Леший

      Трава была слишком высокой, доставала до самого живота, мешала нормально двигаться и цеплялась за подол юбки. Но ничего видно не было и без этого, света жёлтой луны едва хватало на то, чтобы окончательно не потерять саму себя во тьме, а ноги уже болели, отказывались бежать так быстро, как прежде, и едва не подгибались.       — Да постой ты, дурная!       — Сам ирод несчастный! — сорвалось с губ, стоило только обернуться и увидеть за спиной Юнги, который фыркал недовольно, размахивал руками, чтобы отодвинуть от себя траву, только всё равно продолжал идти следом, откидывая со лба чёрные волосы, которые слишком низко спадали на глаза. — Сказала же, не надо идти за мной!       — Так я тебя и послушал! Ты ж глупая!       — Сам глупый! И страшный, фу!       — А девкам ты совсем другое говорила! — крикнул он вслед, а девушка только зарделась и ещё быстрее понеслась вдоль луга. — Да ладно! Доколе будет известно, ты ж одна из первых красавиц на деревне! Коса, вона, до пояса! Ну, хошь, я тебя замуж возьму? Сдался ж тебе этот цветок!       Сердце стучало громко, и всё лицо пылало в смущении от слов мужчины, который единственный из всех пошёл в лес следом, не испугался ни чащи, ни страшных россказней, ни темноты да хищников. И приятно было слышать его, чувства цветами распускались в груди, только отчего-то стыдно было прямо в лицо ему и сказать, что к нему тоже любовь. Пусть юная, незрелая, смешная немного от разницы в летах, зато чистая и искренняя.       И папоротников цвет должен был силы дать и смелости, которые не позволили бы бегать от Юнги по всей деревне и прятаться за юбки подружек, когда парни деревенские хохмили рядом да звали танцевать у костра. Грубые слова тогда тоже перестали бы срываться с губ, и можно было бы признаться, наконец, поцеловать взрослого, красивого и не женатого ещё мужика. Хотелось застать охотника врасплох, скомкать в пальцах рубаху да прижаться к тонким губам, пусть бы даже аккуратная короткая борода коснулась щёк, а он зажмурился от того, как тело врезалось в деревянные брусья дома.       — Чай не сдался ты мне, окаянный! Ни ты, ни твоё это «замуж»!       — Да ты пошто такая упёртая-то девка?!       Хотелось бы знать, только язык будто жил отдельно от головы, вечно казался дурным и ядовитым, а мать порицала за него, говоря, что с таким, поганым, никакой мужик и не глянет, только сплюнет через левое плечо. Но Юнги, вона, смотрел отчего-то, в лес попёрся следом, будто его просил кто-то, и надоедал своими расспросами, словно правда не понимая, что без цветка не признаться будет в своих чувствах, не раскрыться честностью да искренностью.       Она не знала, на самом деле, куда идти, далеко ли в самую чащу, долго ли и глубоко ли, просто бежала вслед за светом луны, как и писалось в книжках, стремилась найти нужное, что цвело лишь в одну ночь, и мечтала о том, что всё вмиг изменится да поменяется. А Юнги не отставал, шёл след в след, будто бы она и такая, глупая да грубая, любилась ему, что аж замуж вдруг позвал. Авось и в шутку это было, только в сердце её потеплело так сильно, что замёрзшее тело всё загорелось, и тихие препирательства чудились отчего-то уютными.       И в чаще-то было почти не страшно с охотником, не дрожалось от каждого порыва ветра, не пугалась душа хруста хвороста под ногам, только напрягалось тело от того, что живыми казались ветви деревьев, а корни их словно щекотали щиколотки, заставляя подпрыгивать. Страшно не было, но было грустно. Ведь всё вокруг казалось одинаковым, тёмным и мрачным, свет луны не пробивался здесь сквозь густые кроны, и тело само прижалось к чужому, когда волчий вой разрезал слух.       — Это хороший знак, — шепнул Юнги в её макушку, кладя ладонь на голову и прижимая к себе. — Волков бояться — в лес не ходить. Волки — Лешего помощники, заплутавших они не тронут.       — И не заплутали мы вовсе, — тихонько протянула она, а потом зажмурилась от стыда за собственный всхлип. — Не заплутали...       — Ты не боись так, — горячий воздух из его рта коснулся самого лба, губы будто бы скользнули по нему, и щетина мягко пощекотала. — Выведу я тебя, дурную, не в первый раз в лесу. Ты токма пообещай, что не побежишь больше в чащу, нечистым здесь чем-то пахнет.       — Это от тебя разит, — шмыгнула девушка носом. — Мыться чаще надо. И стиркой заниматься. И вообще. Баба тебе нужна путная.       Юнги засмеялся вдруг, ладонью своей шершавой с волос заскользил ниже, обнял плечо и потёр его сквозь плотную ткань платья, будто бы согревая. И в тот же момент, в тот же час, стоило поднять на него взгляд, деревья вдруг зашумели совсем громко, ветер заставил задрожать от своей силы, и что-то странное завыло прямо за спиной, всё тело покрывая мурашками. Взгляд охотника, что глядел куда-то выше её головы, был странным, почти болезненным, и дыхание будто бы замерло.       — Беги.       Он толкнул в сторону, заставив растеряться, а потом шикнул, поймав за ладонь, и рванул первым, заставляя перебирать ногами. И страшно вдруг стало, по-настоящему жутко от той темноты, которая окружила всё вокруг. Сзади зарычало что-то, зашипело, закричало незнакомыми словами, а ветви, будто ожившие, больно вцепились в волосы и забили по щекам.       — Юнги!..       — Просто беги!       Корни вырастали под ногами, заставляли запинаться то девушку, то охотника, и падать было больно, помогать подняться другому — тяжело, а оглядываться — страшно. И слёзы от непонятно откуда взявшегося страха застилали глаза, мешали видеть хоть что-то, только по-глупому радоваться хотелось открытому месту прямо под луной, где она светила особенно ярко. Деревья всё ещё окружали со всех сторон, высокая трава цепляла юбку, а Юнги чуть отставал, прихрамывая на правую ногу.       До тех пор, пока земля не пропала вдруг из-под ног, пока девичья ладонь не выскользнула из чужих пальцев, пока тело на столкнулось с водной гладью, не пропало под ней, больно ударяясь и лишая грудь воздуха, а на всю округу, проникая сквозь плотные вóды, не раздалось имя, что болью отозвалось в сердце, но осталось не узнанным.       И Сана закашлялась вдруг, выпрямляясь в кровати, распахнула веки, различая перед собой знакомую спальную комнату и тихий рассвет за окном, а потом схватилась за шею и постаралась вздохнуть спокойнее и ровнее. Постель была пустой и холодной, без Тэхёна и даже остатков его тепла, но захотелось вдруг плакать, цепляться за него, льнуть к горячему и реветь во всю силу от того, как больно было внутри. Будто выворачивало всё, будто скребло, и она пальцами стиснула голые плечи, сжав их изо всех сил.       То было сном, всего лишь придуманным, только Юнги, пусть был не знаком, казался самым настоящим, чувства к нему грели отчего-то изнутри, а сейчас уже не отзывались внутри. Естество вновь тянулось лишь к Тэхёну, и захотелось высунуться в окно, чтобы закричать на всю округу его имя. Но взгляд зацепился вдруг за Белую, что почти слилась с простынями, и мышь как-то странно тронула лапками носик, а потом полезла вверх по ноге, спрятанной под тонким одеялом.       Её маленькие чёрные бусинки-глаза показались непривычными, будто печальными, и Сана со странной дрожью внутри протянула ладонь ей навстречу. Белая подставила холку под неё, шейку, позволив погладить, вцепилась лапками в палец и прижалась вдруг, молча обняла, а девушка почувствовала, как щеки коснулась слеза.       — Это ты была... Твоими глазами я видела сон...       — Ведьма хорошая!       — Как ты это сделала? — было странно, непонятно, вправду удивительно, и сердце колотилось слишком громко. — Как это случилось?       — Ведьма сильная!       Снова стало грустно, плакать захотелось лишь сильнее, и Белая прижалась к самой груди, стоило только бухнуться обратно на кровать, а Сана обняла её ладонью, зажмурившись изо всех сил. Горячие слёзы потекли по щекам, падая на подушку, и воскрес в памяти образ охотника — взрослого, ироничного, сильного и смелого, на которого смотрелось с тайным обожанием, которого любило совсем юное сердце, но волновалось и боялось, стеснялось и, одновременно, тянулось. И девушка всхлипнула громче и сильнее, понимая, что совсем не Чёрным звали ту, вторую, мышь, которую донимала всегда Белая, била иногда лапами, наступала на хвост, забиралась на спину, а потом неслась, оглушительно громко пища, через весь дом, когда терпение у той заканчивалось.       Его звали Юнги, и он был охотником. Улыбался широко и красиво, влюбил в себя с самого детства, а потом отрастил бороду, стал старше, ухмылялся, когда деревенские гнали жениться, и стрелял глазами прямо в Белую, заставляя её сердце подпрыгивать вверх и смущаться вплоть до красных щёк. Он был старше на целый десяток, такой красивый, что спирало дыхание. И так странно казалось ей знать эти чувства, так странно было ощущать их прямо на коже, что тело дрожало.       — Тэхён сказал, что ты совсем ничего не помнишь. Как же так вышло, что я это увидела? И неужто ты и правда погибла под водой?       — Страшно! Помню, что страшно! — пискнула она и носом вжалась в её щёку, забравшись на самую подушку. — Но ведьма знает! Ведьма расскажет!       — Я проснулась, когда ты упала под воду... Но Тэхён говорил, что вы потерялись, заблудились. И неужто бы Юнги позволил тебе утонуть?..       Белая вдруг ощутимо вздрогнула, почти подпрыгнула, а потом снова поймала мизинец и пропищала совсем несмело:       — Юнги?       — Чёрный, — выдохнула Сана. — Так зовут Чёрного. Он Юнги. И ты, кажется, правда очень любила его.       Мышь рванула слишком быстро, соскользнула по кровати и понеслась на выход из комнаты, а девушка напугалась, подобралась вся и, едва замотавшись в простынь, скрывая наготу, метнулась вслед за ней. Сердце быстро стучало в волнении, непонятно отчего было страшно, и босые ноги громко стучали по лестнице.       Только Белая налетела вдруг на Чёрного, что валялся у самого кресла, врезалась в него мордочкой и заставила пискнуть, когда залезла на спину. Она лапами стукнула его по голове, ударила по тельцу хвостом и метнулась в ближайшую дырку в полу, повторяя ещё:       — Глупый! Глупый! Глупый!       Сана обессиленно опустилась на нижнюю из ступенек, позволяя простыни чуть соскользнуть с плеча, и глубоко вздохнула, смотря на непонятливо моргающего Юнги, что поднялся на задние лапы и почесал пузо лапками. Так странно было теперь видеть его мышью, когда перед глазами стоял образ черноволосого охотника. А ещё подумалось вдруг, что имени Белой она так и не разобрала, хотя услышала очень хорошо.       — Дурная, — пискнул он, и Сана неожиданно для самой себя улыбнулась, виском прислоняясь к перилам. — Ой, дурная.       Дверь открылась почти в тот же миг, и Тэхён вошёл в дом, широко зевая и почёсывая шею. Сердце её вновь затопило нежностью, а губы раскрасила ещё бóльшая улыбка, когда взгляды пересеклись, и Леший положил пару кроличьих тушек на стол.       — Ты чего так рано проснулась? Рассвет только собирается.       — Сон увидела странный.       От Тэхёна пахло лесом сильнее обычного, а он поймал вдруг за подбородок, стоило Сане подойти ближе, и чуть прищурился. Его чёрный взгляд соскользнул затем на ключицы и правое плечо, за которым пряталась метка, что почти ласково огибала лопатку и переходила на позвоночник, растягиваясь аж до самого копчика. Леший буквально прошедшей ночью обследовал её всю, касался без страха, изучал не только пальцами, но и губами, а она дрожала, стесняясь до ужаса, и радовалась тому, как крупной ладонью накрывал Тэхён глаза, будто позволяя не чувствовать стыда, находясь перед ним в таком раскрытом и уязвлённом положении. Это воспоминание отозвалось дрожью по телу, а Леший улыбнулся, будто бы в глазах всё прочёл, и мягко погладил плечо.       — И что же тебе приснилось?       — Я была Белой, Тэхён, — выдохнула Сана, и брови его дрогнули. — Я видела, как она упала в воду. Вернее, я будто бы упала сама. Она правда утонула? Погибла там?       Леший покачал головой, и сказал совсем тихо, кинув беглый взгляд на Чёрного, что полез в ту же дыру в полу, что и поколотившая его мышка.       — Нет. Тогда всё не закончилось.       — Я знаю, что его зовут Юнги. Я сказала Белой, а она вдруг перепугалась. Неужели вспомнила?       — Не могла, — поджал губы Тэхён. — Но твоя сила растёт, раз ты видишь подобные сны.       — Ты расскажешь мне эту историю? Полностью?       Леший в ответ сухо кивнул.

***

      Ветер касался волос очень ласково и нежно, гладил лицо, заставляя прикрывать глаза, а ресницы трепетали от ощущения крепкого тела позади. Руки Тэхёна казались теперь жизненно необходимыми, хорошо было вот так валиться в них, будто в какое кресло, а потом чувствовать крупные ладони на животе и чуть шершавые губы на виске.       Самая настоящая яблоня, что выросла буквально за пару деньков и раскинула по палисаднику свои ветви, прятала от яркого света солнца, и сидеть под ней вот так, в объятиях Тэхёна, казалось Сане очень уютным. Даже не тревожило уже так сильно произошедшее, не бередило душу и не сжимало сердце. Волновало, конечно, что мыши не отозвались ни на один зов, но Леший поймал её за руку, заставляя утихомириться, и повёл на улицу.       — Прямо была ею? — спросил он, и Сана кивнула, переводя дыхание. — Так сложно представить, что можно видеть чужими глазами.       — Я даже чувствовала всё то, что чувствовала Белая. Я будто бы любила Юнги, понимаешь? Даже не помнила о тебе. Так стыдно.       — Это просто сон, где ты была совсем другим человеком. Всё хорошо, — своим шелестящим голосом потянул Тэхён и снова коснулся виска носом, заставляя её закрыть глаза. — Но ты проснулась на том, что девушка провалилась под воду?       По коже пробежали мурашки от одних только воспоминаний, и перед глазами пеленой встала та тьма, которая накрыла от падения. Там видно было лунный свет, но ничего более, кроме пузырьков, которые поднимались вверх, выпархивая изо рта.       — Это Дремучий нашёл их?       — Да, погнал к самому озеру, заставил заблудиться в чаще, а я не успел помочь. Чёрный прыгнул за ней прямо в воду, чтобы поймать. Но если бы Чимин не схватил девчонку подмышки, не толкнул бы наверх, так и потонула бы она.       Сана вздрогнула и резко обернулась, подобрав под себя ноги. Странно было слышать имя водяника, да ещё и понимать, что он помог человечке, не утянул за собой и не превратил в русалку. Вспомнилось вдруг, как льнула Белая к Чимину, как липла к нему, цепляясь лапками, и сердце сжалось снова.       — Так она поэтому так привязана к нему? — выдохнула Сана и тут же нахмурилась. — Но она же не помнит ничего о жизни...       — Думаю, чует, — произнёс Тэхён, убирая от её лица прядь волос. — Но пусть даже Чимин спас её тогда, пусть толкнул прямо в руки Чёрного, это всё равно не помогло им обоим. Потому что Юнги вытащил Белую из воды, как-то губами заставил её дышать и кашлять, но Дремучий всё равно настиг их так быстро, что я даже не успел ничего сделать.       — Он убил их? — тихо спросила Сана, и Леший погладил узкие плечи. — Что значит, что он настиг их?       — Присвоил их души, запечатал в себе, похоронив под корнями. Впитал всю кровь, заволок тьмой и не выпустит, пока души не вспомнят и не вырвутся, обретая покой.       Понятно не было ровным счётом ничего, а Тэхён не торопился пояснять всё как-то иначе, будто это являлось просто невозможным, но горестно было на сердце и печально от того, что так резко разорвались узы, что едва начали связывать охотника с молодой пигалицей. Невозможно было тогда разглядеть лицо Белой, не могла Сана знать, как та выглядела, но видела зато глаза Юнги, что смотрел пристально и ласково, с совершенно особенной теплотой, по которой абсолютно понятны были его чувства. Глупым казалось, что девушка того не разглядела, ведь совсем также глядел сейчас Тэхён, позволяя касаться своей гладкой щеки. Он чувств совсем не скрывал, делился ими без страха, и ему верилось, ведь в каждом его жесте была забота, а в каждом слове — неприкрытая ничем нежность.       — Ты не рассказывал им об этом?       — Иногда это может только навредить, а не заставить вспомнить, — вздохнул Леший и, чуть повернув голову, губами прикоснулся к её ладони, что гладила щёку. — Не единожды я видел, как ломает и расщепляет душу то прошлое, которое она знает, но не принимает своим.       Сана чуть нахмурилась и положила голову на его плечо, позволяя притянуть себя ещё ближе, чтобы стало так невыносимо уютно, что тепло растеклось тягучим горячим мёдом по всему телу. Казалось, что именно этого и не хватало всю жизнь, ведь никто никогда не трогал с такой заботой, не обнимал с нежностью и не касался без какой-то злобы, причиняя только боль.       — Ты говоришь очень трудно.       — С душами не может быть просто, — протянул он в ответ и сосредоточенно кивнул. — Едва она покидает людское тело, становится лёгкой и свободной, что может потом коснуться Грани и покинуть Мир, найдя спокойствие и тишину. Но рядом с Гранью её поджидать может Хаос, что отравит чёрным ядом и оставит здесь, заставляя творить ужасы да пугать людей. Так, призраки тревожат умы, личи разоряют селения, скелеты поднимаются из могил, а в курганах слышно стоны ревенантов. Дремучий — слуга Хаоса, он не отпускает души от себя, ждёт, когда они распадутся и ослабнут, чтобы сожрать, а самые сильные из них принимают облик животных, не давая себя растерзать, но не находя выхода в лабиринте, который ведёт через Пустоту к Грани.       — Я сболтнула Белой лишнего, — призналась Сана, в пальцах сжав чужую рубаху. — Сказала, что Чёрного зовут Юнги. Кабы не навредило это теперича.       — Они ежели вспомнят своё прошлое, увидят глаза друг друга да улыбки, то и блуждающие огни смогут найти их заплутавшие души, чтобы показать верный путь. Эти двое тебя слушают, любят ведьму, — чуть усмехнулся он, погладив по голове, — оттого и могут поверить и вспомнить. Иногда о своих чувствах вспомнить даже легче, чем о своей жизни.       Сана чуть усмехнулась, прикрыв веки, убаюканная тёплыми руками, сладкими объятиями и чарующим голосом, а Тэхён только погладил да поцеловал в лоб, щекоча своим дыханием.       — Ты говоришь иногда красивые вещи. Они очень умны, даже мудры. Но куда чаще ты похож на неразумное дитя.       Леший хмыкнул, ладонью с её талии соскользнув ниже, коротко и приятно сжал бедро, заставляя выдохнуть в свою шею, а потом задрал вдруг платье, стиснул голую уже кожу, но не дал и пискнуть, накрывая губы своими. Мир вокруг кувыркнулся, вместе с Саной полетев спиной вниз и падая в мягкую траву под яблоней, а Тэхён тихонько рассмеялся прямо в дёсна, ловя узкие щиколотки под подолом, носом уткнулся в шею, щекоча самым кончиком и бухаясь на девушку всем телом, выбивая из груди воздух.       — Ты тяжёлый!       — А ночами тебе это нравится, — низко протянул он, и тело её неосознанно дрогнуло от такого тона и ощущения губ на коже, что влажными поцелуями поднялись до самого уха. — Всё время хочу быть в тебе. Не знаю, насколько это правильно, но я бы прямо сейчас задрал твоё платье и овладел.       Его руки, на самом деле, правда скользили вверх по ногам, трогали и гладили, сжимая иногда пальцами, но тяжёлое тело ощущалось так приятно, волнующе, что Сана лишь запрокидывала голову, подставляя шею всё новым поцелуям.       — Ты и так его задираешь.       С ним не было страшно чувствовать свою слабость и уязвимость. Тэхён не возвышал себя за их счёт, не наслаждался своей силой, не хотел унизить и обидеть, а был чрезвычайно нежен и ласков, даже когда вот так сжимал бёдра, притягивая ближе к себе, и зубами осторожно цеплял тонкую кожу. И пусть стыдно было, когда он языком касался ключиц, обводя каждую косточку и целуя ямку между ними, пусть она кусала от смущения губы, когда он опускался ниже, на часто вздымающуюся грудь, полушария которой выглядывали из-под корсета... Всё равно было страшно хорошо с ним, волнующе, что сердце готовилось выскочить, разломав рёбра, и Сана откровенно выстанывала во всё новые поцелуи, раскрывала рот шире, позволяя языкам сталкиваться, лаская друг друга, и сжимала губы Тэхёна своими, ладонями оглаживая шею, рисунок на которой можно было повторить закрытыми глазами, выученный на зубок.       Лучи солнца пробивались сквозь ветви дерева, щекотали иногда лицо, заставляя морщиться и хихикать, а Тэхён закрывал его собой, позволяя трогать свои волосы, убирать их назад, зачёсывая пальцами, а сам улыбался тонко, самыми уголками зацелованных губ и дышал судорожно и тяжело. Его взгляд вновь говорил больше слов, ласкал теплотой и заботой, пока руки всё продолжали наглаживать ноги под платьем, и было что-то будто магическое в искрящейся связи, которая возникла не то с первой встречи, не то с первого взгляда или первого звука голоса, но теперь казалась неразрывной.       Под сенью дерева, под самым солнцем и на зелёной мягкой траве хотелось отдаться ему от начала и до конца, прямо в залихватски задранном платье да с приспущенными штанами. Неприлично, не по-девичьи, как не давеча, прямо в кресле, восседая на крепких бёдрах и подставляясь под поцелуи.       А Тэхён улыбался в губы, носом касался щеки и громко дышал прямо в неё, пока снова и снова целовал мокро и вкусно, заставляя Сану подаваться навстречу.       — Ох ты ж матерь честная!       Чужой голос раздался слишком резко и неожиданно, заставив Лешего отпрянуть, а Сану — подскочить, усесться на траве и заозираться по сторонам. А водяник нашёлся прям у дома, улыбаясь широко, ярко, так довольно, словно бы не свидетелем прелюбодеяния стал, а ещё сотню-другую себе русалок нашёл.       — Да вы чегось отвлеклись, родные? — развёл он руки в стороны, взглядом заскользил по её ногам, и девушка поспешила одёрнуть платье, вся покрываясь маковым цветом. — Все ж свои люди, я б и полюбоваться мог!       У самого уха раздалось рычание, а Сана, обернувшись, рядом с собой заметила волчью морду. Тэхён смотрел на Чимина зло, недовольно, чуть приникнув с земле, согнув лапы и скаля зубы, где видно было даже слюну, и сердце дрогнуло уже от страха. Только водянику, кажется, не было совсем никакого дела, и он только фыркнул, спрятав руки в карманы штанов.       — Ты, рогатый, тут не пугай почём зря. Агрессивный какой стал, а? Ты глянь, токма, на себя. Бабу завёл, и всё, и в гости уже не зовёшь. Дык я, вона, сам пришёл. А у вас тут такое, — присвистнул Чимин. — Горяча ведьма, как огонь костра, да, дружище?       Волк рванул вперёд, и Сана пискнула, обхватывая его за шею, останавливая и жмурясь со страху крупного зверя. Успокоить его надо было, переубедить, погладить вот так по шерсти, слыша ещё у плеча грудное рычание, и выдохнуть, понимая, что тот остался на месте.       — Шутит он так, шутит, — мягко проговорила она, чувствуя характерный животно-мокрый запах от волка, и снова почесала у самой шеи. — Ты не ведись.       — А ежели и не шучу?       Тэхён снова зарычал громче, больше в предупреждении, нежели в желании навредить, и Сана, нахмурившись, повернулась к водянику, на мгновение лишь подумав о том, как хорошо было бы стукнуть его. И форточка вдруг вправду ударила того по затылку, заставляя ойкнуть, а её — улыбнуться.       — Лучше скажи, с чем пожаловал, — предложила девушка в ответ на почти недовольный взгляд, и Чимин прищурился.       — А ты коли хозяйкой тута заделалась, что такое спрашивашь?       — А коли и заделалась, твоё какое дело?       Сердце в груди билось в смущении, пусть даже Сана задрала подбородок да дрогнула бровями. Неправильно было такое говорить, только Тэхён переступил передними лапами через её ноги, то ли прикрывая собой, то ли подтверждая слова, и девушка снова присмирела, застеснявшись сильнее. Приятно было, и волка, даже такого дурно пахнущего, захотелось стиснуть в объятиях да запищать.       Чимин вздохнул громко и тяжело, привлекая внимание, и снова его лицо изменилось и чуть посерело. Стало правильнее и чётче, по-особенному, по-мужски красивее, с откровением в глазах и в трауре опущенных уголках пухлых губ. Тэхён словно тоже заметил эту перемену, понял и осознал, прямо в её руках обращаясь человеком и грудью падая на колени.       — Вы метку нашли? — спросил водяник и отвёл вдруг взгляд в сторону, снова пробуждая в душе Саны то странное, что жаждало его согреть.       — Нашли, — Леший кивнул, поднимаясь на ноги, а потом помог подняться девушке, поймав сначала за ладонь, а потом ухватив за талию. — Но ты-то чего тут, хвостатый?       Чимин вздохнул, будто переступая через самого себя, и посмотрел прямо на неё, сердце заставляя замереть в странном предчувствии.       — Если ты правда не боишься Хаоса, — протянул он, — и если думаешь, что сможешь отказаться от всего, что бы тот не предложил... Прошу, ведьма, верни мне Суа.       В его словах боли было столько, что ноги у Саны почти подкосились, а водяник сам упал на колени, стиснул в кулаках штаны, и даже Тэхён не остановил, позволив девушке метнуться к нему.       Так странно было обнимать другого мужчину самой, таким странным казалось стискивать чужие плечи. Но хотелось помочь, хотелось забрать хоть каплю страшной боли, которая таилась на дне тёмных глаз. И едва лишь Чимин опоясал её талию в ответ, едва только всхлипнул уязвлённо и откровенно, как грудь словно пробило, забирая воздух, горло скрутило болью, а по щекам Саны потекли чёрные слёзы, какие слишком много лет не могли покинуть глаз Чимина.