Переплетения

Штоллен знал о существовании мультивселенной. Знал, что за тонкой, но неприступной гранью есть иной мир. В чём-то очень похожий на его собственный, в чём-то в корне отличающийся. О том, что и его двойник там существует, живёт себе свою жизнь, Штоллен тоже знал, но когда он заглянул однажды и увидел всё это, то уже не мог остановиться и смотрел постоянно, подглядывал за самим собой, подсел на эту чужую свою жизнь, как на наркотик. Каждый раз, когда он устанавливал зеркала и запускал устройство, его руки подрагивали от предвкушения. Этот, второй, которого Штоллен прозвал Инженером, в целом жил тихо, спокойно, у н ы л о, но… Одна деталь. Одна маленькая деталь… Инженер проводил вечера за просмотром какого-то сериала, деля плед на двоих; Инженер пёк торты, чтобы сделать приятно, порадовать и увидеть мягкую лучистую улыбку; Инженера целовали, Инженера обнимали, Инженера любили. И тем, кто делал этого Инженера счастливым, был никто иной, как двойник Котла. Поняв это, Штоллен хохотал минут десять. Ну да, кто же ещё это мог быть. Но этот — Лидер, он тоже во многом от Котла отличался. Он был мягче, улыбался чаще и искренней, он был нежнее взбитых сливок на торте. Хотя профессор видел его только тогда, когда тот был со своим Инженером. Может, Лидер и не был паинькой, но никогда не позволял себе грубости по отношению к тому, кого любил. Штоллен замечал, как внутри зарождается чувство, схожее тому, что он испытывал при взгляде на детей, резвящихся на детской площадке. Беззаботных, радостных, у которых было детство и, наверняка, были любящие родители; их не наказывали за малейшую провинность, их не истязали, не заставляли стоять коленями на горохе… Это же чувство возникало, когда он, проходя по улице, иногда заглядывал в окна домов. Семьи, окружённые какой-то светлой аурой уюта и тепла, любви. Он знал, что ему самому такой любви не испытать никогда. Он другой, он паршивая овца, его жизнь была предопределена, а судьба сломана ещё до того, как он родился. Но увидев человека с таким же лицом, как у себя… У Инженера было то, о чём Штоллен даже мечтать себе не позволял. Мечтал Штоллен разве что о том, как на очередную выходку отреагирует Котёл и попытается остановить. Ударит больно своей тростью, кулаком в нос, тряхнёт так, что зубы клацнут, швырнёт в стену. П р и к о с н ё т с я. Котёл никогда не погладит его по волосам, как гладит Лидер Инженера (да ему просто противно будет запускать руку в эти сальные патлы). Котёл не скажет: «Сейчас такая тенденция, что тебя будут обнимать очень-очень крепко.» Котёл уж точно не будет лежать под ним — доверяющий и открытый, жаждущий получать и отдавать ласку. Штоллен не был счастлив ни секунды в своей больной убогой жизни и считал несправедливым тот факт, что счастье это есть у его двойника. Он смотрел, смотрел, смотрел… *** Всё по-настоящему было хорошо. Иннокентий больше не испытывал той всепоглощающей тоски и одиночества, с тех пор, как появился в его жизни Гриша. Хотя их знакомство нельзя было назвать удачным, да и много они друг другу натворили всякого, но это прошло, это ушло вслед за дождливой осенью и промозглой зимой, потому что судьбоносной весной взглянули друг другу в глаза на том берегу реки — мокрые, спасшиеся; улыбнулись друг другу и мир перевернулся, мир стал по-летнему тёплый, солнце засветило ярче, а сердце забилось чаще. Они медленно сближались, ведь оба снова учились доверять. У Гриши в прошлом бывшая жена-психопатка, у Кеши — множество мимолётных Особ, с которыми и не могло ничего получиться. Но они рискнули и решение это стало самым удачным в их жизнях. Просыпаясь в кровати, в залитой солнцем спальне, прижимаясь спиной к тёплой груди, Кеша улыбался. Он снова начал улыбаться по утрам, будто в раннем детстве, когда мир казался ярче и интереснее, а новый день нёс в себе непременно что-то хорошее. И он был так счастлив. Помимо Гриши у него ведь и друзья появились. Иногда другие члены банды приходили на обед, хвалили кешин суп; иногда они с Гришей ездили на дачу к Жилину и там сидели у костра, пока Катамаранов ел горящие угли, а полковник цокал языком и мотал головой. Эта жизнь была похожа на сказку и Инженеру было так страшно, что он вдруг проснётся и всё окажется сном. Даже Грише об этом рассказал однажды утром воскресенья, когда они в кровати валялись. Тот несильно ущипнул его за голый бок и улыбнулся на возмущённый взойк: «Видишь, не сон.» А потом обнял, поцеловал в макушку и произнёс: «Вообще… Понимаю. Самому не верится.» Вот только в последнее время Инженер испытывал неясную тревогу. То и дело казалось, будто кто-то наблюдает за ним, за ними. Он порой долго вглядывался в зеркало, сам не понимая, что ожидал там углядеть. И в одно утро, в каком-то полутрансе набросил на зеркальную дверцу шкафа простыню. Потом опомнился, отругал себя: «Это же как покойник там в доме вообще…» Да и глупо совсем, как ненормальный себя ведёт. Он решил, что надо побольше спать и поменьше работать, корпеть там в НИИ над проклятой новой разработкой и отдыхать. Гриша часто ругал его за то, что мало отдыхает и срывы себе нервные зарабатывает. *** Голоса не умолкали, жужжащим роем сверля череп изнутри, оскорбляли, отвлекали. «Жалкий, жалкий, жалкий…» «Смотри, они держатся за руки, пока пьют чай…» «Восемьсот сорок три тысячи девяносто один…» «Сжечь, убить…» «Такой глупый, тебя никто так не полюбит…» «Псих, псих, псих…» «Превратись в крысу и прыгни с крыши…» «Ядовито зелёная кровь…» «Разве это честно? Разве это честно?» Штоллену хотелось отвинтить свою голову и выбросить куда-нибудь, запереть в какой-то тёмной комнате, чтобы не слышать, не слушать. В последнее время это происходило всё чаще. С тех пор, как он узнал про двойника, ему становилось хуже, голоса орали громче и было так гадко и больно. Он даже сделал перерыв в несколько дней, не включал устройство, не с м о т р е л. Но так было ещё хуже. Ему начали сниться яркие приятные сны о другой жизни и это было просто ужасно. Ужасно просыпаться потом на ободранном матрасе в подвальной лаборатории и смотреть в бетонный потолок, который, кажется, вот-вот упадёт, расплющит. Штоллен ведь давно смирился с безнадёжностью своего существования, привык. А этот Инженер всё разрушил и сделал больнее в тысячу раз, потому что глупая надежда, которая только отравляла изнутри как самый изощрённый яд, снова потекла по венам, заставляя Штоллена сгорать изнутри. Ему хотелось уничтожить это чувство, пока оно не уничтожило его. Доказать, что он не может быть счастлив ни в одной из возможных реальностей. Грань между мирами тонка. И не так уж неприступна, если очень постараться.