, чтобы сделать пометки в одном из блокнотов. — Тебе всегда некогда! Зато у меня блять, времени до неба и обратно, и жрать варить и свалку твою каждый раз разгребать! — Можешь все бросить как есть и сваливать. Только заткнись, истеричка… Каждый день приходишь, и ноешь одно и то же… — Ой, да пошел ты! Ты же без меня подохнешь и не заметишь, чертова мумия! — Я тоже рад тебя видеть. Мне три ложки сахара и сливки. И не брызгай слюной на еду. — Ааайщщщ!!! Какой же ты все-таки говнюк! Намджун закатил глаза, поскрипел зубами, и принялся отбивать куски мяса сотейником, явно представляя на месте них кого-то другого. Через полчаса, угрожая Мину раскаленной джезвой, которая вот-вот сорвется в полет, навстречу к его могучим лобным долям, Намджун смог оторвать друга от микроскопа. Мин посмотрел на тарелку с дымящимся жареным мясом, и ожидаемо заурчал животом на весь дом. — Ну, хоть какие-то инстинкты в тебе остались! — хмыкнул Джун, хрустя свиным хрящиком. — Балбес. Инстинктов не бывает, сколько раз повторять. Это рефлексы. Учился же… — Да плевать. Главное, что это заставляет тебя жрать и жить! А у меня все знания давно забылись. Как всегда, ко второму куску не только желудок Мина, но и сам он осознал, насколько голоден и поэтому, следующие десять минут друзья совершенно неприлично чавкали, насыщаясь мясом, рисом и всем, что Джун нашел в миновском холодильнике. Попозже, когда парни, сыто икая, разлили по кружкам кофе, Намджун спросил Юнги… Намджун бы спросил Юнги с порога, да что там, он спросил бы его сразу же после спуска, еще до охоты… Но в такой спешке не было смысла. И Ким Намджун ждал. — Есть новости, Юнги? Бестолковый вопрос, который Джун не мог не задать. Как будто, если бы были новости, Мин бы не вынесся Джуну навстречу сразу же. Да он бы орал с точки Спуска так, что Хантер бы его услышал, где бы ни был. Юнги застыл, словно его поставили на паузу, но Намджун просто ждал, когда тот переведет свою речь с многоумно-научной на человеческую: — Есть несколько продвижений и это хороший знак. Буду действовать теперь сразу в трех направлениях. Отвезешь сегодня в лабораторию стекла. Я обнаружил антитела к ультратоксину сразу в нескольких срезах…бу-бу-бу… должен будет повыситься показатель… бу-бу-бу… и это даст нам возможность выяснить…бу-бу-бу… токсин… Намджун, как всегда, слушал Юнги максимально внимательно. Но после первой же фразы его сердце обрывалось с невероятной, необъятной какой-то болью и летело в пропасть, вслед за глупой надеждой и осознанием — сегодня чуда не будет. Поэтому, остальной поток слов его друга всегда превращался в неразборчивый шум. — Да Джун! Ты опять? Ну на хера спрашивал тогда?! — Я тебя слушаю! Слушаю! — Намджун барахтается и кажется, даже трясет своей головой так, что его хвост из белых косичек разлетается брызгами и звенит металлическими концами. Юнги приближает свое измученное, но уже вполне себе живое лицо к Хантеру. Вглядывается и кривит рот, чтоб зашипеть что-нибудь злое, жестокое, из того, что так давно копится горечью на языке. Но лежачих не бьют. А Джун не просто лежачий. Джун распятый. Хоть и не понимает, дурак, что Юнги и сам готов хоть в пекло, лишь бы все это, этот непомерно тяжелый год хоть когда-то закончился. И вместо колючих фраз, он тоже, как и Намджун задает такой же тупой вопрос. Тот же, что и сотню дней до этого: — Как он там? Как он? Хотя Мин тут дурак хуже Джуна. Ему, как врачу генетику, все должно быть ясно без беспомощных ответов друга. Но Юнги, как человеку, некуда деться от этой боли и такой же жалкой надежды. И тут никто его не поймет, кроме Хантера. — Все так же. Улыбается и передает тебе, что любит и скучает. Говорит, что уверен, что ты его спасешь, — Намджун жмет плечами и улыбается, точнее пытается. Выходит отвратительно. Юнги каждый день хочет убить Намджуна, хоть он ему и друг. Но все, на что его хватило почти год назад — это кинуть в него микроскопом, и гнаться за Джуном по капканам, в надежде, что какой-то из них сделает этому говнюку хоть на толику так же больно. А говнюк тем временем давит чип на своем запястье и на выскочившем экране появляется лицо Ким Техена. Он мягко улыбается и рассказывает Юнги о своих делах таким спокойным, убаюкивающим голосом, словно у него нет проблем. Техен лежит в прозрачной циллиндрической камере, как чертова белоснежка из древней сказки, уже одиннадцать месяцев и два дня. И тут, блять, поцелуи не сработают. А времени у Тэ все меньше. Яд карликовой мантихоры — он же ультратоксин, смертелен, если жало попадает в голову и относительно безопасен если это руки-ноги. Но если эта тварь атаковала туловище, то дело дрянь. Кима она ужалила со спины, под правую лопатку. Токсин мантихоры, попадая в орган, меняет его ДНК. Точнее, разрушает так, что все ближайшие органы начинают сбоить так сильно и непредсказуемо, что о нормальной жизни и речи быть не может. Делать трансплантацию бесполезно, этот яд не выводится из организма, он въедается в ткани намертво, тут же атакуя новый орган. Поэтому сердце Ким Тэхена едва билось весь последний год. Медицина в этом случае могла только стабилизировать больного и держать в таком состоянии в ожидании чудес, которых, как известно, не бывает. Юнги знает, что тут надо бороться не со следствием, а с причиной, и, уже триста дней, до кровавых слез, до изнеможения смотрит в свой микроскоп. Он яростно пытается научить кровь Тэ сопротивляться этому яду. По-другому в эту игру не сыграешь. И счет пока примерно два к восьми, в пользу членистоногой гадины. Доктора Ким Тэхена верят в Юнги больше, чем он сам. И тоже ждут новостей, потому что там, наверху, три года назад, Мин имел в своей жизни все — карьеру, богатство и карт-бланш на любые исследования. Мин Юнги был звездой среди врачей генетиков, он открыл десятки закономерностей ДНК, в одиночку сломав и переделав представления о многих вещах в медицине. Помимо исследований, он вел блистательную практику, и к нему записывались на прием за год. Журналисты бились в истерике, потому что при необыкновенной успешности, Мин так и не согласился ни на одно интервью. И не дал ни одного повода для скандала. Даже получая высочайшую медицинскую награду за одно из своих открытий, Юнги буркнул в микрофон «спасибо» и ушел со сцены. Ему была не нужна слава. Все, что он хотел — это быть полезным людям и копаться в цепочке ДНК, вычисляя закономерности и убирая оттуда болезни. И когда его пригласили на должность главного врача Президента, он сначала не согласился. А потом понял, что стал слишком заметным человеком, за спиной которого стояла команда врачей, которые боялись впасть в немилость из-за Юнги. Мин Юнги понимал, что выбора у него нет и согласился. Одышливый, весом в сто семьдесят килограммов Президент улыбался Юнги при первой встрече, и держа в потных руках его ладонь, жаловался на здоровье и бестолковых врачей. И с тех самых пор молодому доктору казалось, что эти обманчиво мягкие руки продолжают его держать, усиливая свою хватку день ото дня. Мину тогда авансом выплатили просто космическую сумму денег и выдали ключи от лаборатории, для исследований с неограниченным бюджетом. Команда его врачей едва не визжала от восторга, а Мин, напротив, от каждого широкого жеста своего теперешнего пациента просто леденел внутри. Он с детства знал, что ничего бесплатного в этом мире нет. И даже представить себе не мог, благодарность каких размеров от него потребуют за все это. — Господин Мин, Президент на линии, — экран вызова развернулся тогда аж в седьмой раз за этот пасмурный день. Юнги беззвучно выругался и принял вызов, глядя на мокрое стекло нового кабинета. Да, тогда у него появилась огромная лаборатория и приборы, о которых он раньше даже мечтать не смел, но у Мина пропала главная ценность — временя. Господин У Шик показал свои дрожащие щеки в экране и принялся вынимать из молодого доктора душу, жалуясь на похмелье. Президент тогда осторожно, но неуклонно подводил Мина к тому, чтобы тот начал исследования по «геному избранных», как сам У Шик назвал этот псевдо проект. Президент Чхве У Шик на шестдесят пятом году своей жизни и седьмом году правления страной решил, что может все. Например, не стареть и мучиться от жира и болезней, а найти талантливого ученого, который придумает способ вернуть ему здоровье и юность. Мин долго был терпеливым и понимающим. Он убеждал Президента худеть и двигаться, и никак, никак поначалу не мог поверить в то, что про «геном избранных» У Шик не шутил. * * * СЕУЛ. ВЕРХНИЙ МИР. ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД. Хоть в баре почти не осталось посетителей, у него была слишком хорошая репутация, чтобы последние клиенты сидели без живой музыки. И без того низкий голос Ким Тэхена сейчас просел до хрипоты, которая, впрочем, делала его еще более томным. Он сыграл три последних аккорда и откинулся от голограммы рояля на спинку кресла. Тэ обожал эту подработку по выходным, хотя учился в совершенно другом направлении. Он уступил матери, когда она просила его стать фармацевтом, но поставил условие, что она не будет против его выступлений в клубах. Парень обвел взглядом зал и едва сдержал улыбку. Самый его верный и преданный фанат, как всегда, был на месте. Он смотрел на него с гордостью и, встретив взгляд Тэ, поднял бокал вверх. — Хен, а я уж думал, ты не придешь! — Тэхен улыбается абсолютно счастливо и садится напротив Юнги, на бетонное кресло с претензией на Арт объект. В этом клубе все с претензией на современное искусство, и Мин минуты бы тут не выдержал, если бы не Тэ. От этих чертовых инсталляций, создатель которых явный психопат, у Юнги уже стойкое отвращение. — Дела были, торопился как мог, — хен гоняет лед по хрустальному дну стакана и смотрит мягко, чуть улыбаясь. — Устал? Юнги жмет плечами. Он спит три, может быть четыре часа в сутки в течении недели — больше не получается. И к вечеру субботы похож на собственную тень. Тэхен очень жалеет хена и просит не приходить, каждый раз страшно боясь, что Мин так и сделает. Но любимый хен, кажется, просто семижильный мужик, он всегда держит слово. И приходит поддержать мелкого, потому что когда-то обещал. — Домой? — Ага. Только поедим рамена в магазине? Это их особый ритуал. Они живут вместе, но почти не видятся в будни, потому что Тэхен в универе, а Юнги вообще может остаться в лаборатории на ночь. Но рамен по субботам — железное правило. Они сидят рядом, задевая друг друга локтями, шумно едят лапшу из красных пластиковых мисок, потея лбами от ее остроты. И в этот момент, нет в мире людей счастливее, чем они. А впрочем, когда Юнги смотрит, как младший колдует над кофе из автомата, он, кажется, даже дышит через раз от необъяснимой радости. Одно и то-же каждый раз: Ким покупает четыре стаканчика — три с молоком и один с эспрессо. Сливает эспрессо с молоком и молоко с молоком в два стаканчика, и дает тот что с кофе — Мину, с таким важным лицом, будто сам этот кофе и собирал на плантациях. — Ну как, вкусно, хен? — заглядывает в глаза, садится близко, ближе чем следовало и дует на свое молоко. — Это лучший кофе из всего, что я пил в жизни, — со всей серьезностью отвечает Юнги и греет руки в перчатках о стаканчик. В стылой декабрьской ночи это прям по делу. И это единственное достоинство напитков из автомата. Но об этом Юнги Тэ никогда не расскажет. Мин Юнги и Ким Тэхен росли на одной улице. Друзьями никогда не были, потому что Мин был старше на шесть лет, но их родители общались, приходили в гости друг к другу и таскали детей с собой, так что мальчишкам поневоле приходилось общаться. Их сажали за отдельный стол и отправляли в детскую, где Мин изнывал от скуки и следил за остальными мелкими. Сам Юнги был уже слишком взрослым для детской возни, но еще слишком мелким, чтоб его родители могли оставлять его дома. И Тэхена ему всегда было жалко — глупенький и совсем бестолковый ребенок. Но какой-то невинный и светлый. Он никогда не боялся хмурого взгляда Юнги, его не отталкивали его колкие фразы, он видел его настоящего. Тэхен переехал в Сеул два года назад, учиться. И Юнги попросили присмотреть за мелким и проверить, как он там освоился в общежитии. Мин тогда только окончил ординатуру и начал работать в перинатальном центре, а точнее, практически жить там, потому что параллельно писал статьи и работал ночами над научными экспериментами. И в общем, просто от усталости ляпнул тогда матери Тэхена, лишь бы от него отстали: — Пусть живет у меня! Код от дома я сейчас пришлю. Но потом, когда вымотанный Юнги вернулся домой через сутки, он чуть не прибил Кима стулом, потому что напрочь о нем забыл. — Господи, хен, я уж думал, что ошибся квартирой! — нервно улыбался младший, забившись в диванный угол. — Еще раз извини, правда все из головы вылетело, — Мин смущенно топтался возле Тэ, и не знал, как его успокоить. Неудобно получилось. — Я думаю, это была не очень хорошая идея, хен. Вечно мама трагедию на пустом месте разводит. Я справлюсь, не маленький, — Ким неловко выбирается из подушек и опустив глаза идет к выходу, к своим сумкам. Юнги тогда удалось убедить мелкого остаться, впрочем, в общаге видно ему приходилось не сладко, потому что особо стараться Мину не пришлось. …Юнги и Тэхен идут к дому в ночном холоде и уютно молчат. Их тихий район засыпает, дома светятся желтыми окнами, которых все меньше с каждой минутой. Тонкий снег скрипит под ногами, дыхание клубится теплыми кляксами, тут же растворяясь в темноте. — Знаешь, мелкий, я вечно забываю тебе сказать… Я очень рад, что ты тогда остался.