Бунт отличается от революции следующим: чтобы утихомирить бунт, нужно повесить пятьдесят человек, а чтобы утихомирить революцию, нужно повесить пять тысяч.
— Нет, умоляю вас… Не забирайте его! Ему всего двенадцать, остановитесь! Пожалуйста, я прошу вас… — вырывается из чужих рук, пытается выбежать навстречу плачущему сыну, в мыслях клянётся перевернуть мир, но не позволит. Нет, он горы свернёт, но своего ребёнка забрать в этот ад не позволит. Омега зубами прокусывает до мяса руку одного из миротворцев, и ему удаётся на пару секунд выбраться из лап внушительного альфы, с окровавленным ртом в считанные секунды преодолевая небольшое расстояние до своего испуганного ребёнка, чьи щёки мокрые от слёз. Он прижимает хрупкое тело к себе, шепчет малышу утешительные слова, не замечая, как со всех сторон быстро приближаются другие солдаты, и целует мальчика в лоб, стирая прозрачные слёзы кончиками пальцев и оставляя кровавый след от своих губ. Он быстро пробегается по лицу сына и запоминает каждый миллиметр его белой, почти прозрачной от испуга кожи, каждую родинку, ресницу и выражение глаз. Страх. Он видит пробирающий до костей страх в глазах своего сына, и он никогда не простит это себе и правительству, которое забирает его ребёнка на бойню ради своего веселья. От одной мысли, что он будет смотреть на экран, где его малыш будет бороться за свою жизнь, а он никак не сможет помочь, его сердце разрывается на куски. Что он будет делать? Сидеть дома перед экраном и наблюдать, как его сынок, его плоть и кровь, его счастье, будет сражаться за то, чтобы выжить? Разве дети должны делать нечто подобное? А люди, другие люди, которые, разумеется, в играх не участвуют, будут потешаться, болеть, делать ставки и лишь неудовлетворительно хмыкать каждой смерти. — Убей их всех и вернись ко мне, Чондэ, слышишь? — дрожащим голосом проговаривает, крепче обнимая маленькое тельце. Папа постепенно понимает, что его малыша заберут, что не пожалеют, и вдыхает поглубже слабый, едва проявившийся запах малины, отпечатывая его в своём сознании и запирая его в комнате под названием «всегда помнить». — Я верю в тебя, Чондэ, — шепчет он, когда его отдирают от дрожащего, худенького омежки и утаскивают. — Мы с братом будем ждать тебя! — выкрикивает, когда его слишком сильно бьют по затылку, выталкивая сознание из тела. Это было весной. В прохладный день, когда солнце скрылось за облаками. Странно, но оно никогда не выходит в дни игр. Никогда. Оно просто не хочет смотреть на этот беспредел. На ад, что люди устроили сами. Веселья ради. Твари смотрят на то, как убивают человека в шоу. Именно так игру и называют люди из высшего общества, люди, рождённые с золотой ложкой во рту — «шоу». И плевали они, что где-то в другом месте на это «шоу» смотрят родители, братья, сёстры и друзья тех, кто играет. И плевали они, что ощущает семья, когда их ребёнка пронзают насквозь мечом, или подрывают, или топят в озере, или пускают стрелу прямо в шею, заплескивая всю камеру кровью. Пока одни жуют попкорн и негодуют за своих избранников, другие выплёвывают остатки своего сердца и кричат, срывая голос. И его ребёнка только что убили, пронзая хрупкое тельце мечом. Прямо в грудь, насквозь. Крупным планом камера показала, как тускнеют глаза малыша и как изо рта вытекает струя крови. Как двенадцатилетний Чондэ шепчет «папа», позволяя одной слезинке скатиться по щеке, и резко выдыхает, падая на колени. Бойня только началась. Пару часов назад на всё поле прогремел выстрел, и он спрятался, но его поймал альфа семнадцати лет, не позволяя даже уйти безоружному, напуганному, самому молодому из участников, которого дома не учили даже как нож правильно держать, с какой силой бить. Хотя, есть ли у этого мальчика силы? Особенно для того, чтобы убивать? — Этот мелкий выродок зовёт папу, — срывается на громкий смех убийца и резко вытаскивает меч из ослабевающего тела. — Жалкий, никчёмный уродец, — плюет он в спину умирающего и разворачивается, уходя прочь. — Как жаль, — разносится по всем телевизорам континента. — Чондэ было всего двенадцать, как жаль, — проговаривает ведущий игр, тяжело вздыхая и смотря на экран, где видно, как медленно закрываются глаза Чондэ. — Семья погибшего, примите мои искренние соболезнования. А семья погибшего сидит в своём маленьком доме на полу, укрытым лишь пледом, и борется со своим растущим с каждой секундой отчаянием. Юнджон с пустотой в глазах смотрит на экран, смотрит на тело своего сыночка и медленно опускает голову, глядя на исхудавшие, потрескавшиеся от тяжёлой работы руки. Его мальчика только что пронзили насквозь мечом. Подкрались сзади к ребёнку и убили. Его ни в чём не повинного ребёнка пару минут назад лишили жизни, даже не дав ею вдоволь насладиться. Юнджон резко выдыхает, хватаясь за грудь и складываясь пополам от невыносимой боли. Кажется, только сейчас его накрыло по полной. Только сейчас до него дошло: его сына призвали и жестоко убили на Голодных играх. От этой мысли хочется кричать, визжать, рвать глотку и биться головой об пол, чтобы последовать за чадом. Хочется раскроить себе череп и выть от невыносимого чувства, названного болью от потери. Да, эта та самая боль, которую испытывает родитель, теряя своего ребёнка. Юнджон рвёт на себе волосы и срывается на крики, сходит с ума, и даже не чувствует, как его обнимают со спины, ничего не говоря и молча поддерживая. Точно. Омега всхлипывает и зажимает рот рукой, чтобы не показывать старшему сыну свою боль. Он не должен, он не смеет демонстрировать своему ребёнку то, как он страдает. Юнджон оборачивается и прижимается крепко к груди парня, продолжая всхлипывать и подавлять стоны от ощущения разрывающегося сердца. Его душа сейчас горит адским пламенем, сжигая всё внутри: от органов до тканей и сосудов. Омеге кажется, что ещё чуть-чуть, и он так и умрет на руках своего старшего ребёнка, следуя за другим. — Тише, папа, — шепчет альфа, обнимая родителя и стискивая зубы, дабы самому не закричать и не разгромить всё вокруг. — Не плачь, — парень целует папу в лоб и поглаживает спину, чувствуя, как дрожит тело Юнджона. — Ты должен, — омега хрипит, цепляясь за футболку сына. От его сердца остались лишь ошмётки, а лицо так и выражает вселенскую печаль. Сколько в этом мире таких же родителей, которые потеряли своих детей на жестоких играх? — Чонгук, ты должен что-то сделать с этим. Их действия непростительны, — всхлипывает, с огромной дрожью в руках обхватывая скулы альфы. Альфа прикрывает глаза, где на внутреннем веке будто отпечатываются эти слова. «Ты должен что-то сделать с этим». Чонгук знает, у него сердце бьётся так быстро, и все говорят, мол, «это от жизни, эмоций», но нет. Это ненависть, ярость и боль заставляют сердце стучать неистово. Чон Чонгук — альфа, потерявший в раннем возрасте отца из-за болезни, любимого младшего брата на Голодных Играх и папу, чья душа умерла вместе с маленьким омежкой в год семьдесят восьмых игр.☾☾☾
Ким Намджун нервно прикуривает, глубоко вдыхает никотин и прикрывает глаза, не желая смотреть на погибшего ребёнка. Раз в год такое происходит: умирают ни в чём неповинные дети, а он — человек, желающий всё это перевернуть, стереть с лица земли страдания народа — не может ничего сделать. Не может предотвратить смерти детей, подростков, которые толком и оружие настоящее в руках не держали. Хотя — альфа усмехается — есть дети, которых родители с детства обучают самообороне и искусству убийства, ведь боятся, что именно их ребёнка в следующий раз выберут. И альфа их понимает. Будь у него ребёнок, он бы тоже учил его убивать, но нет. Ким поклялся, что детей в этом ненормальном обществе с дьявольскими играми он не создаст. Не сейчас, когда мир настолько гнилой. — Очередной ни в чём неповинный ребёнок убит на играх, — вздыхает его соратник. — Пак Чанёль, — и продолжает смотреть на изображение от проектора. — Ему было всего двенадцать. Намджуну сигарета не помогает — боль за детей, которых жестоко истребляют, невыносима. У Кима повышенное чувство ответственности и долга, когда дело касается ни в чём его неповинных людей, которых просто убивают ради веселья. Просто так убивают. Ким Намджун — человек. Тот, кто хочет освободить своих от тоталитаризма, от Голодных игр и боли. Тот, кто должен помочь своим людям. — Я больше не могу, Намджун, — Чанёль поднимается с кресла и подходит к окну, смотря на постепенно выглядывающее солнце, что очень странно для игровых дней. Традиция, которую разыграла сама природа: солнце в эти дни не выходит. — Это должны быть последние наши игры. Высшее общество должно поплатиться. — Мы ждём подходящего момента, — хмурится альфа. Он прекрасно понимает друга, но сейчас для них самое главное — придерживаться плана, не нападать в открытую, не показать слишком рано то, что скрыто от капитолийских глаз. — Мы должны быть осторожны. Эффект неожиданности всё ещё нужен нам в этой войне. — Капитолий думает, что мы не способны пойти на революцию, так чего ждать? — Чанёль сжимает руки в кулаки и еле держится, чтобы не сорваться. Игры забрали всю радость семи дистриктов. У него в семье нет тех, кто участвовал в них или погибал, но каждый здесь знает это чувство: когда ты стоишь на площади и боишься. Боишься, что из коробки достанут именно твоё имя. Боишься, что придётся испачкать руки не только во вражеской, но и невинной крови, или ещё хуже (Пак считает, что такое в разы лучше), когда пачкают руки в твоей. Боишься, когда миротворцы отведут тебя в комнату и скажут: «у вас пять минут». Пять минут на прощание с семьёй: папой, отцом, братьями. Всего пять минут, чтобы попытаться успокоиться и, сквозь ужасное чувство потерянности во вселенной, успокоить родных. Пять жалких минут, в которые человек должен уложиться и дойти до мысли и осознания, что эти пять минут — ваши последние минуты с семьёй. И правительство знает, что вероятность выжить на играх минимальная, но всё равно дают мизерное время, за которое можешь только и видеть слёзы, боль, и отчаяние в любимых глазах напротив. — Они не должны даже подозревать об этом, Чанёль, — Намджун тоже это чувствует. Эта вина грызёт его за бездействие, но это нужно. Нужно, чтобы всё подготовить, собрать достаточно оружия, людей, и успеть наладить связь с одним другом из правительства. — Я обещаю тебе… Себе. — Мы изменим этот континент, Чанёль, — альфа краешком губ улыбается. В тишине его маленького дома раздаётся громкий, нетерпеливый стук по входной двери. Альфы переглядываются и кивают друг другу. Чанёль бесшумно встаёт и становится за дверью: все ещё идёт комендантский час, и нельзя, чтобы их увидели. Ким с каменным лицом дёргает ручку, оглядывая гостя. Намджун вовсе не выглядит удивлённым: после первой части игр он подумал об этом, но то, что это так быстро случится — не ожидал. Перед ним знакомый альфа, который работает с ним в шахте и иногда помогает с грузом. — Прими мои соболезнования, — с искренним сожалением говорит Ким, смотря на опухшие глаза Чонгука. Этот парень хороший, работает усердно и, бывает, помогает с доставкой за дополнительную плату. А ещё прекрасно понимает, что в этой стране надо что-то, да менять. — Смотрел трансляцию и… я не ожидал. — Помнишь, ты говорил мне о своём плане? — перебивает его Чон, сузив глаза. Намджун прекрасно помнит: он кому попало об этом не рассказывает, а в мальчишке ум был развит не по годам, да и разило от него таким запахом, такой энергией… знаете, сразу понимаешь, что вот именно таким и нужно доверять. В глазах Чона была непоколебимая уверенность, сила духа и, черт возьми, Ким Намджун уверен, если бы не возраст, то Чонгук вызвался бы добровольцем вместо своего горячо любимого брата. Альфа только хочет ответить, что да, помнит, как Чон снова его перебивает: — Я хочу быть с вами. — Нам не нужны люди, чей взгляд ослеплён ненавистью и жаждой отмщения, Чонгук, — устало вздыхает Ким, хватая альфу за руку и заводя домой: им ни к чему лишние глаза. Чанёль в приветствии кивает Чону и отходит обратно к дивану. — Такие люди многого не видят. Они просто мстят, не думают. Они могут порушить все наши планы. — Я пришёл сюда не за местью, — у Чонгука голос дрожит. Ким и Пак прислушиваются, пытаются понять: от лжи, от страха, или от былых слез. — Я хочу изменить этот мир, Намджун, — Чонгук вспоминает картину, где его младшего брата пронзают мечом, и глаза снова застилают слёзы. Но нет, альфы не плачут. — Я хочу построить ту страну, в которой такие дети, как мой младший брат, не будут страдать. Я хочу всё поменять. Но перед тем, как что-то менять, нужно отрубить старую голову, и Намджун прекрасно это знает. Лицо президента снится ему, и он обязательно искоренит зло, которое видит в чужих глазах. Люди говорят, что на чужом горе счастья не построить, но мужчина так не думает. Он казнит Мин Джоёна и его сына-альфу — и это будет кровь, которая проложит новый закон, новый мир.☾☾☾
— Просто не беспокойся, ладно? — мальчик ходит из стороны в сторону, сжимая ладонь в кулак и время от времени смотря на проекцию ещё одного паренька. — Брат? Ты слышишь? Я что-нибудь придумаю, и ты обязательно сможешь приехать. Я его уломаю. — Я правда не знаю, — понуро отвечает омега, следя за нервными действиями старшего брата. — Он так строг, и я всё понимаю: я усердно учусь, делаю всё, что он мне велит, активно изучаю политику. Но неужели я не заслужил приехать и провести время с семьёй, Юнги? — Не думай об этом! Ты сейчас в прекрасном городе, с интересными людьми и свободен. Это здорово, — Юнги ведёт взглядом по грустному лицу напротив и утыкается глазами в проектор на полу, который и производит звонок, проектируя всё тело в поле видимости оппонента. — Да, но я хочу увидеть тебя! Семья королей, ныне — просто президентская, которая по документам поменяла форму правления с монархической на республиканскую. Чета Мин потеряла папу при родах Юнги. Мин Джевон умер, оставив двоих своих детей с тираном, и там, на мягкой больничной кровати, прижимая новорожденного сына к себе и роняя слёзы, молил Бога о том, чтобы с ними всё было в порядке, чтобы они не прогнулись под жадностью и властолюбием отца. Первый сын прогнулся. Мин Кюджин с восхищением смотрит на Мин Джоёна, старается во всём быть похожим на него, терпеть не может бедных и людей, ниже себя по статусу. Высокомерен, алчен, любит деньги и власть — вот быстрое описание этого человека. Мужчина активно поддерживает политику своего родителя, любит смотреть игры, ставить на участников и давать приказ на истребление миротворцам по отношению к жителям дистриктов. Альфа убеждён, что их тактика верна, что расслоение и повышенная дискриминация бедных и богатых — то, что должно существовать всегда, и он абсолютно точно не может терпеть, когда его младшие братья пытаются доказать обратное. « — Никак не могу понять, что тебе и младшему не нравится. Вы живёте в благополучии, у вас у обоих есть всё, больше, чем у кого-либо другого, так в чём, чёрт возьми, дело?» Юнги от воспоминаний о старшем брате передёргивает, и он хмурится, снова возвращая внимание собеседнику. — В любом случае, ты приедешь. Не знаю, что должно произойти, чтобы они посмели отменить твой вылет, — проговаривает со смешком, ложась на кровать и подкладывая руку под щёку. Проекция брата тоже садится в кресло и расслабляется: — Слышал, что Сопротивление пока молчит, — они, на самом деле, редко затрагивают эту тему: в семье запрещено. — Я волнуюсь из-за этого. — Вряд ли они смогут что-то предпринять, — Юнги отстранённо поглядывает в окно. — Отец отрезал все пути отступления и закрыл все склады оружия, лишив многих лицензий. Даже тех, кто из Высшего слоя, так что у них нет ни возможности сбежать, ни оружия. — Но когда-нибудь всё дойдет до точки кипения, это неизбежно, — омеге, сидя в холодном, спокойном Лондоне, намного комфортней, чем в Корее, уничтожившей все права человека и давно установившей тоталитаризм. С последних игр прошло четыре месяца, но ни один из омег семейства Мин их не смотрели. Ни младший, что просто выключил всю электронику дома на неделю, ни старший, который все семь дней притворялся больным, лишь бы не сидеть в просторном белом зале с коньяком и закусками вместе с отцом и братом, смотря их любимое «шоу». Омега много раз слышал, что самых младших в семье любят больше всех. Но после таких историй в каком-нибудь паблике в интернете или из рассказов друзей, он лишь понуро опускал голову и начинал загоняться, глубоко в душе понимая, что окружающие просто забывают о существовании неких факторов, существующих в жизни каждого. Мин Чимин — незаконнорожденный младший сын Мин Джоёна, самый нелюбимый сын. Ошибка, как любит повторять отец, втаптывая всё моральное состояние ребёнка в грязь. «Выблядок красивой шлюхи-любовника, до последнего молчавшего о беременности. Благодари меня за то, что я хотя бы не убил тебя, а дал свою фамилию, еду, крышу, средства на твоё жалкое, никчемное, ни на что не влияющее существование», — с абсолютно незаинтересованным лицом проговорил когда-то глава семьи, брезгливо выдирая кусок ткани своего пальто из рук сидящего на коленях омеги, до этого слёзно спрашивающего причины такой ненависти к себе. Почему? Почему? Почему? — Давай не будем об этом, — Юн отмахивается, переключаясь на другую тему и пытаясь успокоить брата. — Сегодня же поговорю с отцом по поводу твоего приезда, можешь бронировать билет на ближайший рейс, — проговаривает с улыбкой, но не успевает озвучить следующую мысль, как в комнату врываются, привлекая внимание двух омег. — Господин! — Хэвон — дворецкий, — влетает в комнату, запирая её изнутри. У него в руке автомат, поверх формы бронежилет и ещё один такой же на руках. — Экстренная ситуация, Вас надо эвакуировать! — Что происходит? — братья синхронно спрашивают. Юнги подрывается с кровати, ловя бронежилет и быстро накидывая его на себя, принимаясь закреплять. — Юнги, что происходит? — голос Чимина нервный, наполненный страхом, его проекция дрожит, и Юнги не знает от чего именно: от страха самого брата или от внезапно ухудшившейся связи. — Хэвон, что случилось?! — Нападение. Угроза уровня А, и вы оба должны сейчас быть в безопасном месте, — Хэвон проверяет магазин и направляется к шкафу, отодвигая его. — Почему? Разве особняк не безопасен? Какого черта произошло, всё же было в порядке! — Юнги быстро опускается на пол и достаёт коробку из-под кровати, в которой разложен огнестрел. — Хэвон, ответь же! — Сопротивление подорвало здания в центре капитолия, убиты семьи Хван, Чон и Пак, остальные лидеры либо схвачены, либо в бегах и что-то пытаются сделать, — тараторит, нажимая на нужные полочки и оглядывая своего подопечного, которого он спасти просто обязан. Стена плавно отъезжает в сторону, открывая вид на тайный проход, одна ветвь которого ведёт в бункер, другая — за город. — Господин Чимин, Вам следует залечь на дно, — дворецкий обращается к самому младшему. По проекции видно, что брат с кем-то разговаривает, возможно, с одним из охраны. — Ваши телохранители уже извещены о ситуации и знают, что делать, а Вы, — смотрит на Юнги. — Идите за мной и не отставайте, — холодно чеканит тоном, не терпящим никаких возражений. Мин послушно кивает и отключает видеозвонок, нарекая брата быть максимально осторожным. Он хватает удобные кроссовки для бега, которые Хэвон заранее захватил с собой, и аккуратно, уже обутый и в синей, атласной пижаме, ступает за старшим в темный, лишённый какого-либо окна в мир и намёка на лампочки коридор. Дворецкий тут же давит на рычаг в стене, закрывая проход, и, по звуку Юнги понимает, что книжный шкаф в его комнате тоже становится на своё место. — Что с отцом и братом? — тихо шепчет, быстрыми шагами следуя за дворецким. — Они в порядке? — Связь с ними оборвалась, я без понятия, — Хэвон качает головой и наготове держит автомат, проверяя каждый уголок. — Сопротивление быстро атаковало, мы не ожидали, нет, мы даже не ждали подобного. Я провожу Вас за город, там уже ждёт машина, Вас перевезут за КПП, на территорию Севера, мы договорились, несмотря на закрытую территорию, Вас примут, а потом на частном самолете отправят в Иран, у Вашей семьи там тайный счет и дом, оформленный на другого человека в случае таких… — подбирает слова, дабы не насеять ещё одну разрушительную волну паники на омегу. — Неприятностей. — Что будет с братом? Он же в Лондоне! Один! — у наследника сильно дрожат руки, в голове хаос, он никак не может начать мыслить здраво и объективно. Это уму непостижимо: слабое, состоящее из минимума людей Сопротивление смогло перекрыть им — капитолийцам — кислород. — Ваш брат будет в безопасности, но я не могу ничего Вам рассказать, ведь… — Хэвон всегда хладнокровен, обычно рубит с плеча, не подбирает слов и говорит правду в лицо, — если Вас все-таки возьмут, то Вы не должны знать ничего о местонахождении остальных членов Вашей семьи, а тем более — выживших капитолийцев. « — Вас будут пытать ради информации об их передвижениях, а потом, когда схватят всех, повесят, чтобы насытить недовольный, желающий зубами разорвать вашу плоть народ», — читает между строк Мин. Он судорожно, снова пытаясь совладать со страхом, кивает. Уверяет себя, что всё будет хорошо, плевать на Сопротивление и других лицемерных капитолийцев, главное — целостность жизни его семьи. Омега прокручивает в голове все уроки стрельбы, борьбы и тактики — вот, к чему его готовили. Конечно, Кюджин говорил, что эти умения не пригодятся, но Юнги в очередной раз убеждается, как слепы все они были. — Вот она, точка кипения, — сам себе проговаривает, вспоминая слова брата. — Точкой кипения были прошлые игры, — отрицательно качает головой Хэвон, хватая шедшего позади подростка за руку и ускоряясь. Они должны поторопиться; да, сейчас они в безопасности, но это на час-полтора, пока они будут идти в подземельях и вдали от войны, что сейчас наверху разгорается с каждой секундой всё сильнее. И дворецкий, и Юнги прекрасно слышат взрывы через каждые семь метров, оба понимают, что там кровь ручьями по когда-то былым прекрасным улицам течёт, но ни один из них не догадывается, что по Капитолию три всадника апокалипсиса бродят, добивают; те, кому на черном рынке за одну их голову больше пятнадцати тысяч долларов. Те, кому уже надоело терпеть, надоело отправлять своих младших, дорогих, любимых на поле боя каждый год. Они решили всё разом прекратить, наконец оборвать, заставить врагов поплатиться. И Хэвон, и Юнги это понимают. Точнее, давно понимали, но сейчас — всё слишком чётко и ясно. Надо было воспринимать их всерьез, думает омега, надо было дать то, что они хотят. Давно, черт возьми, надо было избавиться от этого. Юнги тихо рычит, кусает нижнюю губу до крови и сжимает автомат в руках. Он знал. Он знал, но не предпринимал никаких весомых действий, выбирая путь наименьшего сопротивления, а сейчас, уже настоящее Сопротивление собирается оторвать ему и его семье головы. Надо было отменять эти грёбанные игры. Хэвон кричит ему не отвлекаться, даже когда штукатурка с потолка сыплется, потому что там, на улицах, снова что-то взрывается. — Почему они убивают гражданских? — шепчет, ускоряясь и не давая себе и шанса остановиться. Легкие горят, ноги уже кажутся ватными, организм от резкого перехода из состояния покоя до нервоза, а теперь из-за длительного бега не выдерживает. — Это неправильно! — Мы тоже убивали гражданских, — отрезает дворецкий, явно намекая на жертвы игр. — Вы ведь тоже знаете и не придерживаетесь позиций отца и брата. Если бы Капитолий сам отменил игры, то всё было бы не так, а теперь я даже представлять не хочу, что случится с не успевшими спрятаться капитолийцами, когда власть окончательно захватит Сопротивление. Слова Хэвона словно граната в глубине его сознания, мыслей, души. Бета резко останавливается, не обращая внимания на не ожидавшего такого и влетевшего в его спину Мина. Дворецкий без раздумий приоткрывает защитное стекло у настенной клавиатуры, вводя код, который знают лишь единицы. Тяжелая, бетонная дверь отъезжает, открывая вид на ночное небо и начинающийся лес, пройдя который, будет видно КПП. Хэвон поднимает руку с автоматом, не торопясь выходить из бункера. Юнги аккуратно, почти незаметно выглядывает из-за спины беты, осматривая всё вокруг и стоящую неподалеку от бункера грузовую машину. — Назови пароль, — требовательно проговаривает бета, отодвигая ногу назад, прямо к носку Мина. Немая команда отойти подальше, глубже в бункер. — Я сказал назвать пароль! — наводит прицел, предупреждает. Юнги прищуривается, чтобы хоть как-то в темноте разглядеть крупного альфу перед собой. Дурное предчувствие схватило за горло и не даёт нормально вдохнуть, заставляя страдать от головной боли. Мин ещё сильнее напрягается, когда не слышит вовремя нужных слов. « — Что-то не так», — набатом бьет в сознание. — Сегодня что-то жарковато, хотя передавали минус три, — задумчиво проговаривает мужчина, потирая подбородок и замечая, как парочка из бункера заметно расслабляется. — Садитесь, у нас мало времени. Хэвон аккуратно хватает наследника за холодную руку, делая маленький шаг вперед и переступая порог. Он оглядывается, прислушивается и тянет Мина к машине, когда внезапно вся поляна освещается фарами машин позади углубления бункера. И омега, и бета тут же оборачиваются, застигнутые врасплох. Юнги крупно вздрагивает от резкого выстрела, оглядывается и ощущает, как теряет землю из-под ног. Хэвон вскрикивает, но не падает, крепко держится на двух ногах и не обращает внимания на простреленную руку, в которой он крепко держал автомат, лишь лихорадочно думает, как спасти мальчика. — Сученыш, — сплевывает, смотрит прямо на неспешно идущего к ним предателя, одного из капитолийцев, того, чья семья должна была погибнуть полтора часа назад в центре города. Смотрит на Чон Хосока, полностью одетого во всю экипировку, с автоматом в руке, бронежилетом и небольшим отрядом позади себя. — Вам обоим повезло, — Чон не обращает внимания на агрессию со стороны дворецкого, смотрит только на Мина, в чьих глазах плещется злоба. — Хорошо, что именно меня отправили перехватывать вас. — Как это понимать? — старается звучать сдержанно, держать лицо, не падать и не дрожать. Хочется остановить время, подойти к Чону и вырвать к чертям его сердце, но Мин стойко держится. Хосок усмехается, видит как капилляр в глазах омеги лопается и кровь заливает белок. — Объясняй, Чон! — срывается на крик, медленно тянясь рукой к кровоточащей ране дворецкого, крепко зажимает её и чувствует, как всё внутри переворачивается от ярости. — Наше время подошло к концу, Юнги-я, — тянет теперь уже нынешний глава семейства Чон. — Время перемен, наконец, настало. Наша гнилая система должна рухнуть, и, я знаю, ты тоже это понимаешь. — И поэтому ты объединился с ними? — кричит омега, сжимая автомат в правой руке. — Ты мог изменить всё по-другому! — рычит раненым зверем, тут же отпуская простреленную руку Хэвона и перехватывая удобно оружие. — Слишком медленно было бы, — недовольно цокает альфа, следя за каждым действием пылкого омеги. Альфа прекрасно понимает, что тот не найдёт в себе сил выстрелить. — Мне нужно это сейчас. И не смей говорить ничего, я полтора часа назад застрелил своего отца и старшего брата, и всё ради этих перемен. Неужели ты думаешь, что сможешь изменить моё мнение? — издевательски тянет Чон, наклоняя голову. Хэвон еле слышно выдыхает. Так вот оно что. Взбунтовавшийся сын объединился с Сопротивлением и убил членов семьи, которые не согласились бы с его позицией. Бета уже не надеется на хоть какой-то исход: раз уж Чон перешёл на сторону Сопротивления, то наверняка весь план подземных ходов были уже у них. И даже если он сейчас сможет начать перестрелку с одной рукой, закрыв Юнги в бункере, то тот не сможет выйти наружу, где его уже поджидают на всех выходах — семья Чон тоже пользуется запасными ходами. — Я знаю, о чём ты думаешь, Хэвон. И ты верно мыслишь, — холодно чеканит Чон, раздражаясь от времени, которое они тратят на разговоры. — Довольно болтовни. Опусти эту штучку, Юнги-я, и тебе не прострелят руку, как твоему дворецкому. Мы оба прекрасно знаем, что ты не тот, кто за пару минут может отказаться от своих принципов и так легко убить кого-то. Ну же, не заставляй меня терять столько времени, я просто могу дать приказ на твоё убийство. Какая мне будет разница: умрёшь ты сейчас или доживёшь до рассвета, чтобы увидеть казнь своей семьи, и умереть уже от горя, — тянет Хосок, наблюдая за эмоциями Мина. Юнги судорожно выдыхает: отца и Кюджина убьют на рассвете. Паника медленно накатывает на него, хватает за глотку, заставляет терять связь с окружающим миром. Отца и Кюджина убьют. Омега делает еле заметный шаг назад, шатается и не может сфокусироваться на напряженном лице Хэвона, на ничуть необеспокоенном его состоянием Хосоке, на кучке людей в военной форме с оружием в руках. Отца и Кюджина что? Юнги пятится, глубоко дышит и не даёт себя тронуть зовущему его Хэвону. Видит, как Хосок делает шаги в их сторону, даёт команду своим людям. Что он там говорит? Мин не слышит, в голове набатом слова Чона: «Или доживёшь до рассвета, чтобы увидеть казнь своей семьи». Он не готов смотреть на такое. Юнги задыхается. Оружие летит на землю — он руку прижимает к груди, туда, где сердце, кажется, разрывается на куски, потому что да. Его семья, отец и Кюджин, будут убиты, он, с вероятностью в сто процентов, последует тут же за ними, младший брат неизвестно успел ли спрятаться, дом наверняка уже забит чужаками, а статус — полетел в тартары. В глазах темнеет, всё расплывается, а сердце продолжает болеть. Мину кажется, что прямо сейчас он умрет. Что бы там не говорил Хосок ему сейчас, он не слушает, его организм сейчас просто разрывает, только ошмётки и останутся. Какая разница, думает омега, убьют его или нет, ведь прямо сейчас сердце стремится или остановиться, или после очередной волны острой, уничтожающей его сознание паники оставить после себя только частички. Омега судорожно выдыхает и хватается за здоровую руку дворецкого, сгибается пополам, медленно оседает на колени и не верит. Могущественная семья, главенствующее звено тогда — сейчас лишь пережитки прошлого. Ещё час назад для общественности они были всем, они были на вершине, на пьедестале, лестница к которому вся в шипах от роз, осколках, неровностях и инфекциях. Ещё час назад его семья была всем для этой страны, но. Но Юнги успевает мазнуть глазами и люди Чон Хосока всё ещё стоят в нескольких метрах, направив на него автоматы, и его предали, и началась бойня в городе, и вся система, которую он, к слову, не одобрял, но не шёл против, рушится. Вся страна рушится, сейчас, Мин понимает, меняется ход истории, происходит коренной перелом, строится новый мир, в котором ни он, ни его семья жить не заслужили. В глубине души омеге хочется верить, что всё может обойтись лишь заключением, что Сопротивление собирается переломить не только ситуацию и правительство в стране, но и тип правления, сменить всё на демократию, но после таких мыслей единственное желание — истерично смеяться, потому что их семья не заслужила абсолютно ничего хорошего, только повешение в центре города, где потом люди, несколько десятков лет жившие в страхе, закидают их тела камнями.☾ ☾ ☾
— Чон Хосок поймал Мина на выходе из города, — голос Чанёля разрушает давящую тишину в особняке. Намджун не отводит взгляда от огромной картины, висящей на белой стене в главном зале, и одобрительно кивает, изучая внешность членов семьи Мин, которые на картине все обворожительно улыбаются, одетые в белые костюмы. — В городе большую часть аристократов арестовали, тех, кто оказал сопротивление, застрелили на месте, об этом позаботился Чонгук. Младшего Мина уже везут сюда, он ведь должен присутствовать на казни. — Разве он младший? — Намджун, внимательно слушающий, резко обрывает доклад Пака. — На этой картине ведь нет ещё одного, самого младшего. — Его ищут, — Чанёль вслед за другом обращает внимание на портрет и ведет взглядом по лицу каждого из капитолийцев. — Но его ни разу не видела общественность, его всю жизнь прятали, так что будет проблематично, но решаемо. — Всех членов этой семьи должны поймать, Чанёль, — Ким оглядывается и в очередной раз понимает, как не вписывается в атмосферу светлого, роскошного особняка со своей военной формой, высокими ботинками, жилетами с кучей карманов и оружием. — Без их крови и боли, боюсь, мы не сможем сделать шаг вперёд, как бы плохо это не звучало. — Ничего не поделать, это общество не сможет забыть годы страданий и отчаяния лишь одними реформами и исправлениями системы, — Чонгук переступает порог гостиной, не вписываясь в этот интерьер ещё хуже, чем Намджун. Чон весь в крови, с автоматом на плече и свисающим вдоль бедра катаной. — Говорят, что счастье на чужом горе не построить, но я не согласен. Месть не так важна, как укрепление на новом посту с поддержкой простых людей. — Справедливо, — в зале раздаётся ещё один голос, но никто из присутствующих не вздрагивает. За Чонгуком останавливается Хосок и осматривает всех своих союзников. — Мин и его дворецкий с навыками убийцы во дворе, — следит взглядом за наконец оторвавшимся от портрета главной семьи Намджуном, встречается с ним глазами и кивает. — Привязаны. Думаю, с Мином что-то не то, пусть его проверит врач, если хотите, чтобы он дожил до завтрашней казни своей семьи. И все замолчали. Каждый чувствует нечто новое, зарождающееся прямо сейчас, в этот момент. Момент, когда наступает новая эпоха, когда всё кардинально меняется и просто не даёт шанса не заметить изменения. Все молчат, но понимают, что эта тишина вооружена сильнейшим мечом, она в военном облачении и пару часов назад начала войну, уже победив, разрезав острым клинком пространство, историю, весь, чёрт возьми, мир, давно подготовленный к изменениям. Ким Намджун, потерявший никого, но чья сущность не позволяет закрывать глаза на несправедливость. Пак Чанёль, потерявший любимого, которого забрали игры. Чон Хосок, потерявший никого, но уставший смотреть на несправедливость. Чон Чонгук, потерявший младшего брата, который отчаянно звал папу перед смертью, пообещавший этому папе кардинально изменить всё. И Мин Юнги, потерявший веру, отца и брата, богатство и статус. Ким Намджун. Слабое место: отсутствует. Выиграл. Пока что. Пак Чанёль. Слабое место: Бён Бэкхён. Выиграл. Пока что. Чон Хосок. Слабое место: отсутствует. Выиграл. Пока что. Чон Чонгук. Слабое место: папа, память о любимом младшем брате. Выиграл. Пока что.Мин Юнги. Слабое место: любимый младший брат. Проиграл. Пока что.