☾ ☾ ☾
Юнги с шумом тяжело выдыхает и пытается открыть глаза. Омега на пробу дергает руками и чувствует сковывание — как и ожидалось, его связали. Он жмурится, когда всё вокруг темнеет и покрывается пятнами, чувствует, как от стресса, страха и всего произошедшего у него истощён организм, и пытается хоть как-то расслабиться. Когда зрение наконец стабилизируется, Юнги оглядывается, еле в темноте разглядывая садовые принадлежности, забитые инструментами полки и веревки. Парень быстро осознаёт, что его связали и кинули в сарай их прислуги, работающей на улице, и выдыхает. Рядом никого нет, вокруг тишина, но омега тут же задумчиво прикусывает губу, понимая, что охрану они точно снаружи поставили — дать ему сбежать будет для них огромной ошибкой. Омега недовольно поглядывает на толстую, хорошо связанную веревку и обреченно вздыхает — он так слаб и разрушен сейчас, что ему вряд ли даже удастся порвать нить для шитья. Смотря в маленькие окна, Мин понимает, что сейчас глубокая ночь, и что скорее всего казнь проведут на рассвете, отчего ему становится жутко, но не так страшно, как должно быть. Он с кряхтением пытается приподняться и сесть, облокотившись спиной к холодной, каменной стене. Отчаяния нет. И страха он тоже уже не испытывает, будто пока он был без сознания, из него выкачали эту эмоцию. Душа, мысли и чувства — всё опустошено до предела. Успокоение — единственное, что он ощущает сейчас. В какой-то момент жизни он ожидал нечто подобное: революцию и коренной перелом, когда он сам, его семья и окружающие люди высокого титула падут. Юнги слегка приподнимает уголки потрескавшихся губ, ударяясь затылком о стену. Все они заслужили казнь. Просто хотя бы потому, что это поможет людям справиться с их горем утраты. Но, к сожалению, смерть их общества не спасёт эту страну, их кровь точно не вымоет все их грехи, и Юнги от этих мыслей становится не по себе. Вы когда-нибудь видели антагониста, который ничего плохого не сделал, не считая того, что он родился не в той семье? Юнги именно таковым и является, и как бы обидно и жестоко по отношению к нему, к младшему брату, к Хосоку и другим детям это не звучало, но они все расплачиваются лишь за то, что посмели родиться. Но о Хосоке Мину даже думать не хочется, тот в отличие от него раскаялся и пытается сейчас всеми силами исправить то, что натворили их предки. Юнги ему почему-то совсем чуть-чуть завидует. Юнги желал ухода эры игр, но ничего не делал для этого. Юнги бездействовал. А бездействие — преступление. Хосок желал ухода эры игр и провернул революцию, оставив пережитки прошлого и своих деспотичных родителей за спиной. Хосок не бездействовал. Омега с шумом выдыхает, смотря в потолок. Думает о младшем брате и сжимает ладони в кулаки. Может, он и заслужил такой конец, но не самый младший член этой семьи, который жалеет даже чёртов воздух, потребляемый им самим. Юнги искренне верит, что тот спасётся, сменит имя, их проклятую фамилию и сможет глубоко захоронить память об их семье. Омега всем сердцем любит младшего, и когда мысль о том, что его всё-таки поймали, мешает ему буквально дышать, он пытается встать, опираясь о стену. Брата могли предать, как и его самого, схватить, убить или уже перевозить сюда, а этого Юнги никак не может допустить. Мин маленькими шажками приближается к двери и со всей оставшейся силой пинает её, хриплым от холода голосом требуя открыть и дать возможность поговорить с их лидером. В том, что главные революционеры остановились в их особняке, он почему-то даже не сомневается. Юнги продолжает бить ногами и руками по двери, пытаясь хоть как-то привлечь внимание к шуму, но без толку — никто не откликается. Ему даже на секунду кажется, что он один, охраны нет, они просто ограничились запертой дверью, но потом омега слышит копошение по ту сторону и вновь оживляется. — Я хочу поговорить с вашим главным! — Мин хватается за горло и жмурится, всё же сидеть в сарае на бетонном полу в одной пижаме и босиком идея не из лучших. — Пожалуйста, мне надо кое-что сказать ему, — чуть тише добавляет. И снова возвращается пугающая его тишина. Юнги судорожно выдыхает и медленно оседает на пол, теперь уже ощущая наступающую на него панику. Его могут не выслушать, и он сам уже тогда не узнает, что с братом, поймали ли его, возможно ли будет договориться в случае чего. У Юнги есть три тайных счета, о которых никто не знает, огромное количество недвижимости по всему миру и связи, при надобности он договорится о сохранности жизни младшего и всё будет хорошо, но его даже не слушают. Вот оно, одно из самых огромнейших страхов человека — боязнь не быть услышанным. Его, отца, Кюджина могут казнить, но убивать совсем маленького ребенка, который пытался возникать и исправить всё — подобное непростительно даже обиженному на весь свет Сопротивлению. Юнги ударяется лбом о дверь и всхлипывает, теперь осознавая всю темноту ситуации, в которой он оказался. Его, отца и Кюджина утром убьют, чтобы хоть как-то ослабить гнев народа, а младшего брата — самого невинного человека на планете — будут разыскивать и при возможности сделают так, чтобы он тоже отправился за своей семьей. От осознания всей тяжести чертовой судьбы Мин изо всех оставшихся сил ударяется лбом о стену и чуть ли не скулит, когда снова слышит копошение. За стеной звенят чем-то, Юнги надеется, что ключами, и через пару секунд дверь с тихим скрипом открывается. Мин всё так же на коленях, с огромным отчаянием в глазах, закусанными в кровь губами и красным пятном на лбу оглядывает двух вооруженных до зубов огромных альф, смотрящих на него с неприязнью и ещё с кучей негативных эмоций, на которые омега доблестно научился не обращать внимания за всю свою недолгую жизнь. Альфа кивает в сторону, показывая, что надо идти, и Мин тут же, с дрожью по всему телу и ватными ногами, встаёт, опираясь уже о родную стену. Юнги молчит, слизывает кровь с маленьких ранок на губе и, стараясь унять слабость и страх, идёт за одним альфой, пока второй следует за ним, сканируя его спину тяжелым взглядом. Юнги почему-то уверен, что дай им волю, и он до рассвета не доживёт. От очередных мыслей о своей смерти омега жмурится, пытаясь направить их в нужное русло, а не воспроизводить страх о повешении. Юнги в тонкой пижаме холодно, он пытается ускориться, но на него рычат, чтобы и лишнего сантиметра не посмел сделать, что у альф приказ, если что, стрелять на поражение, и он сдаётся, продолжая плестись, пока не доходит до входа для прислуги в особняк. Мин осматривается, коридоры чисты, никаких погромов, проходит мимо своего любимого, светлого зала с их огромной картиной на стене и зависает, когда глаза переходят от картины до сидящих на бежевом диване двух альф в чёрном. Омега сглатывает, сужая глаза и понимая, что здесь, в своём доме, он уже не испытывает того ошеломляющего чувства страха и отчаяния, которое навалилось на него словно цунами в маленьком холодном сарае. Двое альф сидят рядом, в нескольких сантиметрах друг от друга, не разговаривают, просто вместе делят пространство, оба погрязли в мыслях, позволив отключить себе шестое чувство и никак не чувствуя режущего, пытливого взгляда. Юнги замыкает, когда он видит на щеке одного из них засохшие капли крови. Революционеры все в черном, если один сидит полностью без оружия, то у второго на коленях катана в ножнах, а ладони бережно оглаживают рукоять. — Капитан Чон, — альфы позади наконец показывают своё присутствие, окликая своих командиров. — Капитан Пак, — учтиво кланяются головой. — Вы уже прибыли? Мин не понимает, кто из них Чон, а кто — Пак, но ему это не так важно. Оба солдата одновременно поворачиваются в их сторону, и Юнги тут же становится не по себе. Омега подумал, что на территории особняка он будет чувствовать себя в своей тарелке? Забудьте. Альфа, что сидит без катаны на коленях и ближе всех, поднимается: — Куда вы его ведёте? — мужчина не смотрит на омегу, даже взглядом не удостаивает. Юнги хмурится ещё сильнее, ему не по себе. Пока один стальным голосом разговаривает с солдатами, второй оглядывает его самого, глаз даже не сводит, не моргает. Омега сглатывает и пытается снова убрать вопящую трусливую сущность куда подальше, в ответ пиля взглядом продолжающего сидеть в расслабленной позе альфу. — К капитану Киму, — слышится на периферии сознания, но Юнги не реагирует. Альфа на диване в черной форме в стиле теквира, с кучей ремней и карманов, с поясом специально для катаны и ножей, выглядит пугающе. Он расслаблен, откинулся на мягкую спинку, широко расставил ноги и даже толком не повернул голову в его сторону, размеренно дыша. Лицо не выдаёт никаких эмоций, только легкую усталость; кажется, ему даже лень смотреть на Мина, но он всё равно это делает. Капитан разглядывает его, словно тот — животное в зоопарке. Такие люди сами по себе пугают многих: и слова не скажут, но порубить смогут запросто. Омега с тревогой и пульсацией, похожей на бабочек в животе, выдыхает. Где-то в голове мелькают мысли о том, что так называемые всеми любимые бабочки — это следствие оттока крови и сильного стресса по типу испуга, волнения и ещё множества негативных чувств. Юнги ощущает лютый страх, смотря в темные, не выражающие никакого интереса глаза революционера, сглатывает и не выдерживает, прикрывая веки. Всё, что ему нужно, так это поговорить с их Лидером, на остальных — плевать, пока они не достанут оружие. — Хорошо, — тот, к кому в разговоре, который Мин отчаянно пытался уловить, вырвавшись из-под длительного, убивающего в нём всю прыть переглядывания, солдаты обращались «Капитан Пак», впервые за всё это время смотрит на омегу. — Внимательно следите за каждым его действием, — голос вмиг приобретает ещё тон холодней, чем был раньше, хотя куда ещё, с издевкой думается Юнги. — Таких, как он, обучали отнимать жизни ещё в утробе. Юнги вздрагивает словно от резкой пощечины, оставляющей после себя неприятное, жесткое и колющее ощущение. Омега опешил от услышанного, на секунду перестал дышать и моргать. Смотрит в упор на ледяное лицо напротив и даже не чувствует былого опустошения и поглощающей сознание вины, только разгорающееся пламя где-то в районе груди. — Да как ты смеешь? — сиплым голосом, он пару минут назад надрывался криками, а ночь провёл в холодном, бетонном сарае. Кажется, его дёргают за руку, чтобы заткнулся и продолжил путь к их главному, но Пак кивает охране, чтобы оставили. Юнги это не заботит ни капли. — Я не был тем, кто поддерживал игры! А если уж на то пошло, то чем вы отличаетесь от нас, м? Устроили на улицах массовые убийства, столько крови невинных, обычных жителей пролили, — слова непроизвольно вылетают, он знает, что не должен говорить такое им, революционерам, убийцам, льву напротив и внимательно следящей за ним пантере, устроившейся на мягком светлом диване. — Каждый в этой комнате, здании, все по локоть в крови, но знаешь что, капитан? — сужает глаза и щиплет нос, приближается так близко к Паку, что можно без проблем ударить его лоб своим. — Моя семья всё это время совершала ошибки, десятилетиями совершала, а вы, всё ваше ебанное сопротивление, сегодняшней резней переплюнуло все наши промахи, вот что. Я в шоке, одним вечером побить наш рекорд, ахуеть, правда? — омега посмеивается, взмахивает запястьем прямо перед лицом альфы, чьи глаза стали ещё ледянее, Мин снова поражается: куда ещё-то? — Мы все неправы, понял? Последнее он еле успевает договорить: до его мозга ещё даже не успевает дойти информация о том, что по комнате раздался выстрел, как он отшатывается, не понимая, в чём дело. Адреналин в крови не даёт ничего толком почувствовать, но глаза сами натыкаются на стекающую по его телу кровь, на пантеру, сидящую на диване, держащую крепко в своих руках автомат. Юнги не думает, ведет взглядом, встречается с глазами напротив и судорожно выдыхает. Мужчина со скучающим видом оглядывает его, следит за эмоциями. Всё происходит в замедленной съемке, в которой Мин отчетливо различает каждое движение альфы. Тот снова откидывается на спинку дивана и тут же отворачивается, не интересуясь дальнейшей судьбой омеги — бывшего наследника. — Ведите его к Намджуну, — слышит незнакомый голос, но чей именно понять не может. — От раны в плече еще никто не умирал, но пусть остаётся в сознании. — Понял, — солдат позади кивает, подхватывает Мина за здоровое плечо и талию и тащит в сторону широкой лестницы, что как и всё в этом доме сделана из белого дуба. Его просто волочат за собой, придерживая с двух сторон. Юнги старается сжать зубы, не кричать, держаться и прекратить волноваться, чтобы не разгонять кровь по организму. Всё вокруг смазано, он только где-то на периферии сознания узнаёт коридоры родного места. Сам себя в голове пытается отрезвить, чтобы хоть как-то воспринимать реальность, но рана в плече не даёт и на десять секунд сосредоточиться. Перед глазами тут же всплывают глаза тех двух мужчин — капитанов, убийц, революционеров. Катана, автомат, черная форма в стиле теквира, капли засохшей крови на щеке, одежде, диване, холодные, убийственные глаза, ладони, оглаживающие рукоять катаны — всё вертится маленькими картинками перед глазами. — Что с ним? Хосок не докладывал о ранении, — снова незнакомый голос. Юнги чувствует, что уже устал от всего этого незнакомого. Его куда-то усаживают, а он всё ещё в прострации. — Господин Чон подстрелил, когда он начал высказываться. — Высказываться? — смешок. Юнги с силой прикрывает глаза, здоровой рукой надавливая на веки. — Свободны, — слышится шум, копошение, хлопок двери. Мин выдыхает и до сих пор отчаянно пытается начать воспроизводить всё происходящее в этом мире. — Расслабься и откинь голову, у тебя всего лишь шок, — Юнги повторяет; точнее, откинуть голову и глубоко дышать — это всё, что ему надо сейчас. — Выпей воды, — омегу хватают за здоровую руку, всучивают в ладонь стакан, и он тут же подносит его ко рту. Всё-таки ночные догонялки, стресс, панические атаки и шок дают о себе знать. Юнги шумно выдыхает, снова старается проморгаться и вернуть себя в мир, несмотря на боль в плече. Белые блики гаснут, зрение наконец стабилизируется: омега оглядывается. Он в кабинете отца, сидит, распластавшись, в его кресле для гостей. Юнги смотрит на человека, стоящего прямо перед ним. Ничем другим от предыдущих капитанов он не отличается, только разве что обстановка здесь другая. Мин, понимая, что перед ним альфа, хмурится, пытается как-то поглубже вдохнуть и почувствовать чужой запах, но всё, что витает вокруг это запах крови. Господи, скольких же он убил? Юнги снова ощущает сковывающее все его тело чувство страха. — Моё имя Ким Намджун, — наконец подаёт голос мужчина. Он стоит, прислонившись поясницей к столу, руки расположив на самом дереве; альфа излучает невероятную уверенность в себе. — Я — лидер сопротивления. « — Я уже понял», — про себя кричит омега. Вся эта поза — точно поза отца, всё то давление — точно давление отца. Будто бы ничего не поменялось, но всё же Мин ощущает, что в этом кабинете, пока он разговаривает с ним — ему ничего не угрожает. Он здесь на переговорах, можно ли так считать? — Я хочу договориться с Вами, — Юнги сглатывает, он жутко не уверен в том, что собирается сделать сейчас, но на кону жизнь и безопасность младшего брата, его будущее. Намджун и бровью не ведёт. Альфа всё так же внимательно смотрит на собеседника, давит его своей энергией, уверенностью, они оба — две противоположности. Юнги это понимает. Ещё тогда, когда стоял напротив тех капитанов, смотрел в глаза пантере, отвечал Паку — он всё прекрасно понимал. Он пока что не сможет одолеть их. — Я не веду переговоров, Юнги, — Ким отвечает вежливо, но резко, глазами даёт понять, что это решение окончательное. Мин судорожно выдыхает. Опьяненные ненавистью и жаждой отмщения и изменений люди не идут на сделки и компромиссы. Юнги продолжает держать лицо, в голове набатом воют сирены, от страха и паники колют пальцы на левой, здоровой руке, правой он просто не чувствует. Что ему делать? Что ему, черт побери, делать, когда выхода попросту нет? — Я спрошу ровно один раз, Юнги, — альфа снова выводит его из мыслей, не сводит глаз, давит морально. Боже, Юнги чувствует себя таким слабаком. — Где твой младший брат? — Ким внимательно следит за реакцией омеги: тот мелко вздрагивает, потупляет взгляд и теряется. — Я в курсе, что ваш отец его упрятал, назвав позором семьи до конца жизни, упрятал хорошо, соглашусь. В погоне за доблестным видом он сделал хоть что-то хорошо, — Мин не возникает: в чём-то Намджун прав. — Но скажешь ли ты мне информацию или не скажешь, я всё равно его найду — это вопрос времени, Юнги. — Что ты собираешься делать с нами? Казнишь всех представителей былого Капитолия? — омега хмурится, сжимает ладонь в кулак и с всё ещё с неверием смотрит на альфу, на всю ситуацию. — Зачем наступать на те же грабли, на которые и мы когда-то наступили? — Я собираюсь лишить жизни только взрослых альф, — Намджун продолжает выглядеть отстранённым, кажется, даже если бомба здесь взорвётся, он и глазом не моргнёт. — На детей у меня совершенно другие планы. — Какие? — Мин истерически усмехается. — Даже если вы и пощадите остальных, что будет с другими? Казнь? Тогда чем вы отличаетесь от нас? — Юнги хрипит, он с непониманием смотрит на альфу. — В чём суть революции, Намджун? Чтобы одну кровь заменить другой? Тогда разве хоть что-то изменится в этом мире? Я всё думал, что Хосок прав, что это того стоит, но сейчас, когда действительно понимаю, чего вы хотите, то говорю это: Хосок опять проебался, так ему и сообщи, — он бы хотел вскочить и встать наравне с Кимом, но боль в плече парализует абсолютно всё. — Что вы сделаете с нами? Отправите в бордели новых аристократов? Попытаетесь унизить нас? Да в чём суть вашей революции, Намджун? — В изменении, кардинальном, — мужчина делает шаг в другую сторону, отходит от стола и приближается к книжному шкафу во всю стену, внимательно рассматривая его содержимое. — Мой народ не сможет забыть те семьдесят восемь лет угнетения, Юнги. Ты бы смог забыть эту адскую боль, эти переживания и отчаяние? Ты бы смог? Представь: тебе нет двадцати, ты стоишь на площади своего дистрикта и ждёшь. Назовут ли твоё имя? А, может, имя твоего младшего брата? Имена друзей? Потом тебя заводят в маленькую, серую комнату и говорят: «Вам пять минут». Всего пять минут на прощание, и это, скорее всего, последняя твоя встреча с семьей. Но это не самое ужасное, нет, Юнги. Самое уничтожающее — это смотреть на то, как дорогой тебе человек сражается там, а ты ничего, абсолютно ничего сделать не можешь. Когда твой человек проходит войну: и снаружи, и внутри, а ты абсолютно бесполезен. Юнги крепко сжимает край своей пижамы, потому что в голове крутится вопрос Кима и его ответ: нет. Он бы не смог. И это странно, потому что омега не может избавиться от своей возможности смотреть на ситуацию объективно: он может понять каждую сторону, он может увидеть минусы и недостатки всех, но его не слушают. Зачем устраивать новые распри? Но как жить дальше, не отомстив? Но разве принесет месть облегчение? Столько противоречий в его голове — он не знает, как поступить правильно. Для того, чтобы понять, что верно, нужно прочувствовать, пережить эти ситуации, но Юнги страшно даже представить их. Больше всего на свете он хочет остановить грядущее кровопролитие. — Не смог бы, — альфа утверждает, кривит в ухмылке губы: Юнги замечает, что это первая эмоция и мимика с самого начала их разговора. — Я знаю, ты в какой-то степени понимаешь нас, — омега снова вздрагивает, цепляясь взглядом за профиль Кима. — Ты сможешь понять, почему мы это делаем, когда-нибудь точно поймешь, как сильно мой народ желает отмщения, — Намджун разворачивается, идёт к столу и садится в кресло бывшего президента. — Так понимаю, далее наш разговор не имеет никакого смысла, просто знай, что рано или поздно мы найдем твоего младшего брата. Хотя велика вероятность, что он придёт сюда сам. — Чушь! — омега возгорается, разговор о Чимине, о том, что он попадёт в это пекло действует на него моментально. — Он понимает, он не… — Ты назвал себя и таких, как ты, аристократами, — Мин хмурится, его перебили, и он не понимает, что хочет сказать альфа. — Вы уже ими не являетесь. С этого дня всё ваше общество лишено всяких прав. Омеги-аристократы? Скорее, былые омеги-аристократы, Юнги, — Ким давит на него своими темными глазами, его тон не терпит возражений, а аура заставляет задержать на миг дыхание. « — Возьми себя в руки, ты, идиот!» — Мы были рождены ими, — его голос прорезает тишину, саму атмосферу. Парень ощущает это противостояние: словно невероятно мощный, грозный лев и маленький, шипящий на всех и вся котенок столкнулись друг против друга. У одного размер, власть, лапы, когти и сила, у другого — характер и мелкие, острые коготки. — Мы ими и умрём. И никто — никто — чуть ли не рычит, глаз дергается, состояние на грани срыва. — Не посмеет отобрать этот статус. Намджун хмыкает, руки в замок, локти на столе, он полностью в себе уверен, никаких сомнений. — Я посмотрю на это, обещаю, — альфа кивает ему, не насмехается, тон вполне серьёзный. Ким, не сводя глаз с обозленного Юнги, нажимает на кнопку соединения на рации, просит забрать омегу. В кабинет сразу заходят те же солдаты, что и вели его сюда. Мин без чужой помощи встаёт на ноги, голова немного кружится, слабость в теле есть, но омега стоит крепко, не даёт людям вокруг усомниться в его силе, а самое главное — не показывает слабину тому, кто сидит за столом его отца. Юнги ведёт взглядом по кабинету: именно здесь его и отчитывали за поведение, здесь хвалили, здесь он видел могущественного и всесильного отца, Кюджина, который вечно стремился помочь родителю. Здесь, наверное, и хранилось сердце их власти. Это сердце раздавлено Сопротивлением. Юнги разворачивается, пытается сдержаться от всхлипов из-за нахлынувшей ретроспективы, делает шаги в сторону выхода, но замирает. — Намджун, — Мин немного разворачивается, смотрит вполоборота на альфу, сузив глаза. — Перед тем как мстить, вырой на одну могилу больше, — снова ведёт взглядом по родным стенам, даёт себе последнюю слабину, как же ему не хочется уходить отсюда. — Конфуций. Омега разворачивается, наконец делая решительные шаги в сторону двери. Намджун уверен, этот омега сюда больше не попадёт. Юнги уверен, он сюда вернётся.☾ ☾ ☾
Boy Epic — Scars
В стране тише не становится. Бывшие капитолийцы спрятались в домах и квартирах, которые уже через пару дней заберут; они заперлись, понимая, что если они что-то предпримут, с ними произойдёт тоже самое, что и с их товарищами, вышедшими против Сопротивления — их всех без сожалений застрелят. Южная Корея всё ещё является закрытой страной, внутри происходит хаос, никого не выпускают, не щадят тех, кто пытается сбежать. Весь мир наблюдает за тем, как когда-то статная, величественная страна с королями сейчас рушится, как Сопротивление — террористы — захватывают всю власть, просачиваясь, как раковая клетка, во все сферы и отрасли. Но истинным концом династии королей стала казнь всех членов бывшего совета во главе с Мин Джоёном — свергнутым президентом. Юнги тогда посадили на край сцены на площади, так сказать, наблюдать за всем с первых рядов. Всех альф — былых высших чинов — вывели в том, в чём и поймали: пижамы, костюмы, домашние одежды. И уже у каждого тугая петля стягивает шею. Одни из них выглядели потерянными, мужчины, ещё не осознавшие ситуацию, не верящие в это безумие, другие — яростными, альфы с огромным сгустком темноты и гнева наблюдали за кричавшим ругательства и радостные лики народом, третьи ревели навзрыд, даже перед самой смертью и холодными глазами лидеров пытаясь как-то всех подкупить. Но Мин Джоён и Мин Кюджин гордо стояли посередине всей колонии. Мужчины со связанными руками не опускали головы, держали спину настолько ровно, что многим казалось, будто те проглотили шпаги. Глаза их были холодны, и даже перед своим ужасным концом они не отчаивались. Ким Намджун становится напротив всех их, смотрит и не верит, что это наконец происходит: все его враги сейчас повержены, стоят связанные перед виселицей и молят о прощении. Намджун никого прощать не собирается, Намджун готовит счастливое будущее для своего будущего сына, он никому не позволит очернить детям их жизни. — Последние слова? — Лидер Сопротивления обращается только к своему заклятому врагу, к своему злодею. — Не для тебя, — Мин Джоён кривит губы, морщится и тут же отводит взгляд от ненавистного лица, переводя взор на бледное, потускневшее. Юнги сидит на коленях с перебинтованным плечом, тоже скованный, не сводит глаз с отца и брата. Омега прекрасно понимает, что это их последний момент, но сердце дерёт, что ему не дали попрощаться. Не дали даже тех гребанных пяти минут. Мин лихорадочно водит глазами по лицам родных людей, запоминает каждую деталь, хмурится и сжимает губы в тонкую полоску, когда замечает кровавые подтеки на скуле старшего брата. Хмурится, когда смотрит на верёвку на шеях. Кюджин переводит взгляд на младшего брата — Юнги не видит ни одной эмоции на его лице, но взгляд старшего теплеет, хён слегка, совсем чуть-чуть, еле заметно приподнимает уголки губ и мелким движением головы кивает. Юнги будто хватают за легкие. И он наконец встречается со взглядом отца. Отца, который был излишне строг и требовал невозможного от своих детей, отца, который стремился к вечности и идеальности, докапывался и придирался. Отца, не принявшего Чимина и причинившего ему боль. Мин Джоён в этой жизни был слишком жесток, к своим детям — не исключение, но сейчас Юнги смотрит с болью в глазах, с концентрацией огромной печали, чувством трагедии в груди. Народ кричит, требует немедленной расплаты и казни, так сильно шумит, но омега отчетливо разбирает последние слова своего родителя. — Не падай, Юнги, всегда найди в себе силы подняться с колен. И это случается. Не прошло и одной секунды, сыну не позволили ответить, снова наказали. Ким Намджун кивает, и крепкий альфа дёргает за рычаг, словно ножницами ведет по всем нитям, спускающимся с пальцев кукловода. Нити обрываются, доски под ногами обречённых пропадают. Народ вопит от радости, бросается сырыми яйцами и помидорами в повисших на веревках альф. Омега сжимает ладони в кулаки, не моргая, смотрит на висящие тела членов своей семьи. В памяти повторяется момент спуска рычага, и в какой-то момент на периферии сознания Юнги благодарит Бога, что их шеи сломались сразу, потому что двое из двадцати двух обречённых на повешение сейчас брыкаются, цепляясь за шею. Мин судорожно выдыхает, потому что пустота внутри разрастается в геометрической прогрессии. Юнги плохо, слишком плохо, он не был знаком с чувством потери, но вот сейчас напротив него — висящие тела отца и старшего брата. Так вот, что чувствуют те, кто отпускал своих детей на игры? Юнги их теперь прекрасно понимает. Он себя не контролирует, срывается на истошный вопль, хватается руками за волосы, сгибается пополам. Толпа кричит, ей плевать: люди кидают камни в тела, в Юнги — такие же яйца и помидоры. Но омега не чувствует ничего, кроме оглушительного отчаяния внутри себя. Какая борьба с Сопротивлением, когда у него у самого внутри войны масштабом с мировые? Юнги задыхается, снова убивающие его эмоции не дают дышать, он ведет ногтями по лицу: от висков до подбородка, всё царапает, обливается слезами и кровью, давится органами, всей своей сущностью, лишь бы не ощущать эту боль. Намного лучше травмировать себя физически, понимает он, но только не тем, что он сейчас чувствует — его оглушили, отрезали от мира, будто пытают самыми изощрёнными методами: вгоняют длинные иглы под ногти, сдирают участки кожи, вкалывают наркотики и под опьяневшим состоянием пытают, а когда эффект сходит, то эта огромная волна боли, что словно цунами, снова его накрывает. Господи, как же ему больно. Юнги после разговора с Намджуном часами себя готовил к этому, проговаривал слова успокоения, думал, что сможет это перенести, вынесет на двух ногах. Но сейчас Юнги понимает, что к смерти подготовиться нельзя. Даже если ты знаешь, что она придёт, что совсем скоро, ты всё равно в этот наступивший момент будешь сгибаться от душевных терзаний, кричать, очень громко кричать, так громко, что люди на площади будут смотреть пристально, запоминать частичку, говорить, мол, почувствуй себя в нашей шкуре. И Мин чувствует. Вот она — боль, о которой говорил Намджун, Чимин и его дворецкий. Юнги с ней только познакомился. — Понимаешь теперь? — голос раздаётся спереди. Омега хрипит, давится слюной и собственными прерывистыми вздохами. В подкорке сознания понимает, что к нему кто-то подошёл, что кто-то вмешался, когда он проходил свой собственный ад, пробовал свой личный сорт боли. Юнги отдирает ладони от лица, прекращает терзать кожу царапанием ногтей и еле находит в себе силы разогнуться хоть немного, чтобы посмотреть на того, кто нарушил его минуты прощания с семьей. Перед ним тот альфа с катаной, тот, что прострелил ему до сих пор ноющее плечо, тот, что сидел, давил взглядом, одним своим существованием без проблем уничтожал Мина, превосходил. Альфа, вроде Капитан Чон, стоит рядом с ним, почти впритык, он высокий и возвышается надменно, в глазах всё так же холод. — Через это проходил каждый третий человек из дистриктов, созданных вами, — у Капитана Чона руки в карманах, голова немного набок, кажется, он абсолютно бесчувственен к этой ситуации. — Ощущай это внимательно, не отрывайся. Пусть она поглотит тебя. Юнги слушает внимательно, проглатывает информацию и понимает, о чём говорит хладнокровный Капитан. Он хрипло закашливается, горло дерёт от противных комков, тело требует прокричаться, но Мин лишь снова выдыхает. «Не падать, всегда находить в себе силы подняться с колен». В голове набатом бьют последние слова отца, маленькая улыбка старшего брата, его кивок, теплый взгляд. Находить силы. Юнги, смотря прямо в глаза Чону, видит в их отражении Чимина, он не моргает, продолжает пялиться и давит усмешку. Альфа перед ним снова наклоняет голову, с интересом наблюдая. Мин терпит физическую боль в плече, что разрастается с каждой секундой, он терпит свою душевную боль, что внутри уже сжирает всё, и терпит ненавистный взгляд карих глаз. И Юнги запоминает абсолютно всё: от боли, ненависти до понимания того, что его сила, которая будет поднимать его с колен, это Чимин. Он внимательно слушал последнее наставление отца, выбивал каждое его слово на внутреннем веке, клялся, что не подведет. У него от всего произошедшего за последние семь часов невероятно сильно болит тело и душа; эмоции давят, дают пощёчины и отрезвляют. Ноги слишком ватные, руки тоже, на лице царапины, уже подступают капельки крови, плечо наскоро перебинтовано и тоже кроится. Омега перед Чоном весь искалеченный, кажется, убитый, разорванный в клочья, с разбитым яйцом в волосах. Альфа не сводит глаз с глаз напротив, поддерживает зрительный контакт, наблюдает, как тот, стараясь не дрожать (Чон не понимает, от холода, потому что Мин в одной пижаме при минусовой температуре, или от страха и концентрации своей собственной боли), опирается ладонями о доски, пытается подняться. Вокруг продолжается шум: народ так и бушует, радуется за казненных, раскидывается протухшими продуктами, возвышает Сопротивление. Но Чон не двигается, смотрит, как перекошенный от страданий омега проклятой семьи Минов встаёт с колен, едва не спотыкаясь на ровном месте о воздух. Пацан шатается, видно, что вымотан, но Чон не впечатлён, тот лишь скалит зубы, гневно дышит, будто готовится напасть, но он прекрасно знает, что сейчас, если этот омега двинется ещё на шаг, то упадёт либо от усталости, либо от пули. Юнги смотрит альфе в глаза, само собой получается смотреть с ненавистью, он ведёт взглядом за спину Чону, оглядывает остальных членов Сопротивления и ощущает давящее разум желание разорвать каждого, кто там стоит. Всё вокруг плывёт, только жуткая слабость в теле и пережитое минутами ранее не даёт ему ступить в сторону ублюдков и не растерзать их. И не только это, омега старается дышать ровнее, понимая, где он находится, перед кем он сейчас стоит. Боль в плече и пережитая часами ранее паника забыть не дают. Они так и стоят, с полностью закрытыми, разбитыми сердцами; уничтоженные и потерявшие. Вокруг шум, войны, убийства и кровопролитие, но у этих двоих, кажется, война другая, своя. Неприязни, ненависти, алой жидкости там намного больше, счёт не на жизни, а на катастрофы размером с вселенную. Каждый из тех, кто стоит здесь, на сцене, терял. И та толпа, что сейчас плачет от счастья, тоже знает это чувство потери. Жестокое, оглушающее, будто пулеметом прямо в грудь, а дальше — пустота, ошметки, мясо и боль. Юнги дрожит, но не сводит глаз с него. Он слишком устал от этих мыслей, но они не дают ему покоя. Тот, кто сейчас стоит напротив, тоже терял? У него взгляд убитый, темный, всё ещё лишённый всяких чувств и эмоций, но Юнги уже не холодно от него. Раньше он от мудрости «постареть за одну ночь» только смеялся, мол, так невозможно, но вот он, тот самый Мин Юнги, только переживший эту народную мудрость, прочувствовавший её на себе. Эта ночь была слишком ужасна для него: он не чувствует уже ничего, кроме самых негативных эмоций. И это вовсе не те чувства по типу злости, печали, грусти, совсем не те. Это намного хуже. Это отчаяние, бьющее молотком по всем органам, неверие, отрицание; знаете ведь пять стадий горя? Это они и есть. Оба не слышат, как сзади кто-то подходит; Юнги всё ещё в прострации, всё ещё скован чужими адскими глазами и собственными мыслями, только успевает заметить чужую руку на плече Чона. Тогда и приходит в себя, широкими глазами смотря на подошедшего Ким Намджуна. Тот тоже всё ещё в военной форме, с оружием, ко всему готовый. Он крепко, подбадривающе сжимает плечо друга, кажется, задаёт немой вопрос «ты в порядке?». — Ты закончил? — Лидер Сопротивления обращается к соратнику, ведёт взглядом по Юнги, подмечает, что тот весь убитый, если его тридцать минут назад привели сюда в более менее нормальном состоянии, то сейчас он просто схож с мертвецом, восставшим из могилы. — Пойдем к остальным. — Да, — Чон всё ещё смотрит на омегу. Он прямо сейчас может застрелить его, и вряд ли хоть кто-то здесь будет категорически против этого. Мин Юнги — сын ублюдка, рождённый в семье ожесточённых тварей, и сам от них не отличается ничем. — Пойдём. Альфы разворачиваются, и Юнги не выдерживает: это всё для него слишком. Он не хочет падать, показывать очередную свою слабость, но тело не слушается. Мужчины идут вперёд, видны только их спины, неспешные шаги, там, дальше, другие революционеры, насмехаются, ощущают прилив своей власти, которую наконец захватили. Юнги не выдерживает. Ватные ноги наконец подкашиваются, голова опускается вниз, взгляд уже не в спины сильнейших, а в пол, руки трясутся, он не чувствует кончиков пальцев; Юнги слишком устал. Крики продолжаются, народ восхваляет новых лидеров, каждый смотрит на Ким Намджуна, облаченного в форму, стоящего ровно и излучающего уверенность. Люди ликуют, потому что видят силу в своём новом правителе, потому что понимают, что пришло время кардинальных перемен, что теперь страдать будут не они, а другие, те, кто заслужил. Намджун проговаривает речь, дарует голосом покой: — Мы все знаем, через что каждому из нас пришлось пройти. Юнги смотрит на свои ладони, ему едва хватает сил приподнять их. — Знаем, какую боль доставили нам эти люди, — Лидер Сопротивления кивает в сторону повешенных. Юнги оглядывает пустым взглядом тела отца и брата. — Многие из нас теряли родных на играх, терпели гнёт этих тиранов. Мы могли только страдать. Он смотрит на стоящих чуть поодаль лидеров, ведёт глазами по их лицам: Ким Намджун, Чон Хосок, тот хладнокровный Пак… — Но теперь ни одна наша капля крови не упадёт на эту землю. Я не позволю. Тот капитан Чон.Cody Fry — Eleanor Righby
Юнги думает, что всё отныне будет иначе. Он так не хочет принимать эту действительность, но глубоко внутри отлично осознает, что крови теперь будет предостаточно. Её будет намного больше, чем допускал отец. Люди, которые теряли и постоянно подвергались моральным пытками и давлению; люди, у которых отнимали бесчисленное количество раз. Юнги теперь прекрасно понимает, каково это — терять. Он не сводит глаз со стоящих в нескольких метрах от него лидеров: их всего четверо, но в глазах каждого уверенность, мечта, которая сейчас начала сбываться, каждый из них видит своё светлое будущее, видит изменения в этой прогнившей стране, где само небо — кроваво-красного цвета. Юнги так жаль. Он стоит, не смея шевельнуться, ветер развивает его темные волосы, лучи солнца бегают по открытой коже, взгляд устремлен на мужчин, которые сейчас меняют этот мир. Юнги так сильно разбит и ему так сильно жаль всех тех людей сейчас. Он, дрожа всем телом, оглядывает ликующий народ и видит в глазах каждого счастье. Они все стоят напротив двадцати двух трупов, видят его, с исцарапанным лицом и широко распахнутыми глазами, с окровавленным плечом, но всё ещё кричат от радости. Омега не понимает, почему. Если они так хотели изменений, то почему не добились этого другим путем, не уподобляясь им? Кровь на лице скапливается в капли и медленно стекает по щекам, глазам, подбородку, но он абсолютно не обращает на это внимание. Юнги чертовски сильно жаль этих людей.☾ ☾ ☾
Сразу после казни и речи Намджуна Правительство выпускает новые указы. Страна продолжает быть временно закрытой для всех, всё ещё ищут оставшихся представителей бывшего высшего общества. Каждого из них помещают в тюрьмы, в отдельные камеры, полностью отрезают от мира и держат на коротком поводке. Омегу из семьи Минов не выделяют, тот также, как и другие выходцы богатых семей, сидит в одиночной, мелкой камере, молчит, уставившись в стену, но продолжает слушать звук телевизора, стоящего на столе охранника в коридоре. Тот работает громко, достаточно громко, чтобы каждый заключённый слышал новости о изменениях в стране. Юнги, честно, уже сбился со счёта этих нововведений, но не закрывает уши, прижавшись к холодной каменной стене и боясь сойти с ума от ужасных мыслей. Среди людей хаос постепенно утихает, они массово покидают свои дистрикты, сжигая дома, в которых кто-то ежегодно оплакивал своего ребёнка, и заводы, на которых заставляли горбатиться, чтобы люди из Капитолия продолжали жить хорошей жизнью. Народ поселяется в огромных городах, а лидеры утверждают огромное количество реформ, самые важные из которых уже начали выполняться. Но Юнги всё равно, он слушает эти новости, эхом раздающиеся по всему этажу, боится слететь с катушек, если останется один на один с тишиной. Что сейчас с Чимином? Он сумел спастись? Есть ли рядом с ним преданные ему люди, которые будут оберегать его? Он всё ещё в Лондоне или покинул страну? Омега продолжает слушать новости, но мысли о младшем брате, который остался один и которого ищет целая страна во главе с кровожадными лидерами, не даёт покоя. Даже когда Юнги засыпает, всё также прижавшись плечом к стене и распластавшись на полу, напрочь игнорируя существование кровати, ему снится либо образ брата, испуганного, всего в слезах, либо образы отца и Кюджина, их тела, держащиеся только на веревке. Тогда Юнги крупно вздрагивает и здоровой рукой со всей силы ударяет себя по щеке, лишь бы снова не погружаться в сон. И опять слушает бесконечные новости, гипнотизируя стены напротив. Новые указы, собрания, снова указы; в соседних камерах тихо настолько, что омега в определённые моменты думает, что он абсолютно один, но потом сам себя отдёргивает — он сам и голоса за всё это время не подал. Да и говорить не с кем, единственные люди, которых он видит, это огромный охранник-альфа, проверяющий его каждые тридцать минут, и крепкого телосложения бета, три раза в сутки заносящий ему еду. И оба смеряют настолько презрительным взглядом, что каждый раз, дотрагиваясь до ложки, Юнги думает: не отравят ли они его. Но потом сразу же понимает — хуже не будет, и ест, заталкивает в себя еду, заставляет жевать, глотать, лишь бы выжить. Выжить и спастись, а потом спасти младшего брата, перевезти того в безопасное место. Сделать всё, но встать с колен, исполнив последнюю волю отца. Юнги от мыслей о семье становится слишком горько, на щеках не осталось ни одного здорового места — каждый раз, когда ему хочется разрыдаться и забиться в угол темницы, он с размаху влепляет себе пощечины, не даёт и шанса снова погрузиться в омут отчаяния, как мантру повторяет, что обязан находиться в здравом уме, оценивать всю ситуацию хладнокровно. Грязный, потрёпанный, весь в крови, всё ещё в той пижаме, кажется, пережившей войну, с потухшим взглядом и с грубо перевязанным тем бетой плечом. Юнги очень устал, он не даёт себе расслабиться ни на минуту, пару раз допускает мысль о том, что, возможно, в соседних камерах сидят люди из близкого окружения, но надежда тут же потухает. Даже если и сидят, то что они вообще могут сделать? Всех взрослых альф казнили, остались лишь омеги, беты и дети, никого из них трогать не будут — Юнги на это надеется, он опирается на слова Намджуна. Но и тот в первый и последний их разговор ясно дал понять, что каждый из их общества будет расплачиваться. Мин на самом деле даже не представляет, какую им уготовили судьбу. Когда в очередной раз приносят скудный ужин, он набирается смелости в том, чтобы заговорить с бетой, который, Юнги чётко понимает, может вырубить его одни ударом. — Как долго мы здесь будем находиться? — Никаких разговоров, — отстранённо отвечает. Лишь говорит есть быстрее, чтобы он как можно скорее обработал ему ранение, а потом удалился, избавив себя от общества «чёртового ублюдка». Юнги, скрипя зубами, послушно пихает в себя еду, глотает, даже не пережёвывая, буравит взглядом насмехающегося над ним бету и пытается утихомирить своё желание бушевать. Думает, что это желание теперь лишь отголосок прошлого, что сейчас он, по сути, никто, сын казнённого президента, президента-тирана, если быть точнее. Его желания сейчас ничего не значат, его мнение будут выслушивать в последнюю очередь, хотя позволят ли вообще высказаться? Юнги съедает всё и крошки не оставляет, подавляет рвотный рефлекс, сжимает зубы и ладонью грубо проводит по губам, а потом, нахмурившись, сверлит взглядом бету. Тот хмыкает, приближается к нему, держа маленькую аптечку и кивком головы приказывает сесть боком для удобства обработки. Омега слушается. И после также слушает ведущего новостей, ест, старается не засыпать, с размаху даёт себе пощечины, лишь бы не думать о плохих вещах и не убивать себя морально, позволяет обрабатывать плечо — и так по кругу. Он действительно не замечает, с какой скоростью проходят дни. В какой-то момент просто затравлено смотрит на в очередной раз вошедшего в камеру бету и тихо выдаёт: — Сколько я уже здесь? И сколько пробуду? — он сжимает волосы руками, давит нижней частью ладоней на виски, борясь с бесконечным потоком мыслей, а звук из телевизора всё не замолкает. Бета снова игнорирует, лишь подаёт поднос с едой, следит за каждым движением заключённого, обрабатывает почти зажившее ранение. И прекрасно видит, как потухает жизнь в глазах напротив. Действительно, самое ужасное наказание — это возможность остаться одному со своими громкими мыслями, а у омеги и правда эти мысли слишком громки — бета видит, читает его как открытую книгу. И раз в три дня докладывает главному, что да, этот омега медленно прогибается под своими страхами, под своим отчаянием. Каждому ясно, что Мин всё ещё не может отойти от казни семьи, что чертовски переживает за младшего брата, что страшится за свою собственную жизнь. Он бледен, словно мертвец, ему в камеру не поступает ни один луч; всё, что видят двое работающих здесь — это лишь сжавшегося до минимальных размеров мальчика, разгромленного собственными мыслями. — Осталось чуть-чуть, продолжай внимательно слушать новости, вот и всё, — Юнги бы не сказал, что бета сжалился, решив наконец хоть что-то ему ответить, ему точно не жаль одного из Минов. Никому на этой земле не будет его жаль, но и Юнги в подобном чувстве не нуждается. — Плечо окончательно зажило, обработаю в последний раз, а потом поешь. Юнги кивает, отрывает от него взгляд и снова смотрит на кирпичную стену. Рана действительно затянулась, он уже в состоянии немного напрягать руку. Омега после пробуждения старается заниматься и растягиваться, лишь бы хоть как-то попытаться остаться в форме. Он всё ещё бессмысленно надеется на то, что ему подвернётся возможность сбежать. Думает, что возможно где-то поблизости упадёт метеорит, а его не заденет, лишь снесёт стены; думает, что возможно у кого-нибудь из охраны взорвётся граната в кармане или альфа, наблюдающий здесь за порядком, будет ходить во сне и откроет ему дверь. Юнги своим мыслям улыбается, наклоняя голову и прикасаясь виском к холодной стене. Бета, странно на него косясь, уходит, оставляя ему поднос с едой, но Юнги лишь хватает на то, чтобы поднести ко рту маленькую пластиковую бутылку с водой, выпивая за раз всё содержимое. Даже несмотря на то, что он съедает всю еду, обрабатывает ранение, спит по минимуму для поддержания здоровья и старается нагружать тело, Мин всё равно ощущает жгучую слабость и дрожь в теле. Омега никак не может взять себя в руки и восстановить силы. Сразу после разговора с Хосоком на границе запас его сил полностью обнулился и пошёл в минус, отчего Юнги всё ещё не в состоянии прийти в себя. Парень гипнотизирует поднос с едой, хватает сбоку плед и накрывает себя им, пытаясь согреться. Он, кажется, стал совсем мелким по сравнению с собой из прошлого, и речь идёт вовсе не о статусе. Выдыхая, омега тянется уже здоровой рукой к подносу, но охранник резко увеличивает громкость телевизора, отчего Юнги замирает. — Завтра в девять утра будут открыты избирательные участки для голосования, доступные только бывшим жителям дистриктов, малых городов и рабочим из Капитолия, — омега прислушивается: это первое голосование после первого дня революционных действий. — Многим известно, что голосование пройдет по вопросу одобрения изменений Конституции нашей страны. Во главе угла вопрос о проведении повторных Голодных игр… Юнги видит, как рука, тянущаяся к подносу, начинает крупно дрожать, чувствует, как внутри всё мигом переворачивается и затягивается в тугой узел. — В новых играх, если народ их одобрит, будут участвовать выходцы из былого Капитолия, — земля под ногами, кажется, разваливается, а Юнги вскакивает из сидячего положения, с неверием оглядываясь по сторонам. Он в два шага преодолевает всё расстояние от койки до двери с окошком и хватается за решётки. — Для тех, кто не знает, я объясню: правила игры будут всё те же, поменяется лишь общество, из которого будут выбираться участники, и пара незначительных пунктов, а в остальном не изменится абсолютно ничего. Юнги оглушают, в ушах стоит шум, в голове — сирены, кажется, всё вокруг него в хаосе. Дышать становится всё тяжелее, легкие стягиваются и ощущение такое, что скоро они расплющатся. Омега одной рукой бьёт себя по груди, сжимая ткань пижамы в кулак, другой всё также держится за решётки. Звук телевизора нарастает, Мину кажется, что он уже не снаружи, а в его голове — голос диктора никак не затихает: — Игры, если вы их одобрите, конечно, — о, Юнги уверен, их одобрят, за это проголосуют абсолютно все жители страны в первый же день. — Будут проводиться раз в год. Всё также участвуют четырнадцать игроков, но в этот раз никаких поблажек: победитель будет только один*. Омега сгорбился, дрожит всем телом, вот-вот рухнет на пол словно безжизненный мешок. Он старается дышать глубже, судорожно шепчет, считая до трех, потом обратно, до двух, лишь бы снова не стать жертвой ужасной паники и страха. Юнги, чтобы успокоиться, перебирает воспоминания, роется в собственной голове, ловит отрывки, делает всё, чтобы не погрузиться в отчаяние, забивает голову ненужным, но. « — Я собираюсь лишить жизни только взрослых альф. На детей у меня совершенно другие планы». Слова Ким Намджуна всплывают резко, настолько резко, что это сравнимо с молнией, неожиданно ударившей прямо перед глазами. Юнги отшатывается. Выпускает из рук решётку и ткань пижамы, делает мелкие шаги назад, не чувствуя земли под ногами. — Так вот, что ты имел в виду, — шепчет едва слышно, прикрывая глаза. На фоне всё ещё очень громко работает телевизор, ведущий новостного канала подробно описывает то, что будет происходить в новых играх, если их, конечно, одобрят. Омега рукой нащупывает стену и сползает по ней вниз, усаживаясь прямо на холодный пол. В голове теперь пустота, абсолютно никаких мыслей и воспоминаний, способных вытащить из этого ада, спасти от агонии. Теперь Юнги отчётливо ощущает, что он остался один на один с этой болью, с новыми правилами и играми, в которых, Мин уверен, первым участником станет он сам. Перед глазами всё вокруг плывёт, дрожь в теле и паника в душе нарастают огромной волной, страх не даёт допускать ни одной мысли. Будут новые игры, и Юнги знает, кто будет в них участвовать. Желание смеяться слишком сильно, потому что ситуация настолько абсурдна, что Мин уже не может на неё реагировать адекватно. Он хватается за голову, вплетая пальцы в грязные, черные волосы, и валится спиной назад, распластавшись на полу. Юнги громко, истерично смеётся, кажется, впервые за все эти бесконечные дни ставя звучание телевизора на второй план. Теперь все заключенные на ряду с охраной и немного перепуганным бетой слышат не голос ведущего новостей, трепавшегося каждую секунду, а истеричный смех сына бывшего президента, слышат человека, потерявшего абсолютно всё. Сопротивление пошло на это всё, только чтобы запустить механизм по второму кругу. Юнги задыхается от хохота, хватается за живот, но не может остановиться, потому что видит, как уже через пару лет и Ким Намджуна со всей его шайкой собак свергнут так же, как и его отца, повесят на площади, закидают сырыми яйцами и помидорами. Юнги смеётся, потому что, кажется, только он один понимает, что это общество наступило на вторые грабли подряд.